Я сую палец в блюдце, помогая Рам-Там-Таггеру взобраться на губку.
– Но в этой битве мы еще можем сразиться за нее.
Мы идем за мистером Бернардом через футбольное поле к небольшой роще, отделяющей школу от соседних домов. На краю поля он поворачивается к нам и торжественно вскидывает руки.
– Давайте попрощаемся с нашими друзьями, которые устроили для нас это познавательное путешествие. Мы наблюдали за тем, как они создавали сообщество. Мы наблюдали их трансформацию. А теперь мы прощаемся с ними.
Искренне помолившись, он заканчивает прощание строками из стихотворения Майи Энджелоу о том, что никто не идет по жизни в одиночестве. Все это очень драматично, а мистер Бернард еще и мрачно кивает, будто мы собираемся отправить наших дедов и бабушек на льдине в море, а не выпустить насекомых на поле, которое старшеклассники иногда используют как туалет во время физкультуры.
Мы с Асадом вместе опускаем блюдце до уровня травы. Мистофелис и Макавити тут же дают деру, а Рам-Там-Таггер мешкает, и Асад стряхивает его в траву.
Асад обнимает меня за плечи, и мы наблюдаем, как жуки зарываются в землю.
– Как по-твоему, удастся им выжить в этом огромном и злом мире? – притворяясь, что вот-вот заплачет, спрашивает Асад.
– Да, пока они помогают друг другу. Пока у них есть, на кого положиться. И неважно, насколько велики их шансы.
Закатив глаза, Асад хватается за грудь.
– Ты разбиваешь мне сердце.
Я бросаю на него недовольный взгляд, и он поднимает руки.
– Сдаюсь, ты победила. Каков твой план?
План у меня простой: если симка с этим неизвестным номером иногда стоит в телефоне Кензи, то нам нужно всего лишь набрать его, когда мы окажемся недалеко от нее. Тогда она не сможет ничего отрицать.
Первый раз мы звоним во время занятий в театральном кружке. Асад делает вид, что поправляет декорации, а сам заходит Кензи за спину. Ее телефон лежит в переднем сетчатом кармане сумки. Я набираю номер, идет сигнал, но телефон Кензи молчит.
На следующий день я пробую позвонить в коридоре.
Ничего.
Во время третьей попытки Асад стоит рядом с Кензи в столовой.
Ничего.
– Видимо, она выключает звук, пока в школе, – предполагает Асад. – А может, это и не Кензи вовсе.
– Это она, я знаю.
Один раз мы звоним, когда Кензи стоит с телефоном в руке в ожидании родителей. Но, как всегда, несколько гудков и щелчок окончания вызова.
После каждой неудачи я чувствую себя так, словно подвожу Пайпер. Ее уже выписали из больницы, но она все еще не хочет меня видеть. Каждый день после уроков я еду к ней, и каждый день ее мама говорит, что Пайпер никого не хочет видеть.
– Дай ей время, – просит она.
Однажды мне удается сунуть ногу между дверью и проемом прежде, чем мать Пайпер успевает закрыть дверь.
– Ты не отделаешься от меня, Пайпер! Я все исправлю! – кричу я, просунув голову в щель.
Дома я захожу на страничку Пайпер, надеясь, что она подаст хоть какие-то признаки жизни. Но обнаруживаю лишь сообщения от одноклассников, подобные тем, что украшают ее шкафчик.
Я захожу в собственный профиль. Мой последний пост – фотография меня и Сары. Я смотрю фото на телефоне: мы с Пайпер в магазине париков, ее щека рядом с моими ярко-розовыми волосами.
Быстро, чтобы не передумать, я загружаю фотографию на свою страничку с тегами #СестрыПоШрамамНавесегда и #ПродолжаемПолет.
Хочется написать что-нибудь еще. Остроумное, личное и идеальное. Правильное. Но ничего не придумывается.
Я нажимаю кнопку «Отправить».
Миг спустя фотография появляется на странице, а идеальная иллюзия Авы-до-Пожара исчезает.
Я отмечаю Пайпер на фото и закрываю страничку, не дожидаясь комментариев.
Без Пайпер жизнь течет по псевдонормальному руслу. Домашние задания. Репетиции в театре. Безуспешные попытки подловить Кензи. Кора записала меня на сдачу вступительных тестов, и толстенная книга «Руководство по выживанию для поступающих в университет» сменила ежеквартальный журнал «Выжившие при пожаре» на ее ночном столике. Она даже периодически намекает на посещение университетского городка – а то и двух – этим летом.
«Перекресток» охватывает лихорадка конца учебного года. Коридоры завешены листовками, рекламирующими «самый лучший вечер в твоей жизни», а стайки девушек подписывают ежегодники. Никто не замечает, что со шкафчика Пайпер исчезли все картинки и открытки. На перемене я вижу, как кто-то топчет ее фотографию, даже не замечая этого. Точно так же они не замечают и пустоту размером с Пайпер рядом со мной.
Я уже могу перемещаться по коридорам одна. Но не хочу.
Еще я не хочу выходить на сцену, зная, что Пайпер нет в зрительном зале. Во время костюмной репетиции я стою на отведенном мне месте, одетая в жуткое розовое платье Глинды, и щурюсь от яркого света. Премьера уже через неделю. Мой первый спектакль без мамы и папы. А вдруг и Пайпер не придет?
