Встав, я отряхиваю пепел со штанин.
– Нам пора ехать! – кричу я доктору Лейн.
– Ты можешь оставаться здесь, сколько захочешь…
– Мой дом исчез. – Я смотрю на то место, где он некогда был. – Но моя лучшая подруга еще жива и прямо сейчас нужно, чтобы кто-нибудь ее поймал.
Глава 44
По пути в больницу мы заезжаем в школу и доктор Лейн помогает мне прочесать траву в поисках цепочки с фениксом.
– Я вела себя как дура. Я должна была помочь ей, – бормочу я, отбрасывая в сторону пучок свежескошенной травы.
– Ты все еще можешь ей помочь… Это он? – доктор Лейн поднимает золотого феникса.
У него нет половины правого крыла – должно быть, срезало газонокосилкой.
– Вдруг она ненавидит меня? – Я глажу сломанное крыло.
Доктор Лейн встает и помогает подняться мне.
– Все равно будь с ней.
Я иду на третий этаж. В коридоре родители Пайпер что-то обсуждают с доктором. Мать Пайпер бросается ко мне, обнимает и рассказывает, что Пайпер перевели из реанимации, но по-прежнему держат на капельницах и под надзором. При последних словах она вздрагивает, как будто мысль о том, что ее дочь нуждается в круглосуточном наблюдении, причиняет ей физическую боль.
– Можно мне повидаться с ней?
Мать Пайпер кивает.
– Но она сейчас под воздействием успокоительных и очень уставшая, так что я не уверена, что она вообще осознает твое присутствие.
Я отдергиваю штору в закуток, где лежит Пайпер. Мертвую тишину нарушает лишь аппарат, издающий писк в такт биению ее сердца. Кровать большая, и Пайпер на ней выглядит ужасно маленькой и невозможно хрупкой. Я вижу ее словно впервые.
Пододвинув стул, я сажусь и кладу ладонь на ее руку. На запястье у Пайпер синяк – видимо, капельницу ставила неумелая медсестра.
Я не знаю, что сказать. Обычно это я лежу на больничной койке. Когда Кора и Гленн навещали меня в ожоговом отделении, я наблюдала с кровати, как они облачаются в бахилы, халаты и шапочки, чтобы не занести инфекции внешнего мира в мою маленькую реальность. Я лежала там, словно зверь в клетке зоопарка.
А теперь я по другую сторону – стучу по стеклу, привлекая внимание животного.
– Пайпер?
С ее губ срывается тихий звук, но веки лишь слабо вздрагивают.
– Не нужно ничего говорить. Я просто хочу попросить прощения. Я не поддержала тебя, когда ты в этом нуждалась.
Я тяжело сглатываю, и в палате вновь слышится лишь пиканье аппаратуры.
Я начинаю говорить ей о борьбе, о силе. Я ненавидела эти слова, обращенные ко мне, и ненавижу себя за них сейчас. Но это все, что у меня есть, – надежда, что мои слова дойдут до Пайпер.
– Мне нужно, чтобы ты боролась. Чтобы очнулась, ведь я хочу рассказать тебе нечто удивительное. Я нашла свою новую норму. – Перевернув руку Пайпер, я вкладываю в ее безвольную ладонь золотого феникса. – Это ты. Ты, Кора, Гленн. Я чуть не упустила вас, гоняясь за прежней собой. Я не видела окружающую меня красоту.
Я сгибаю пальцы Пайпер, пряча под ними феникса.
– Но теперь я ее вижу, Пайп. Я вижу тебя. Ты не неполноценная. Только не для меня. Так что тебе нужно поправиться, чтобы я могла попросить у тебя прощения. Я должна была поддержать тебя тогда. Я поддерживаю тебя сейчас и больше не оставлю. Ты – часть моей истории, а я – часть твоей.
Запах антисептика и писк аппаратуры переносят меня в ожоговое отделение. Раньше я думала, что у Коры синдром мученицы – потому что она ночевала в моей палате, сидя в кресле, и питалась закусками из столовой.
Ощущала ли Кора то же самое, что и я сейчас, когда держу Пайпер за руку? Будто невозможно находиться где-то еще.
Внезапно я решаю сделать то, что умею лучше всего, – спеть. И тихо пою о мечтах и синих птицах, и о проблемах, тающих, словно лимонный леденец.
Перед уходом я пишу записку на салфетке.
Тебе предстоит еще много полетов по эту сторону радуги.
P.S: Если ты еще раз попытаешься совершить самоубийство из-за меня, я убью тебя собственноручно.
По пути к выходу меня останавливает отец Пайпер и принимается неловко извиняться за то, что я увидела его тогда, в их доме, во всем пьяном великолепии.
– Я не всегда такой, – оправдывается он. – Просто иногда кажется, что мы все попали в ту аварию, понимаешь?
Я киваю, хотя думаю иначе. Он в аварию не попадал. Авария произошла с Пайпер, а потом уже Пайпер «произошла» с остальными. Я прекрасно понимаю ее чувства, и, видимо, прошлой ночью она переживала все настолько остро, что пузырек с обезболивающим показался наилучшим решением.
Отец Пайпер сменяет меня у ее кровати. Медсестра задергивает шторку, и мать Пайпер провожает меня по коридору, всю дорогу бормоча одно и то же:
– Пайпер тебе что-нибудь говорила? Что было не так? Или, может, она тебе раньше говорила о том, что хочет совершить что-то… подобное?
