Но зачем действовать? Не безопаснее ли сидеть в одиночестве, глядя на мир, если хотите, видя его в Брахмане, в Божественном, но не принимая в нем участия, не двигаясь в нем, не живя в нем, не действуя в нем, преимущественно пребывая во внутреннем Самадхи? Не должно ли это быть законом, нормой, Дхармой этого наивысшего духовного состояния? Нет; для освобожденного йогина нет другого закона, нормы, Дхармы, чем просто жить в Божественном, любить Божественного и быть единым со всеми существами; его свобода – это свобода абсолютная, а не зависящая от обстоятельств, самосущая, а не зависящая от какой бы то ни было нормы поведения, закона жизни или ограничения любого рода. Ему больше не нужен процесс Йоги, потому что теперь он пребывает в Йоге постоянно. «Йогин, который нашел точку опоры в единстве и любит Меня во всех существах, как бы он ни жил и ни действовал, живет и действует во Мне». Любовь к миру одухотворенная, превратившаяся из чувственного опыта в опыт души, основывается на любви к Богу, и в этой любви нет ни опасности, ни изъяна. Страх и отвращение к миру могут быть необходимыми для отказа от низшей природы, ибо на самом деле именно страх и отвращение нашего собственного эго отражаются в мире. Но видеть Бога в мире значит ничего не бояться, значит воспринимать все в бытии Бога; видеть во всем Божественного значит ни к чему не испытывать ни ненависти, ни отвращения, но любить Бога в мире и мир в Боге.
Но, по крайней мере, мы будем остерегаться и страшиться того, что идет от низшей природы, того, что с таким трудом преодолел йогин? И это не так; все воспринимается в уравновешенности видения себя. «Того, о Арджуна, кто с уравновешенностью видит все в образе «Я», будь то горе или счастье, Я считаю Величайшим Йогином». И под этим совершенно не подразумевается, что он сам утратит это не знающее печали духовное блаженство и снова ощутит несчастья мира; даже в горе других, но видя в других игру двойственности, от которой сам он отказался и которую преодолел, он будет видеть все как самого себя, свое «Я» во всем, Бога во всем, и, не будучи выведенным из равновесия или сбитым с толку обликами этих вещей, будучи движимым ими к тому, чтобы помочь и исцелить, будет заниматься работой на благо всех существ, вести людей к духовному блаженству, трудиться ради продвижения мира к Богу, он будет жить божественной жизнью, пока не истекут отмеренные ему на земле дни. В результате тот, кто действительно любит Бога, может воспринимать все в Нем, спокойно смотреть на низшую природу и труды Майи трех гун, действовать в них и на них без смятения, упадка или тревоги с высоты духовного единства, свободный в широте видения Бога, благой, великий, просвещенный в силе природы Бога, может считаться высшим Йогином. Он действительно одолел творение, jitaḥ sargaḥ.
Гита, как всегда, вводит сюда бхакти как кульминацию Йоги, sarvabhūtasthitam yo mām bhajati ekatvam āsthitaḥ; почти так можно сказать, резюмируя окончательный результат учения Гиты, – кто любит Бога во всем, чья душа основывается на божественном единстве, как бы он ни жил и ни действовал, живет и действует в Боге. И чтобы подчеркнуть это еще сильнее, после вмешательства Арджуны и ответа на его сомнения относительно того, как столь трудная Йога вообще возможна для неугомонного человеческого ума, божественный Учитель возвращается к этой идее и делает ее своим кульминационным высказыванием. «Йогин стоит выше тех, кто практикует аскезу, выше людей знания, выше людей трудов; стань же йогином, о Арджуна», – йогином, тем, кто ищет даже не духовного знания или силы, или чего-то еще ради их самих, но единения только с Богом, и достигает его трудами, знанием, аскезой или любым другим средством; ибо в этом единении содержится все остальное и в нем оно возвышается над самим собой, обретая божественное значение. Но даже среди йогинов самым великим является Бхакта. «Из всех йогинов того, кто всей своей внутренней сутью предан Мне, любит меня и верит в Меня, śraddhāvān bhajate, Я считаю в наибольшей степени объединенным со Мной в Йоге». Таково заключительное слово этих первых шести глав, и оно содержит в себе семя того остального, о чем мы еще не говорили и о чем полностью не говорится нигде; ибо это существует всегда и остается чем-то вроде тайны, секрета, rahasyam, наивысшей духовной тайной и божественным секретом.
