Комната Пайпер такая же вызывающе-яркая, как и она сама. Кричаще-розовое полосатое покрывало контрастирует с лимонно-зеленым ковром. На кровати – пушистые декоративные подушки неоновых цветов, на столе – лава-лампа с жидкостью цвета фуксии, которая то и дело вскипает пузырями.
Пайпер пересаживается из кресла на кровать и одну за другой перекладывает больные ноги на яркое покрывало. Я пытаюсь помочь ей и замечаю, что на ее ноге нет гипса.
– Сняли!
Пайпер пожимает плечами и легонько отталкивает меня.
– Давай не будем о моей дурацкой ноге? Ты хотела мне поведать о чем-то. Это о твоем парне? Кстати, ты так и не сказала, как его зовут. Не думай, что я этого не заметила.
С широкой усмешкой я плюхаюсь в ее инвалидное кресло и начинаю елозить туда-сюда. Пайпер бездумно листает журнал о здоровом образе жизни, а я рассказываю ей о предстоящей операции.
– У тебя ведь и так уже было девятнадцать операций? – шумно захлопнув журнал, спрашивает Пайпер.
– Да, но эта косметическая – она подправит мои глаза.
Я приподнимаю уголки век на обоих глазах. Поджав губы, Пайпер изучающе разглядывает мое лицо.
– Наверное, дорогое удовольствие.
– Так и есть. А самое потрясное – Кора и Гленн продали кукол Сары, чтобы оплатить эту операцию.
Пайпер ложится и смотрит в потолок.
– Все складывается в пользу Авы. – Нахмурившись, Пайпер смотрит на меня. – Где твой парик?
– Зачем он мне теперь? Операция – вот что мне нужно.
Пайпер бесстрастно переводит взгляд на потолок. Разве моя новость не должна взволновать ее? Ведь она яростно подталкивала меня к прослушиванию.
Краем глаза я замечаю блеск. В углу комнаты лежит осколок стекла. Я подбираю его вместе с покореженной рамкой и фотографией волейбольной команды. Похоже, все это пострадало от колес инвалидного кресла. В центре фотографии – Пайпер: без ожогов и на двух ногах.
Она смотрит на осколки в моих руках, и я вновь отмечаю ее покрасневшие, припухшие глаза.
– Что случилось?
– Небольшой регресс в физиотерапии. – Она пожимает плечами.
Я поднимаю выше покореженную рамку с фотографией.
– Это не похоже на небольшой регресс.
Пайпер пытается выхватить ее у меня и чуть не падает с кровати.
– Ладно, большой. Огромный, колоссальный регресс. Ты это хотела услышать?
– Прости, я не знала…
– Все хорошо. И у меня тоже все хорошо. Я просто не хочу, чтобы ты допрашивала меня, словно испанская инквизиция. Но если хочешь знать, вчера я весь день пыталась ходить. И падала. А доктора сказали, что мой временный паралич может оказаться не таким уж временным. – Она сминает подушку в комок. – Эти тупые врачи не отличат свой зад от локтя.
– Из-за этого твоя мама плакала? – Из опаски разделить судьбу рамки с фотографией я не решаюсь упомянуть о том, что глаза Пайпер тоже выдают ее недавние слезы.
Пайпер смеется, однако не весело, а как-то натянуто, с иронией.
– Она не перестает плакать со дня аварии. Мама плачет и убирается. Отец пьет. У каждого свой способ впадать в забытье.
Я подъезжаю к изножью кровати.
– А ты?
– Ну да, у меня своя стратегия преодоления трудностей. – Впервые с начала моего визита она улыбается. – Закрой дверь.
Выпрямившись, Пайпер пытается задрать майку.
– Помоги мне.
Я помогаю ей задрать майку и вижу на спине два крыла на каждой лопатке, раскрашенных во все цвета радуги, и длинный столбик черных слов, тянущийся от позвонка на шее до двух ямочек на пояснице.
– Это ты придумала? – спрашиваю я.
Пайпер раздраженно смотрит на меня.
– Ты вообще слушала мою «Огненную смесь»? Это же из песни группы «Аттикус», это мой гимн! – Пайпер выгибает спину, и крылья на ее спине шевелятся вместе с лопатками. – Я теперь феникс.
И она рассказывает, как вчера Асад возил ее в тату-салон. В груди появляется какое-то мелочное чувство, и даже не знаю, кому я больше завидую: Асаду потому, что он пошел с Пайпер, или Пайпер из-за прогулки с Асадом.
– Я могла бы сходить с тобой.
– Ты не умеешь водить машину. И я отчетливо помню, как ты говорила, что никогда намеренно не оставишь меток и шрамов на своем теле. К тому же Асад такой доверчивый, и он сделает что угодно для кого угодно. Так как тебе тату?
Я касаюсь теплой розовой кожи вокруг линий.
– Больно было?
– Бывало и хуже, – заявляет Пайпер. – Классно же, да? Даже если я не смогу ходить, я смогу летать.
– Ты сможешь ходить.
Она дергается, когда я касаюсь татуированного крыла.
– Тебе придется, потому что я собираюсь выйти на сцену и ты должна устроить мне овацию стоя.
– Кажется, кое-кто стал верным адептом групповой терапии, – глядя на меня через плечо, замечает Пайпер. – А в следующий раз ты скажешь мне, что наконец-то обрела новую нормальную жизнь?