Каждую ночь я засыпаю под гимн Пайпер о шрамах, ставших крыльями. Но чем ближе день премьеры, тем больше я сомневаюсь, что смогу хоть что-нибудь исправить. Я прошу Кору отвезти меня на встречу группы поддержки.
– Думаю, мне это нужно, – говорю я.
В просторном помещении наш кружок, состоящий из четырех человек, кажется особенно маленьким. Я останавливаюсь за пределами этого круга и гляжу на место, где обычно сидит Пайпер.
– Она вернется, – говорит доктор Лейн и, обняв меня за плечи, провожает к стулу. – Это место дождется ее.
Пустое место Пайпер так и бросается в глаза, пока мы говорим о силе любви. О том, как мы нуждаемся в ней. Как выказываем ее. Как мы заслуживаем ее.
Когда настает моя очередь, я рассказываю о попытках разоблачить Кензи, чтобы помочь Пайпер.
– Я виню себя за то, что не помогла Пайпер раньше. Она меня тоже наверняка обвиняет. Но я собираюсь все исправить ради нее.
Все молчат, даже Брейден, который, что удивительно, к этому времени еще ни разу не пустил слезу. Он неуверенно поднимает руку.
– Если ты хочешь поговорить о вине, то я вроде как в этом эксперт. Я поднес канистру из-под бензина к открытому огню. Винить некого, кроме себя самого. И долгое время я так и делал. Твердил себе, что заслужил эту боль. Я виноват в том, что отец ушел из семьи, а матери пришлось оплачивать кучу медицинских счетов.
Он задирает рукав, демонстрируя нам пятнистую руку – от плеча до культи кожа на ней морщинистая и светлее, чем на остальной руке.
– Знаешь, что случилось со мной после нескольких лет самообвинений? – Он ведет пальцами другой руки по зажившим ожогам. – Мои шрамы никуда не делись. Чувство вины не может убрать их. В общем, я хочу сказать, что это бесполезно.
– Он прав, – подхватывает Оливия. – Я знаю, довольно странно, что я до сих пор посещаю группу поддержки. Ведь мне уже должно быть лучше, верно?
Я не осмеливаюсь кивнуть.
– Но я хожу не для того, чтобы что-то исправить в себе. Я хожу потому, что меня здесь принимают такой, какая я есть. – Она смотрит на меня. – Ты не сможешь избавить Пайпер от шрамов. Все, что вы можете сделать, – это быть сильнее вместе.
В заключение доктор Лейн просит нас выказать сегодня кому-нибудь свою любовь, можно даже самому себе. Я чуть не засмеялась вслух, представляя, как Пайпер сказала бы, что Брейден наверняка любит себя регулярно.
Затем доктор Лейн призывает нас обняться, и это все, конечно, ужасно неловко. Быстро обняв Оливию, я отстраняюсь, но она тянет меня назад и берет за руку. Доктор Лейн обнимает меня, а Брейден кладет свою культю на плечо Оливии.
Я позволяю себя обнимать, и комната вдруг кажется не такой уж и пустой. Стоя кожа к коже – шрам к шраму – наш маленький и неполный круг веры заполняет это огромное помещение.
Когда я собираюсь уходить, доктор Лейн вручает мне еще одну брошюру о лагерях для пострадавших при пожаре и просит меня подумать.
На этот раз я забираю ее с собой.
Дома я захожу в свой профиль. От Пайпер ни слова. Но мне приходится трижды крутануть колесико мышки, чтобы добраться до конца комментариев к фотографии #СестрыПоШрамам.
Queenchloe84 Ава! Где ты пропадала?
4eva_emma Клевые розовые волосы.
Nightavenger Выглядишь супер! Мы по тебе скучаем!
Sttb704 Ты – наше вдохновение!
Поначалу эти страницы комментариев вызывают у меня ехидную усмешку. Какие они высокопарные. Нелепые. Пустые.
Но потом я смотрю на фотографии моих старых друзей рядом с комментариями, вижу хорошо знакомые лица, и меня пронзает мысль: чувствуют ли они себя так же, как я рядом с Пайпер, – беспомощно и неуверенно, не зная, что сказать или сделать? Сколько они сидели с занесенными над клавиатурой руками, ожидая, пока на ум придут подходящие слова? Сколько раз они набирали, затем стирали, а потом опять набирали и стирали свои сообщения прежде, чем отправить?
Я снова читаю комментарии. Девчонки из театрального кружка, которые пытались поддержать меня после пожара. Я оттолкнула их из боязни, что они не смогут принять новую меня. Из опасения быть отвергнутой ими, когда они поймут, что меня нельзя починить.
Как и я, они не могут найти верных слов, но все равно что-то говорят.
Может, дело вовсе не в словах.
Может, моя группа поддержки права: нужно просто быть рядом, протянуть руку помощи – даже если ничего уже не исправить.
Я торопливо набираю ответ:
dramagrrl Спасибо! Я тоже по вам скучаю! Скоро приеду в гости.
К собственному удивлению, я верю каждому слову.
Я лежу на кровати и слушаю гимн Пайпер «Феникс в огне». Девушка поет о крыльях, а я беру брошюру о лагерях для пострадавших при пожаре. На обложке мужчина с дыркой вместо уха – совсем как у меня – несет смеющегося маленького мальчика. Над их лицами со шрамами идет надпись «Ничто не излечивает людей так, как другие люди». А над буквами парит розовый феникс.
Я выключаю «Огненную смесь» и набираю сообщение Асаду.