Глава XXIV. Суть Карма-йоги
Первые шесть глав Гиты образуют нечто вроде основания этого учения; все остальные, последующие двенадцать глав, представляют собой детальную разработку незавершенных узоров этого основания, которые здесь видятся лишь как намеки, скрытые за крупномасштабным осуществлением основных мотивов, хотя сами по себе имеют первостепенное значение и, следовательно, приберегаются для более широкой трактовки в двух других плоскостях работы. Если бы Гита не была великим Писанием, которое должно быть доведено до конца, если бы она в действительности представляла собой речь живого Учителя перед своим учеником, которая могла быть продолжена в нужный момент, когда ученик готов к восприятию дальнейшей истины, можно было бы представить себе, что Учитель остановится здесь, в конце шестой главы, и скажет: «Сначала добейся этого, тебе надо многое сделать, чтобы осознать это, и у тебя есть для этого самые большие основания, которые только возможны; когда возникнут трудности, они разрешатся сами по себе, или я решу их для тебя. Но сейчас переживи то, что я сказал тебе; работай в этом духе». Воистину, здесь есть многое, что можно понять должным образом только тогда, когда то, что должно наступить потом, проливает на них свой свет. Чтобы рассеять непосредственные трудности и избегнуть возможных недоразумений, я был вынужден во многом забегать вперед, неоднократно вводить, например, идею Пурушоттамы, ибо без нее было бы невозможно прояснить определенные темные места относительно «Я», действия и Властелина действия, которые Гита допускает умышленно, так чтобы это не могло поколебать твердости первых шагов из-за преждевременного прихода к вещам, пока не умещающихся в уме человека – ученика.
Если бы Учитель собирался прервать свою речь на этом месте, сам Арджуна мог бы возразить: «Ты много сказал об уничтожении желания и привязанности, об уравновешенности, о покорении чувств и успокоении ума, о бесстрастном и безличном действии, принесении в жертву трудов, о предпочтительности внутреннего отречения перед внешним, и эти вещи я понимаю умом, хотя на практике они могут показаться мне трудными. Но ты сказал также о возвышении над гунами в то время, как человек еще продолжает действовать, но не рассказал, как работают гуны, а если я не узнаю этого, мне будет трудно обнаружить их и подняться над ними. Кроме того, ты сказал, что величайшим элементом Йоги является бхакти, ты много рассказал о трудах и знании, но очень мало или даже ничего – о бхакти. И к кому следует обращать эту величайшую бхакти? Конечно, не к спокойному безличному «Я», но к тебе, Господи. Тогда скажи мне, раз бхакти даже выше этого самопознания, кто есть Ты, стоящий выше неизменного «Я», которое само по себе выше изменчивой Природы и мира действия, равно как знание стоит выше трудов. Какая связь существует между этими тремя вещами? Между трудами, знанием и божественной любовью? Между душой в изменчивой Природе, неизменным «Я» и тем, что одновременно является неизменным «Я» всего и Владыкой знания, любви и трудов, верховным Божеством, которое сопровождает меня в этой великой битве и резне, моим возницей в колеснице этого жестокого и ужасного действия?» Для того, чтобы ответить на эти вопросы, и написана остальная часть Гиты, и действительно надо безотлагательно на них ответить, чтобы получить интеллектуальное решение. Но в подлинной садхане человек должен продвигаться от стадии к стадии, позволяя многим вещам, вещам действительно величайшим, впоследствии возникать и полностью разрешаться благодаря свету того продвижения, которое мы совершили в духовном опыте. Гита до определенной степени придерживается этой кривой опыта и сначала закладывает нечто вроде обширного подготовительного основания трудов и знания, который содержит элемент, ведущий к бхакти и к высшему знанию, но еще не полностью достигающий его. Первые шесть глав и дарят нам это основание.
Теперь мы можем сделать передышку, чтобы обсудить, до какой степени они решили первичную проблему, с которой начала Гита. Может быть, полезно еще раз заметить, что сама проблема необязательно должна была подготовить вопрос о природе существования и переходе от обычной жизни к жизни духовной. Ее можно было бы рассматривать на прагматической или этической основе либо с интеллектуальной или идеалистической точки зрения, либо принимая во внимание все это вместе взятое; фактически это и был бы наш современный метод разрешения проблемы. Прежде всего, проблема сама по себе ставит конкретный вопрос: должен ли Арджуна руководствоваться этическим чувством личной вины в бойне или в равной степени этическим взглядом на свой общественный и социальный долг, защиту правого дела, на то противостояние, которого требует совесть от всех благородных натур по отношению к вооружившимся силам несправедливости и притеснения? Этот вопрос возник и в наше время, его можно решить, как мы его сейчас так или иначе решаем с позиции нашей обычной жизни и нашего обычного человеческого ума. На него можно ответить как на вопрос выбора между личной совестью и нашим долгом перед обществом и Государством, идеалом и практической моралью, «силой Души» и признанием того мучительного факта, что жизнь еще не протекает, по крайней мере полностью, в душе и что иногда неизбежно приходится браться за оружие в физической борьбе за правое дело. Все эти решения, однако, являются интеллектуальными, импульсивными, эмоциональными; они зависят от индивидуальной точки зрения и в лучшем случае представляют собой наш собственный надлежащий способ встречать проблему, встающую на нашем пути, надлежащий, потому что он соответствует нашей природе и стадии нашей этической и интеллектуальной эволюции, самый лучший, доступный нашему видению и исполнению благодаря свету, которым мы владеем; этот способ не ведет к окончательному решению. И так получается потому, что он проистекает из обычного ума, который всегда представляет собой сплетение различных тенденций нашего существа и может прийти лишь к выбору или примирению между ними, между нашим рассудком, нашим этическим существом, нашими динамическими потребностями, нашими жизненными инстинктами, нашим эмоциональным существом и теми более редкими движениями, которые мы, наверное, можем назвать инстинктами души или психическими предпочтениями. Гита признает, что с этой точки зрения не может быть абсолютного