Большинство из них [медиумов, ясновидящих и т. д.] находятся в контакте с витально-физическим или тонким физическим мирами и не способны воспринимать ничего более высокого.
К этим вопросам Махатма подходит скорее с христианских позиций, а не с традиционных индуистских —для христианина самоуничижение, смирение, отречение от высокого положения в обществе во имя служения человечеству или Божественному являются духовными добродетелями и самым благородным уделом души. Такой подход не признает иерархию каст; Махатма допускает существование каст, но только при условии их равенства перед Божественным – уборщик мусора (Bhangi), исполняющий свою дхарму, ничем не хуже брамина, исполняющего свою, иными словами, признаются функциональные, но не иерархические различия между кастами. Но по сути это лишь два различных подхода, каждый из которых имеет свое обоснование и свою логику. Разум же, принимая какую-то одну точку зрения, полагает, что только она одна и верна, хотя на самом деле отражает лишь один из аспектов реальности. Действительно, все виды труда равны перед Божественным, а внутри каждого человека пребывает один и тот же Брахман – такова одна истина, но уровень развития сознания людей различен – это другая истина. Конечно, идея о том, что нужно обладать особыми заслугами (puṇya), чтобы родиться в касте мусорщиков, – это одно из тех чрезмерных преувеличений, которые очень характерны для учения Махатмы и которые производят столь сильное впечатление на умы его слушателей. Смысл этой идеи заключается в том, что работа мусорщика столь же необходима обществу, как и труд брамина, но поскольку эта работа неприятна, нужно обладать особыми героическими духовными качествами, чтобы избрать ее добровольно. Он считает, что душа, избравшая рождение в теле мусорщика, призвана к героическому служению, и получает она такое рождение как награду за прошлые добродетельные поступки – но все это навряд ли соответствует действительности. На определенном этапе развития общества уборка мусора действительно необходима – это одна из тех насущных потребностей, без которых общество не могло бы существовать, без которых было бы невозможно и его культурное развитие, включающее в себя и деятельность браминов. Однако очевидно, что для прогресса человеческого общества, учитывая его первоначальное инертное состояние, культурное развитие имеет большую ценность, чем обслуживание физических потребностей; более того, это развитие в конечном счете может значительно снизить необходимость в работе мусорщика и даже, благодаря научным изобретениям, привести к ее полному исчезновению. Но я думаю, что Махатма не согласился бы с таким бы решением вопроса, поскольку он противник механизации и приверженец простой жизни, от которой уводит применение техники. Как бы там ни было, утверждать, что жизнь мусорщика выше жизни брамина и что она является наградой за особую праведность, неверно. С другой стороны, традиционное представление о том, что один человек выше другого, потому что рожден брамином, – столь же ошибочно и несправедливо. Образованный или духовный человек, рожденный в касте париев[51] , более высок с точки зрения божественных ценностей, чем меркантильный и бездуховный или грубый и невежественный брамин. Конечно, рождение в том или ином сословии играет определенную роль, но главная ценность человека заключается в нем самом и определяется степенью развития его души, тем, насколько она проявлена в индивидуальной природе.
У жертвоприношения всегда есть моральная и психологическая ценность. Ценность эта всегда одна и та же, независимо от причины, по которой совершается жертвоприношение, если, конечно, человек приносящий жертву, верит в истину, справедливость или правоту своего дела, иными словами, придает ему особую значимость. Если же человек знает, что приносит жертву ради неправого и недостойного дела, то все зависит от мотива и духа, в котором совершается жертвоприношение. Бхишма, сознательно идя на смерть[52] ради дела, которое он считал несправедливым, действовал, подчиняясь чувству личного долга. В прошлом так поступали многие, а моральная и духовная ценность их поступков состоит в благородстве их мотивов, независимо от дел, в которых они участвовали.
Что касается второго вопроса относительно смысла слова «жертва», то человек ничем не жертвует, если отказывается от того, что не ценит. Исключением будет только тот случай, если ему придется претерпеть лишения, нарушить социальные запреты, подвергнуться общественному осуждению или как-то иначе заплатить за свое освобождение. Тем не менее могу сказать, что, даже не будучи бессердечным и равнодушным, человек может быть настолько захвачен духовным призывом или стремлением участвовать в великом деле на благо человечества, что по сравнению с этим семейные и другие узы уже ничего для него не значат и он с радостью готов все оставить, не чувствуя душевных мук и угрызений совести, чтобы следовать указаниям Голоса свыше.
