Метод опознания тоже был довольно загадочный. Вначале свидетеля спрашивали: «Знаете ли вы кого-либо из этих людей?» Если свидетель отвечал: да, счастливый г-н Нортон просил его тут же продемонстрировать способности его памяти. Если же свидетель говорил: я не уверен, может быть, и знаю, г-н Нортон делался немного грустен и говорил: ну хорошо, постарайтесь. Если же кто-то говорил: нет, я никогда их не видел, или: я не запомнил, то и тогда г-н Нортон не отпускал его. При виде такого количества лиц могут всплыть какие-то воспоминания из прошлой жизни – с этой надеждой Нортон решал повторить эксперимент с опознанием. Но ему так и не удавалось разбудить в свидетеле эту йогическую способность – быть может тот вообще не верил в прошлые рождения и, мрачно шагая в сопровождении сержанта между двумя рядами обвиняемых, говорил, даже не смотря на нас: нет, я никого из них не знаю. Упавшему духом Нортону ничего не оставалось, как свернуть попусту расставленные сети. Но процесс этот продемонстрировал и чудесные возможности человеческой памяти. Выстроят тридцать-сорок человек, ты не знаешь даже, как их зовут, или вообще никогда их не видел ни в этой, ни в какой-либо другой жизни, или, может быть, где-то видел одного-другого, или видел кого-то там-то и там-то, а в другом месте не видел. Или, например, ты случайно увидел, как человек чистит зубы, и его фигура навсегда отпечаталась в твоей памяти. Ты не помнишь, когда видел этого человека, что он делал, был он один или с кем-то еще – ничего; лишь фигура этого человека запечатлевается навсегда. Или, например, ты встречался с Хари десять раз и поэтому вряд ли его забудешь; если же ты видел Шьяма лишь только полминуты, но уже не забудешь его никогда и никогда ни с кем не спутаешь, – такая память не часто встречается в несовершенной человеческой природе на этой бренной земле, окутанной бессознанием материи. Однако в нашем деле не один и не два человека, а каждый полицейский оказался обладателем такой поразительной безошибочной памяти. Из-за чего наша преданность и уважение к полиции возрастали с каждым днем. Но все же надо сказать, что раз-другой у нас возникли определенные подозрения. Когда читаешь в задокументированных показаниях свидетелей, что Шишир Гхош в апреле месяце был в Бомбее, а несколько полицейских утверждают, что своими глазами видели его в это самое время на Скотт Лейн в Калькутте, то невольно возникает какое-то нехорошее чувство. Или когда Бирендрачандра Сен из Сильхета, физически находясь в Баньячунге в доме своего отца, явился в тонком теле оккультному видению полиции в Маниктола-Гарденз и на Скотт Лейн – о существовании которой Бирендра даже не подозревал, как было позднее доказано при следствии, – сомнения возрастали; а уж когда людям, ни разу в жизни не бывавшим на Скотт Лейн, сообщали, что они не один раз были замечены там полицией, возникающее чувство подозрения казалось довольно естественным. Свидетель из Миднапора – в котором, правда, обвиняемые из Миднапора узнали секретного агента – сказал, что видел, как Хемчандра Сен из Сильхета произносил речь в Тамлюке. Хемчандра же никогда не бывал в Тамлюке в своем смертном теле, однако тень его примчалась из Сильхета в Миднапор и своей пламенной патриотической речью усладила зрение и слух нашего любезного детектива. Но еще большие чудеса произошли с телом Чаручандра Роя из Чандернагора, материализовавшимся в Маниктоле. Два полицейских офицера поклялись, что такого-то числа, в такое-то время видели Чару-бабу в Шьямбазаре, откуда он шел в сопровождении одного из заговорщиков к Маниктола-Гарденз. Полицейские шли за ним на близком расстоянии до самых дверей, поэтому ошибки быть не могло. Оба свидетеля не отступили от своих показаний даже при перекрестном допросе. Действительно, как слова Вьясы воистину правдивы, Vyāsasya vacanaṁ satyam, так и показания полиции не могут быть ложными. Они также не ошиблись ни во времени, ни в числе, поскольку, по показаниям директора колледжа Дюпле в Чандернагоре, в тот же день и в то же время Чару-бабу уехал из колледжа в Калькутту. Но самое удивительное, что в тот же день и в тот же час его видели на станции Хаура разговаривающим с мэром Чандернагора Тардивалом, его женой, губернатором Чандернагора и еще несколькими уважаемыми европейскими джентльменами. Все они согласились выступить в качестве свидетелей Чару-бабу. Так как полиции пришлось освободить Чару-бабу после вмешательства французского правительства, то тайна эта так и оказалась нераскрытой. Но я бы посоветовал Чарубабу послать все имеющиеся у него доказательства в Общество психических исследований, чтобы способствовать развитию науки. Поскольку показания полицейских – особенно из отдела уголовного розыска – не могут быть ложными, то остается лишь искать ответа в теософии. В целом этот процесс показал, как легко по британской системе правосудия невиновный может быть наказан, заключен в тюрьму, выслан и даже лишен жизни. Тому, кто не был под следствием как обвиняемый, трудно понять, как обманчив кодекс прав человека на Западе. Он скорее похож на игру, ставка в которой – свобода человека, его радости и горе, пожизненные мучения для него самого и его семьи, его друзей и родственников, оскорбление, смерть заживо. При этой системе нельзя с уверенностью сказать, скольким преступникам удалось избежать наказания и сколько погибло невиновных людей. Только участник этой игры, жертва этой жестокой безжалостной реакционной машины, может понять, почему пользуются все большим успехом идеи социализма и анархии. При такой обстановке неудивительно, что многие добродушные, либерально настроенные люди заговорили о том, что пора покончить с этим обществом, которое держится на пороке и страдании, на терзающих душу стонах невинных, на их кровоточащих сердцах.
