такта (в качестве поддержки) или даже частичной тождественности; четвертый метод – полностью изолированное познание, опирающееся на процесс опосредованного контакта, познание через приобретение «новых» данных, которые, на самом деле, просто бессознательно отыскиваются или обнаруживаются познающим в содержимом уже существующего внутреннего осознания и знания. Таким образом, в Природе существуют четыре метода познания: познание через отождествление, познание через глубокий непосредственный контакт, познание через непосредственный контакт с разделением на субъект и объект и полностью изолированное познание через опосредованный контакт.
На уровне нашего поверхностного ума наиболее близким и наименее искаженным аналогом познания через отождествление является непосредственное осознание нашего сокровенного существования: познавая таким образом, мы входим в непосредственное соприкосновение с «я» и бытием и просто понимаем, что они существуют; более ничего в мире наш поверхностный ум не может осознавать с той же непосредственностью. Хотя, когда мы познаём структуру и движения собственного сознания, отождествление в той или иной мере, конечно же, тоже присутствует; ибо мы можем погрузиться в эти движения и отчасти отождествиться с ними. Мы уже рассматривали это на примере вспышки ярости, которая охватывает нас настолько, что на какое-то время всё наше сознание, кажется, становится волной гнева; другие эмоции – любовь, печаль, радость – способны аналогичным образом охватывать нас и овладевать всем нашим существом; мышление тоже увлекает и захватывает нас, и мы из мыслителей превращаемся в мысль и мышление. Но очень часто происходит разделение: одна часть нашего существа становится мыслью или эмоцией, а другая либо сопровождает ее, имея с ней определенную связь, либо неотступно следует за ней и знает ее благодаря тесному непосредственному контакту, который всё же не перерастает в отождествление или в самозабвенную погруженность в данное движение.
Это отождествление возможно, а также эта отстраненность, сочетающаяся с частичным отождествлением, потому что подобные феномены являются элементами становления нашего бытия, производными нашей ментальной основы и ментальной энергии, нашей витальной основы и витальной энергии; но, поскольку они составляют лишь небольшую часть нас, мы не обязательно должны отождествляться и захватываться – мы можем отстраниться, отделить бытие от его временного становления, созерцать его, контролировать, способствовать или препятствовать его проявлению: таким образом, за счет внутренней отстраненности, ментального или духовного отделения, мы можем частично и даже фундаментально освободиться от господства ментальной или витальной природы и занять позицию наблюдателя, того, кто обладает знанием и властью. Следовательно, мы двояким образом познаём субъективное движение. Существует сокровенное познание его основы и его динамической силы через отождествление, более сокровенное, чем любое опосредованное и объективное познание, которым мы пользуемся, имея дело с внешними объектами, объектами, не имеющими к нашему «я», как нам кажется, никакого отношения; а также существует познание через отстраненное наблюдение, отстраненное, но дающее возможность непосредственного контакта, которое освобождает нас от захваченности энергией Природы и позволяет нам соотносить наблюдаемое движение с остальным своим существованием и мировым существованием. Если эта отстраненность отсутствует, наше неизменное «я» и несущее власть и свободу знание теряются в нашем природном «я», погруженном в становление, в движение и деятельность. И хотя мы познаём движение изнутри, наше знание остается неполным и не позволяет контролировать его. Этого бы не происходило, если бы мы, отождествляясь с движением, не утрачивали тождественность со своим остальным субъективным существованием – иными словами, если бы могли полностью погрузиться в волну становления и при этом сохранять подлинную статичную или динамичную позицию свидетеля, наблюдателя и распорядителя; но подобное трудно для нас, поскольку мы живем в разделенном сознании, на уровне которого наша витальная часть – наша энергичная, исполненная желаний, страстная и деятельная витальная природа – стремится контролировать или подчинить своему влиянию ум, а ум вынужден избегать этой подчиненности и пытается контролировать витальную природу, однако в результате ему удается добиться только определенной отстраненности; ибо, отождествляясь, он теряет себя в движении жизни и уносится им. И всё же своего рода сбалансированное двойное отождествление за счет разделения возможно, хотя сохранять этот баланс довольно трудно; при этом возникает ментальное «я», наблюдающее за страстью и допускающее ее ради получения опыта – или вынужденное допустить под давлением некоего витального импульса, – и витальное «я», позволяющее себе быть захваченным движением Природы. Таким образом, на уровне своего субъективного опыта мы оказываемся в сфере деятельности сознания, где могут сочетаться познание через отождествление (а точнее, определенная его разновидность), познание через непосредственный контакт и зависящее от них опосредованное познание.
