– Вряд ли все было так плохо…
– Он отфотошопил меня, – тихо говорю я, не желая устраивать истерику на глазах у Асада.
Кисть с зеленой краской зависает в воздухе.
– Кто и что сделал?
Я рассказываю ей о нервном фотографе и его предложении о ретуши.
– Возможно, он просто хотел сделать как лучше, – добавляю я в конце.
Пайпер смотрит на Асада – тот пожимает плечами, – и переводит взгляд на меня.
– Ава! Учись говорить людям, куда они могут засунуть свое «я хотел как лучше», – пронзительным голосом заявляет она и трясет меня за плечи, обрызгивая при этом краской. – Кто кроме нас скажет им это?
– Что именно?
– Что тебе не нужен фотошоп. Что его представления о красоте устарели.
– Вот видишь – именно поэтому ты должна была пойти со мной.
– Я не смогу выиграть твои сражения за тебя, Ава.
– Очевидно, мне это тоже не под силу. – Я запускаю пальцы в розовые пряди. – Я думала, с этим париком в мою жизнь придет что-то новое, я посмотрю в лицо своим страхам и все такое. Но я в полном раздрае.
Прежде чем Пайпер успевает подтвердить, что я трусиха, она замечает Кензи, которая идет к нам, уставившись на бывшую подругу.
– Что ты здесь делаешь?
Пайпер не смотрит на Кензи, словно дожидаясь, что или я, или Асад защитим ее. Затем поднимает взгляд на Асада, но того будто интересуют только декорации. Пробормотав что-то себе под нос, Пайпер поворачивается к Кензи.
– У нас свободная страна. Я пришла сюда с Авой.
Кензи переводит взгляд с Пайпер на меня и обратно.
– Значит, отказавшись играть в театре, ты имела в виду, что не хочешь делать это со мной?
– Ну да, что-то в таком духе, – соглашается Пайпер.
– Может хоть поговорим о…
– Нам не о чем разговаривать, – отрезает Пайпер. – Не волнуйся, я не буду устраивать скандал, вкатившись обратно в твою драгоценную труппу. Можешь и дальше не вспоминать обо всем, что произошло.
Кензи смотрит на Пайпер сверху вниз, и выражение ее лица слегка смягчается.
– Это несправедливо, – тихо говорит она, смаргивая слезы.
– Браво! Премию в студию за это представление! Бис! – Пайпер со смешком аплодирует.
И на лице Кензи тут же появляется привычная брезгливость. Сложив руки на груди, она идет к двери позади меня, открывает ее и подпирает стулом.
– Здесь пахнет, как в морге. – Кензи смотрит на меня и говорит, указывая на мой парик: – Не дай ей обмануть себя, Ава. Когда ей надоест наряжать тебя, она вновь начнет думать только об одной-единственной персоне. Подсказка: это будешь не ты.
Развернувшись на каблуках, она уходит, распинывая кисти.
– Прибереги драматизм для сцены, – комментирует Пайпер.
– Да уж, она же хотела, чтобы это ты ушла, – кивнув, говорю я.
Пайпер переводит взгляд на зеленые небоскребы.
– Ну так я и ушла. Я не собираюсь тратить время на тех, кому не нужна. А ей я не нужна, поверь. Да и кому нужна грустная калека?
– Вообще-то, никто никогда не говорил, что ты не нужна, – наконец-то оторвавшись от покраски, заявляет Асад.
Ахнув, Пайпер воздевает руки.
– Чудо! Твоя избирательная немота прошла! Забавно, что наедине с нами ты не затыкаешься ни на миг, а стоит появиться кому-нибудь более популярному, как ты тут же не находишь слов. – Она поворачивается ко мне и тычет кистью в мой парик. – Мне все равно, носишь ты его или нет. Я просто пыталась помочь.
Я поправляю парик, который сполз мне на лоб, пока я красила.
– Вряд ли мне что-нибудь поможет.
Я достаю наушники и надеваю их прямо поверх парика, пытаясь хоть как-то улучшить сегодняшний день. Остаток времени мы проводим в молчании. Я размышляю над недавней фотокатастрофой, Пайпер наверняка злится из-за стычки с Кензи, Асад не хочет попадаться под горячую руку. Я вожу кистью по ткани, заканчивая последний изгиб дороги, вымощенной желтым кирпичом.
Иди по дороге, щелкни каблуками – и ты дома.
Если бы и жизнь была расписана, как сценарий…
Когда все уходят, мы с Асадом оттаскиваем ткань с дорогой к заднику сцены. Пайпер садится на край сцены, свесив ноги, и глядит на темный зал. Инвалидное кресло стоит позади нее.
– Значит, ты хотела сегодня посмотреть в лицо своему страху? – со слабой улыбкой спрашивает она меня, сверкая глазами.
– Да. Но не вышло.
Пайпер указывает на пустой зал.
– У нас есть сцена.
– И?
– К черту ежегодную фотографию. Взгляни в лицо еще большему страху.
– Что? Петь?
Пайпер кивает. Вскочив на ноги, Асад с улыбкой отдергивает занавес.
– Ни за что! – заявляю я.
Асад подходит к краю сцены.
– Давай я начну. Разогрею чуток публику.
Он смотрит в пустой зал, протягивает руки к невидимым зрителям и, изображая вдохновение, принимается фальшиво петь «Круг жизни» из мультфильма «Король Лев». Пайпер морщится от финального оглушительного вибрато. Закончив петь, Асад глубоко кланяется – копна черных волос драматично падает ему на глаза.