Единственным событием в суде, достойным внимания, были показания Норендранатха Госвами. Но перед тем, как я перейду к его описанию, позвольте мне сказать несколько слов о моих товарищах по несчастью, людях, которые проходили вместе со мной по этому делу. Наблюдая за тем, как они вели себя в суде, я понял, что наступает новая эра, ибо видел, что новый тип детей взрастила наша Мать. В те времена бенгальская молодежь делилась на две категории: это были либо покорные, хорошо воспитанные, безобидные, благонамеренные, трусоватые, лишенные чувства собственного достоинства и высоких идеалов люди, либо порочные, с дурными наклонностями, хулиганы и мошенники, необузданные и бесчестные. Помимо этих двух совершенно противоположных категорий Мать Бенгалия взрастила великое множество самых разных людей, но за исключением восьми или десяти необыкновенно одаренных и сильных личностей, не было никого, кто превосходил бы эти категории. Бенгальцы отличались умом, одаренностью, но не мужеством. Глядя же на этих молодых ребят в суде, казалось, что в Индии возродились сильные, смелые, свободомыслящие мужчины былых времен, но с закалкой сегодняшнего дня. Этот смелый и невинный взгляд их глаз, слова, дышащие силой, их беззаботный смех даже в минуты опасности, их отвага, бодрость духа, умение не поддаваться отчаянию или горю – все это были не инертные индусы того времени, а вестники новой эры, новой породы людей и новой деятельности. Если они были убийцами, то нужно сказать, что кровавая тень убийства не оставила отпечатка на их характере, в котором не было ни малейшего следа жестокости, грубости или безрассудства. Нисколько не беспокоясь о будущем или об исходе процесса, они проводили время в тюрьме за мальчишескими развлечениями, шутками, играми, чтением и беседами. Они быстро перезнакомились со всеми, с офицерами, часовыми, заключенными, с сержантами-европейцами, следователями и судьями и, не делая различия между друзьями, врагами или чинами, со всеми шутили и смеялись. Время в суде для них тянулось ужасно медленно, да и, вправду, в этом фарсе было мало привлекательного. Книг, чтобы скоротать время, у них с собой не было, а разговаривать в зале суда им не разрешалось. Те из них, которые начали заниматься йогой, еще не научились концентрироваться в толпе людей и не знали, чем заняться. Вскоре некоторые из них стали приносить с собой книги, потом и другие последовали их примеру. И спустя какое-то время можно было наблюдать такую странную картину: шел суд, на котором решалась судьба тридцати или сорока человек – причем их могли приговорить к повешению или пожизненной ссылке, – а между тем кое-кто из них, даже не глядя на то, что происходит в зале суда, был погружен в чтение романов Банкимчандры или «Раджа-йоги» Вивекананды, или Гиты, или Пуран, или европейской философии. Ни английские сержанты, ни индийские полицейские не имели ничего против. Если это успокаивает тигра в клетке, думали они, нам так будет меньше работы. Да и никому не было вреда от этого. Но однажды это привлекло внимание всевидящего ока г-на Бирли, который счел это абсолютно недопустимым. Два или три дня он молчал, а потом, не в силах дольше себя сдерживать, отдал приказ, запрещающий приносить книги в суд. Вот уж действительно, Бирли так прекрасно вел процесс, а неблагодарные присутствующие вместо того, чтобы наслаждаться его речами, читали книги! Без сомнения, это было проявлением чудовищного неуважения к самому Бирли и ко всему британскому правосудию.
Пока нас держали в одиночках, возможность поговорить у нас была только в полицейском фургоне, в течение полутора часов до прибытия судьи и во время перерыва. Для тех, кто был знаком раньше, это была сладостная передышка от принудительного молчания, и они в это время оживленно беседовали, обменивались шутками и новостями. Однако к общению с незнакомыми людьми обстановка не располагала, поэтому мне не приходилось особо разговаривать. Я прислушивался к их историям и смеху, но сам разговаривал только со своим братом и Абхинашем. Однако был один человек, который часто подсаживался ко мне, это был будущий доносчик Нарендранатх Госвами. Он не был тихим и спокойным, как остальные ребята, а казался самоуверенным, бесшабашным и несдержанным в речи и в поведении. Во время своего ареста он держался смело и развязно, но, будучи по натуре беспечным и легкомысленным, не выдержал даже минимальных страданий тюремной жизни. Как сын землевладельца, воспитанный в роскоши и избалованный излишествами, он не мог вынести суровых условий заключения, в чем сам не раз признавался нам. Неистовое желание вырваться из этого ада любыми путями с каждым днем становилось для него все сильнее. Сначала он надеялся, что, отрицая свои показания, сможет доказать, что полиция под пытками добилась у него признания вины. Он сказал нам, что его отец сможет представить суду нужных свидетелей. Но через несколько дней дело приняло новый оборот. Его отец и