Однако, с духовной точки зрения, слово «жертва» имеет другое значение – оно уже означает не столько отказ от того, что было дорого, сколько предложение самого себя, всего своего существа, разума, сердца, воли, тела, жизни, поступков Божественному. Первоначально этот термин означал «освящать или делать священным» и употреблялся как эквивалент санскритского слова «яджня» (yajña). Когда Гита говорит о «жертвоприношении знания», то она имеет в виду не отказ от любого знания, а обращение всего разума к Божественному в поисках истинного знания и посвящение всего себя через знание Божественному. То же самое имеется в виду под посвящением или принесением в жертву своих трудов. Мать где-то писала, что духовное жертвоприношение по самой своей природе проникнуто радостью и не является чем-то тягостным и болезненным. Очень часто ищущий, вступив на духовный путь, не в состоянии сразу разорвать старые связи и отказаться от прежних обязательств. Но от него этого и не требуется —нужно лишь позволить, чтобы духовное стремление становилось в нем все сильнее, пока внутренне он не станет полностью готов к духовной жизни. Многие, конечно, способны бросить все и раньше, так как чувствуют, что разрыв всех связей – это их единственный шанс, и этим людям иногда приходится проходить через период внутренней борьбы. Но боль и борьба не являются главной отличительной чертой духовного самопожертвования.
Это означает лишь, что ваше жертвоприношение все еще носит ментальный, а не духовный характер. Когда ваше витальное существо оставит свои желания и удовольствия, когда оно принесет себя в дар Божественному, тогда и начнется настоящая Яджня. Упоминая Гиту, я имел в виду, что европейский смысл слова «жертва» не совпадает со смыслом слова «яджня» или «жертвоприношение» в таком выражении, как «жертвоприношение трудов». Приношение своей деятельности в жертву не означает прекращение вообще всей деятельности ради Божественного, так как в этом случае ни о каком «жертвоприношении трудов» речи быть не может. Равно как и «жертвоприношение знания» не означает, что вы должны с мучительными стараниями и решительно выбросить из головы все знания и превратиться в полного идиота, опять-таки ради Всевышнего. Жертвоприношение означает внутреннюю отдачу себя Божественному, и настоящее духовное жертвоприношение всегда наполнено радостью. А если нет, то это показатель того, что человек лишь пытается подготовить себя для настоящей Яджни, которая еще и не началась. Страдания и борьба возникают потому, что ваш разум борется с виталом, этим упрямым животным, чтобы оно позволило принести себя в жертву. Если бы ваша духовная (или психическая) воля была более активна во внешнем сознании, то тогда вы смогли бы без сожаления бросить в Огонь гхи[53] , масло и творог[54] и у вас не возникло бы искушения лизнуть их напоследок. Тогда бы единственной трудностью для вас стало достижение полного нисхождения богов в ваше собственное существо (что, конечно, происходит постепенно, в процессе упорной работы), а не сожаление по поводу утраченного гхи. Кстати, вы действительно думаете, что Мать или я, или другие люди, избравшие духовную жизнь, никогда не испытывали радостей обычной жизни, и что только поэтому Мать говорила о радости принесения себя в жертву Божественному и утверждала, что именно этим чувством проникнуто истинное духовное жертвоприношение? Или вы предполагаете, что сначала мы долго горевали об утраченных радостях жизни и лишь позднее почувствовали радость от совершенного духовного жертвоприношения? Конечно же, нет – мы, как и многие другие, не испытывали никаких трудностей, оставляя все, что мы считали нужным оставить, и ни о чем не сожалели впоследствии. Ваше правило, как и любое жесткое правило, нельзя распространить на все случаи.
Жертвоприношение зависит от состояния духа, в котором оно совершается. Если человеку нечем пожертвовать в своей внешней жизни, он всегда может пожертвовать самим собой.
В фанатизме нет ничего возвышенного и благородного – он рождается не под влиянием какого-то высокого порыва, хотя и может сопровождаться горячим рвением. Религиозный фанатизм, с психологической точки зрения, представляет собой нечто низкое и невежественное, и обычно в нем проявляются неистовые, жестокие и низменные движения человеческой природы. Страстный душевный порыв религиозных мучеников, приносивших в жертву только самих себя, это совсем другое дело.
Войны шли почти непрерывно на всем протяжении мировой истории – как в период существования Римской республики, когда ворота храма Януса были затворены лишь один или два раза в течение многих столетий в знак того, что республика находится в состоянии мира с окружающими ее государствами. В настоящее время крупные и долговременные войны случаются реже и их разделяют длительные периоды относительного спокойствия, однако мелкие военные конфликты практически не утихают, вспыхивая то там, то здесь. Человек – это пока еще агрессивное и воинственное животное, и, пока он остается таковым, избежать войн не удастся.