– Ну, так и я смогу, – говорю я.
– Орал, как подыхающая кошка, – фыркает Пайпер.
– Недоброжелатели есть всегда.
Асад берет меня за руку и, подняв на ноги, чуть ли не силком ведет к краю сцены.
– Ава, здесь только мы. Одна из нас тебя до чертиков обожает, а другому медведь на ухо наступил. – Пайпер закатывает глаза.
– Фу, как грубо, – хмурится Асад.
Я стою, уставившись в темный зал. Когда я в последний раз пела на сцене, в зале сидели Сара и мои родители. Мои близкие, скрытые темнотой, но поддерживающие меня.
Теперь передо мной лишь пустые кресла, да и я изменилась.
– Просто спой песню, которая была на прослушивании, – говорит Асад. – Ты ведь знаешь ее?
Я киваю. Я выучила ее наизусть за долгие годы, когда мы с мамой лежали в кровати и она водила пальцами по моей руке и пела. Только было это задолго до того, как я сменила колыбельные на вечернее обмазывание кремом, а огни рампы – на работу за сценой.
Вряд ли я теперь вообще могу петь.
Я встаю у края сцены, и с моих губ неуверенно слетает первое слово:
– «Где-то…» – Мой голос срывается на высокой ноте.
Я трогаю шрам на гортани, оставшийся после трахеотомии. Откашливаюсь, опасаясь, что дым, пламя и операция изменили не только мою кожу.
– Я слишком давно не пела, – шепчу я.
– Идея! Есть старый театральный трюк, чтобы избавиться от страха, – говорит Асад.
– Я не собираюсь представлять тебя в нижнем белье.
– Ну, если захочешь, то можешь и представить, маньячка несчастная. – Асад подмигивает мне. – Но я не об этом. Закрой глаза.
Я выполняю его инструкцию.
– А теперь вообрази, что ты оказалась где-нибудь одна. В Абраванел-холле в Солт-Лейк-Сити. На бродвейской сцене…
– Спряталась за кулисами, – не может сдержать сарказм Пайпер.
– Тихо! – шикаю я в направлении ее голоса.
С закрытыми глазами я могу представить себя где угодно.
Там, где нет шрамов, париков и пустых мест за обеденным столом.
Там, где безопасно.
В месте, где песня прогоняет кошмары.
…Например – в кровати под одеялом. А рядом мама нежно поет о синих небесах и радугах…
Мой голос тих и неуверен, едва узнаваем.
– «Где-то над радугой[15]…»
Я бросаю взгляд на Пайпер, которая жестом просит меня продолжать. Я крепко зажмуриваюсь и заставляю свой голос звучать громче, когда пою о голубом небе и падающих звездах, на которые загадывают желание.
…Открывается дверь гаража, и пол в моей спальне еле ощутимо дрожит. Папа дома. Он запирает входную дверь, а голос мамы убаюкивает меня…
Мой голос крепнет, заполняя голову, уши и память словами о месте, где нет бед и парят синие птицы. Воздух наполняет легкие, по коже бегут мурашки.
Я словно просыпаюсь.
И на миг становлюсь прежней.
…Я засыпаю, ощущая себя в безопасности, окруженная близкими людьми. Мы дома, вместе – что с нами может случиться?..
Мой голос падает до шепота:
Птицы летают над радугой,
Но почему же,
Ах, почему же
Я не могу летать?
Соленая влага на губах – я плачу. Но глаз не открываю. Рано. Я хочу прочувствовать этот миг.
Я на сцене. Музыка. Мурашки по коже.
Звук забытого голоса.
Воспоминания о доме.
Когда я открываю глаза, Пайпер показывает мне свою руку.
– Волосы дыбом встали. И будь у меня волосы на другой руке, они бы тоже стояли.
Асад задумчиво смотрит на меня, нахмурившись и слегка приоткрыв рот.
– Почему ты пошла в рабочие сцены?
Я указываю на свое лицо, но он качает головой.
– Нет, Ава, правда, ты поешь лучше многих в труппе. Ты должна пойти на прослушивание.
Я трясущимися руками собираю кисти. Их деревянные ручки тихо стукаются друг о друга.
– Даже если б захотела – что вряд ли – прослушивания уже прошли.
– Не-а, – наставив на меня палец, заявляет Асад. – Синтия Чанг подхватила мононуклеоз в День святого Валентина, так что они ищут актрису на роль Глинды.
– Доброй Волшебницы Глинды? Ангельски прекрасной? Издеваешься, что ли?
Помогая мне прибираться, Асад только качает головой.
– Не у каждого такой голос, как у тебя, Ава, – пристально глядя на меня, говорит Пайпер.
– И лицо тоже, – парирую я.
Асад задергивает занавес, скрывая вымышленную аудиторию.
– «Каждый заслуживает шанса на полет», – тихо, почти себе под нос, бормочет он и поясняет, заметив наши взгляды: – Мои любимые строки из «Злой». Боже, как получилось, что вы не видели этот мюзикл?
Несколько кистей выпадают из моей руки-клешни и рассыпаются по полу. Я пытаюсь объяснить Пайпер и Асаду, что их задумка безнадежна, пусть мне и понравилось снова петь.
– Жизнь – не мюзикл, ясно? Мне в зеркало противно смотреть, а вы хотите, чтобы я пела на сцене перед всей школой?
Пайпер подает мне одну из упавших кистей.