Опустившись на колени, я собираю клешнеобразной рукой крупные осколки стекла и бросаю их в мусорную корзину.
– Пока еще нет. Но впервые за долгое время я верю, что это вообще возможно. – Я разглаживаю фотографию, положив ее на стол. – Знаешь ли, мне тоже пришлось заново учиться ходить. После комы и еще раз после того, как мне пересадили большой палец с ноги на руку. И оба раза я чуть не сдалась. Знаешь, почему я довела дело до конца?
– Потому что у тебя не был сломан позвоночник?
– Потому что я не хотела добавлять способность ходить к списку вещей, потерянных в огне.
Я выпустила из рассказа часть про медсестру Линду, у которой был густой южный акцент, огромная грудь и не менее гигантское упорство, – она неделями заставляла меня ходить. Также я не упомянула, насколько болезненными были первые шаги: кровь хлынула в вены и капилляры, которые несколько месяцев были расслаблены. По ним словно огонь понесся, выжигая все на своем пути.
– Видишь ли, я верила, что смогу, и сейчас верю в тебя.
Пайпер смотрит на меня так, будто у меня выросла вторая голова.
– Можно мне поговорить с Авой? Ну, с той моей подругой, у которой стакан всегда наполовину пуст и которая обожает себя жалеть. Можно? Потому что я не понимаю, откуда тут вдруг взялась маленькая мисс Счастье.
Дверь распахивается, и Пайпер тут же перестает улыбаться. Она одергивает майку, но поздно. Вошедшая в комнату мать задирает ее обратно.
– На позвоночнике? Серьезно? После того, что сказал вчера доктор, ты позволила втыкать туда иглы? Ты что, убить меня хочешь? Или себя?
Пайпер опускает майку.
– Это мое тело.
Ее матери ответ не нравится, и она начинает звать какого-то Фрэнка. Вскоре в комнату вваливается взъерошенный мужчина с мутными глазами.
– Ты только глянь, что на этот раз твоя дочь сотворила с собой!
Несмотря на сопротивление Пайпер, она вновь оголяет ее спину. Мужчина какое-то время бессмысленно таращится на татуировку и уходит со словами:
– Когда у нее начнется заражение крови, тогда и буди меня.
Мать Пайпер просит меня уйти. Перебравшись в кресло, Пайпер провожает меня до порога. Ее мать ждет в коридоре, сложив на груди руки. Я словно смотрю одну из передач про животных, что так любил мой отец, в которой две альфа-самки собираются биться за территорию.
– Жизнь не похожа на мюзикл, верно? – говорит Пайпер, когда я спускаюсь по пандусу, пытаясь не поскользнуться на внезапно выпавшем снеге.
– Поверь мне, Пайпер, все наладится, я просто…
Я оборачиваюсь и понимаю, что меня не слышат – Пайпер уже закрыла дверь.
3 апреля
Впервые я пошла,
потому что кто-то умер.
Ужасно, я знаю.
Но это правда.
Медсестра Линда каждый день пыталась поставить меня на ноги.
«Не сегодня», – говорила я.
«А когда?»
«Когда я буду готова».
«Что-то не верится».
И все по новой.
А потом умер Бобби.
Ночью я проснулась от криков.
«Он перестал бороться», – сказала Линда.
Я почти не знала его.
Какая-то лежащая в соседней палате мумия.
Люди в белых халатах увезли Бобби.
Его лицо скрывала белая простыня.
Какая-то женщина собрала его «личные вещи».
Я и не знала, что он был совсем рядом со мной, когда
перестал бороться.
Я не хотела сдаваться.
Я хотела бороться –
и начала со следующего:
меня не увезут на каталке
посреди ночи,
под белой простыней,
как одну из многих.
Я уйду отсюда
на своих двоих.
Когда наутро снова пришла Линда,
я уже сидела на краю кровати.
«Я готова».
Глава 26
У меня меньше недели на подготовку к прослушиванию.
Кора помогает мне с репетициями и советует прочувствовать слова, позволить им течь сквозь меня. Я напоминаю ей, что это школа, а не Бродвей.
– Извини, просто я так рада, что ты попросила меня о помощи. – Она наигрывает мелодию на пианино. – После возвращения в школу ты все время занята. Я начинаю ощущать себя бесполезной.
– Бесполезной? Да ты одна стоишь целой команды чирлидерш.
Кора смеется. Я не призналась, что выбрала ее лишь потому, что Пайпер посадили под домашний арест из-за татуировки. Так что пришлось прибегнуть к помощи Коры.
В какой-то момент, Кора вдруг обрывает мелодию и берет бумажный платочек.
– Прости, но… Видишь ли, Гленн пел эту песню Саре, когда она была маленькой. Видимо, ваша бабушка пела эту песню ему в детстве.
Воспоминания возвращают меня в спальню к маме, держащей меня за руку.
– Мне ее пела мама. – Я сажусь на скамеечку рядом с Корой, и та принимается аккуратно вытирать слезы, стараясь не размазать тушь.
– Ты поешь почти как она.
– Правда? – Я легонько нажимаю одним пальцем на клавишу пианино, пытаясь вспомнить точные мамины интонации. – Иногда я боюсь, что забуду ее голос. Вдруг случится так, что однажды я проснусь – и не вспомню его. И тогда мама исчезнет навсегда.