Она всматривается в мое лицо в поисках ответа, которого у меня нет.
– Мне казалось, у нее все хорошо, – говорю я. – Она немного ходила с ходунками. И помогала волейбольной команде…
– Какой еще команде?
– Ну, знаете, она же была помощником в волейбольной команде.
– Нет, не была, – качает головой мать Пайпер.
Я начинаю возражать, но понимаю, что у меня нет доказательств. Я никогда не видела Пайпер среди волейболистов. Она всегда «пропускала» тренировки команды, чтобы потусоваться с театралами, или говорила, что волейбольная команда уехала на соревнования. Она вообще разговаривала с тренером?
Я оглядываюсь на палату Пайпер.
Может, Асад прав – я слишком занята поиском прежней себя и не вижу боли тех, кто рядом. Пайпер тоже пряталась, как Асад в будке осветителя, как я за черными кулисами.
Дома Кора и Гленн ходят на цыпочках и приглядывают за мной вплоть до самого вечера. Я не виню их – за последние тридцать шесть часов я сначала совершенно расклеилась, затем перенесла мучительную поездку по дороге памяти и навестила в больнице подругу-самоубийцу. Неудивительно, что они смотрят на меня как на бомбу, которая вот-вот взорвется.
Кора молча втирает крем, затем я натягиваю свою вторую кожу. Кора садится на краешек кровати. Гленн входит, но тут же останавливается и, прислонившись к стене, снимает сапоги.
– Никак не могу истребить ковбоя в этом мужчине, – со смешком замечает Кора и добавляет, понизив голос: – Впрочем, и не хочу.
Разувшись, Гленн целует жену в макушку, и она прислоняется к нему.
– Как Пайпер? – спрашивает Гленн.
– Она еще не до конца очнулась, когда я видела ее. – От избытка эмоций мой голос звучит сипло.
– А ты как?
– Не знаю. – Мой голос дрожит, прямо над шрамом в виде звезды возникает напряжение. – Было так странно видеть ее там. Она кажется такой маленькой. А я все время думала, что не могу снова кого-нибудь потерять. Мое сердце этого просто не выдержит.
Гленн берет с комода оплавленный колокольчик.
– На страдание близких всегда тяжело смотреть. Ты готов забрать себе их боль, но не можешь. Это их боль.
– Как вам это удалось? Ну, со мной? Сара погибла. А я… всего лишь я. Как вы это перенесли?
Кора забирает колокольчик у Гленна и проводит пальцем по закопченному боку.
– Пришлось, – тихо произносит она.
– Потому что я в вас нуждалась?
– Потому что мы нуждались в тебе.
– Вы нуждались во мне?
Сглотнув, Кора тянется к руке Гленна.
– Я потеряла своего ребенка. Если бы не ты, это сокрушило бы меня. Ты была нужна мне, Ава. – Кора судорожно вздыхает. – И до сих пор нужна. Если с тобой что-нибудь случится…
Я кладу ладонь на ее руку.
– Я никуда не денусь.
Кора улыбается и проводит пальцем по шрамам на моих пальцах.
– Помнишь пересадку кожи? Как мы понимали, что она приживется?
Я вспоминаю белые лоскуты кожи, нашиваемые на мое тело. Медсестры каждый день меняли повязки и проверяли, примет или отвергнет мое тело эту новую часть. А потом на трансплантате появлялись маленькие розовые точки.
– Когда возникали признаки кровообращения.
Кора кивает.
– Когда появлялась связь с сердцем – появлялся шанс. – Маленькая наманикюренная ручка Коры накрывает мою левую руку-клешню с пересаженным пальцем. – Ты связана с нашими сердцами, Ава. Мы срощены с тобой навсегда.
Кора обнимает меня, а Гленн целует в макушку. Они уходят, и Гленн как всегда останавливается у двери, чтобы потушить свет.
Лежа в темноте, я вновь думаю о Пайпер. Как помочь ей? Чем искупить те ужасные слова? Как я переживу школу – не говоря уж о сцене – без нее?
Надев наушники, я включаю «Огненную смесь» от Пайпер, ее гимн:
Она – феникс в огне,
Внутреннее пламя рвется вовне.
История жизни на коже ее,
Не сдавшись, она продолжает полет,
Над всеми и всем воспарила,
Демонов своих победила
И шрамы как крылья несет.
Час спустя я все еще не могу заснуть. Прослушав голосовое сообщение мамы о дезодорантах, я опять возвращаюсь мыслями к Пайпер, и темнота вновь заползает в меня. Даже попытки написать что-нибудь в терапевтическую тетрадь не помогают отогнать ее. Вместо того чтобы бороться в одиночку, я хватаю диск с мюзиклом «Волшебник страны Оз» и стучусь в дверь спальни напротив.
Голос Коры разрешает войти. Гленн полусидит, опершись спиной на подушки, а Кора прильнула к нему. Они смотрят по телевизору какой-то документальный фильм.
– Что-то случилось, солнышко? – спрашивает Кора.
Гленн приглушает звук телевизора. Они смотрят на меня и ждут, когда я скажу что-нибудь, но слова застряли у меня в горле.
Хочется сказать им, что я боюсь. Рассказать о темноте и желании продолжать бороться.
Поблагодарить их за то, что они были рядом, когда я вышла из комы.
Сказать, что я ребенок без родителей.
Что они мне тоже нужны.