На уровне ума еще труднее отделить мыслителя от мышления. Мыслитель погружается в мышление и теряется в нем или уносится потоком мыслей, отождествляясь с ними; обычно не во время или не в процессе мышления он наблюдает или анализирует свои мысли – ему приходится делать это позже, вспоминая ход своих размышлений, или же периодически останавливаться и критически оценивать и корректировать свои мысли, а затем продолжать думать дальше. И всё же, когда мышление не захватывает полностью, когда мыслитель способен отступить назад в ментальное «я» и находиться там, оставаясь отстраненным от потока ментальной энергии, ему отчасти удается мыслить и одновременно сознательно направлять работу ума. Вместо того чтобы быть погруженными в мысли и, в лучшем случае, смутно осознавать мыслительный процесс, мы можем с помощью ментального видения созерцать этот процесс, наблюдать, как рождаются и развиваются наши мысли, и, частично благодаря безмолвному интуитивному пониманию, а частично благодаря размышлению, критически рассматривать и оценивать их. Но необходимо заметить, что, каким бы ни был тип отождествления, мы, познавая свои внутренние движения, как отстраняемся от них, так и находимся в непосредственном контакте с ними: ибо даже при отстранении этот тесный контакт сохраняется; наше знание всегда основывается на непосредственном взаимодействии, на понимании, достигаемом благодаря непосредственному осознанию, которое сопровождается частичным отождествлением. Наш рассудок, наблюдая и изучая наши внутренние движения, обычно склонен отделяться от них; динамическая же часть нашего ума придерживается более непосредственного метода познания и предпочитает тесно ассоциировать себя с ощущениями, чувствами и желаниями: но даже на фоне этой ассоциации может произойти вмешательство мыслящего ума, который, заняв позицию свидетеля, начнет отстраненно наблюдать как за ассоциированной частью динамического ума, так и за самим витальным или физическим движением и контролировать их. Все доступные наблюдению движения нашего физического существа мы тоже познаём и контролируем с помощью двух этих способов – отстранения и отождествления: само тело и то, что оно делает, мы ощущаем очень отчетливо и считаем частью себя, но ум отделен от тела и может отстраненно контролировать его движения. В силу этого наше обычное знание своего субъективного бытия и природы неполно и во многом поверхностно, но при этом оно всё же обладает своеобразной (хотя и ограниченной и относительной) конкретностью, четкостью и непосредственностью. Этот элемент отсутствует в нашем познании внешнего мира, его процессов и объектов: ибо вещь, которую мы видим или воспринимаем, не является частью нас, и подлинного непосредственного контакта сознания с объектом достичь не удаётся; нам приходится использовать органы чувств, дающие нам не непосредственное и конкретное знание объекта, а только его образ, некую исходную информацию, требующую дальнейшего осмысления.
Познание нами внешнего мира основывается на полной отделенности от объектов познания; все его механизмы и процессы характеризуются опосредованностью. Мы не отождествляемся не только с внешними объектами, но даже с другими людьми, которые сходны с нами по природе; мы не можем ощутить их существование как свое собственное, не можем знать их и их движения с той же непосредственностью, четкостью и конкретностью, с какой мы знаем – пусть и не в полной мере – себя и свои собственные движения. Но отсутствует не только отождествление, но и непосредственный контакт; наше сознание, наша субстанция, наше сущностное бытие не соприкасаются напрямую с их сознанием, их субстанцией, их сущностным бытием. И только с помощью органов чувств мы как будто бы непосредственно взаимодействуем с ними или воспринимаем их; зрение, слух, осязание, кажется, позволяют войти с объектом в своего рода непосредственный контакт: но это только так кажется, поскольку подлинная конкретность и непосредственность отсутствуют, ибо с помощью органов чувств мы не входим во внутренний или сокровенный контакт с самой вещью, а лишь воспринимаем ее образ или улавливаем нервный импульс или вибрацию, которую она вызвала в нас. И с помощью этих средств мы должны суметь познать ее. Эти средства настолько неэффективны, настолько скудны, что если бы ими всё и ограничивалось, то мы могли бы познать лишь ничтожно малую часть или не познать ничего или нам удалось бы достичь только смутного и отрывочного представления о вещи. Но, к счастью, в игру вступают три интуиции: интуиция чувственного ума, улавливающая то, что пытается донести образ или вибрация, и ставящая между полученной информацией и объектом знак равенства, витальная интуиция, которая через другого рода вибрацию, порожденную чувственным контактом, улавливает энергию или качественный потенциал объекта, и интуиция воспринимающего ума, которая на основании всех этих данных мгновенно формирует верное представление об объекте. Всё, чего недостает при интерпретации созданного таким путем образа, дополняется благодаря вмешательству рассудка или обобщающего ума. Если бы первоначальная трехкомпонентная интуиция была следствием непосредственного контакта или если бы она сводила воедино работу целостной интуитивной ментальности, пользуясь ее прозрениями, то вмешательство рассудка потребовалось бы разве что для обнаружения или добавления данных, не сообщенных или не переданных чувствами: на практике же интуиция, напротив, имеет дело с образом, с записью, сделанной органами чувств, с опосредованными данными и не опирается на непосредственный контакт сознания с объектом. Но поскольку образ или вибрация представляют собой несовершенную, краткую и обобщенную информацию, а сама интуиция ограничена и передается полусознательным посредником, действующим в тусклом свете, интерпретационная конструкция объекта, созданная интуицией, бывает неоднозначной или, по меньшей мере, неполной. Человеку волей-неволей пришлось развивать рассудок, чтобы компенсировать недостатки