Пластмасса выпаривалась в специальном высокоскоростном технологическом аппарате, но полное затвердевание занимало не менее пяти часов. Внутри аппарата поддерживалась постоянная температура 61 градус по Цельсию при относительной влажности 10 %.
Как только пластмасса затвердеет, Стоун соскребет ее, затем с помощью микротома подготовит крохотный кусочек для анализа в электронном микроскопе. Размер среза не должен превышать 1,500 ангстрем.
Только тогда он сможет внимательно рассмотреть зеленое вещество (чем бы оно ни было) при увеличении в шестьдесят тысяч раз.
«Это будет очень интересно», – подумал Стоун.
В принципе, он считал, что работа продвигается хорошо. Они добились больших успехов в самых разных многообещающих направлениях. Но самое главное – им было некуда торопиться. Никакой спешки, паники или страхов.
Бомба уже разрушила Пидмонт, тем самым уничтожив переносимые по воздуху микроорганизмы и нейтрализовав источник инфекции. Теперь заражение могло распространиться только из комплекса «Лесной пожар», который был спроектирован, чтобы не допустить подобного варианта развития событий. Если в лаборатории вдруг произойдет утечка, зараженная зона автоматически изолируется. За долю секунды герметичные двери захлопнутся, изменив внутреннее строение лаборатории.
Это была вынужденная мера, поскольку, согласно опыту других лабораторий, работавших в условиях так называемой аксеничной, или стерильной, атмосферы, процент утечки инфекции достигал 15 %. Заражение происходило по причинам конструктивного характера – разрыв герметичной прокладки, нарушение целостности перчаток, повреждение шва – и все же, так или иначе, имело место.
«Лесной пожар» был готов к подобным случаям. Но если этого не произойдет, – а шансы того, что до этого не дойдет, стремились к нулю, – они могли спокойно работать, не обращая внимания на время. Они могли потратить на изучение этого микроорганизма целый месяц, а то и год. Ведь беспокоиться совершенно не о чем.
Холл прогуливался по коридору, пытаясь запомнить расположение командных подстанций ядерного устройства. Всего на уровне находилось пять одинаковых подстанций, расположенных на одинаковом расстоянии друг от друга. Размером эти небольшие коробки серебряного цвета не превышали пачку сигарет. На каждой имелся замок, а также зеленая и темно-красная лампочки. Сейчас мигала зеленая лампочка.
Незадолго до этого Бертон разъяснил ему механизм работы подстанций:
– В системе воздуховодов и во всех лабораториях установлены датчики. Они мониторируют состав воздуха с помощью различных химических и электронных анализаторов, а также биологической пробы. В качестве пробы мы используем обычную мышь. Если ее пульс отклоняется от нормы, лаборатория автоматически изолируется. Если заражение охватило целый уровень, то он закрывается, активируя при этом атомное устройство. В таком случае зеленый свет погаснет, и начнет мигать красный – значит, пошел трехминутный отсчет. Если вы не вставите свой ключ, бомба взорвется через три минуты.
– Это должен сделать именно я?
Бертон кивнул.
– Ключ – стальной, он проводит ток. Замковая система измеряет емкостные характеристики человека, держащего в руке этот ключ, в том числе размер, вес и даже солевой состав пота. Для этой цели подойдете только вы.
– Значит, никто, кроме меня?
– Именно. И ключ только один. Однако есть кое-какая проблема. При строительстве рабочие допустили ошибку – слегка отклонились от чертежей; мы обнаружили просчет уже после установки ядерного устройства. На этом уровне всего пять подстанций вместо запланированных восьми.
– То есть?
– То есть в случае срабатывания сигнализации вы должны что есть мочи бежать к ближайшей подстанции, иначе можете остаться в той части уровня, где их нет. Ведь вся лаборатория может взорваться без особой на то причины, например из-за ложного срабатывания неисправных датчиков.
– Но ведь это довольно серьезный недосмотр…
– Выяснилось, – продолжал Бертон, – что установка этих трех недостающих подстанций была запланирована на следующий месяц, но сейчас нам от этого проку мало. Ничего страшного – просто имейте эту информацию в виду.
Ливитт проснулся, вскочил с постели и начал быстро одеваться. Он был крайне взволнован: ему в голову только что пришла идея. Захватывающая, дикая и безумная, но чертовски занятная.
Эта мысль пришла ему во сне.
Ему снился дом, стоящий посреди огромного, сложноструктурного города. В доме этом жил мужчина со своей семьей; мужчина жил, работал и ездил по городу, перемещался, взаимодействовал с другими жителями.
А потом город внезапно исчез, остался лишь дом. Как же все изменилось! Одиноко стоящий дом остался без всего, что ему было необходимо – воды, канализации, электричества, соседей. Семья осталась без супермаркетов, школ, аптек. И мужчина, работающий в городе, связанный с другими жителями города, внезапно оказался в затруднительном положении.
Дом стал совершенно другим организмом. До организма, который изучал «Лесной пожар», оставался всего один шаг, один скачок воображения…
Ему нужно обсудить это со Стоуном. Тот, как обычно, рассмеется – Стоун всегда любил посмеяться – однако все равно задумается. Ливитт понимал, что его позвали в команду не в последнюю очередь из-за того, что он выдает различные идеи. Невероятные и дикие – но все же рабочие идеи.
Стоун наверняка заинтересуется его идеей.
Он взглянул на часы. Ровно десять вечера. Время близится к полуночи – лучше поторопиться.
Он достал новый бумажный костюм и просунул в него ноги. Ткань приятно холодила кожу.
А затем ему вдруг стало жарко. Странно. Он закончил одеваться, встал и застегнул молнию. Уходя, он вновь взглянул на часы.
22:10.
О боже.
Опять. В этот раз на целых десять минут. Что произошло? Он никак не мог вспомнить. Но десять минут вдруг куда-то исчезли, испарились, пока он одевался – хотя все его действия должны были занять не больше тридцати секунд.
Он сел на кровать, пытаясь хоть что-нибудь вспомнить, но – ничего.
Десять минут его жизни куда-то пропали.
Ужасно. Уже не в первый раз, хотя он надеялся, что это больше не произойдет. Приступы не беспокоили его несколько месяцев, но теперь, на фоне стрессовой ситуации, переработки, отрыва от привычного рабочего графика, они вернулись.
На мгновение он было решил рассказать о своем недуге остальным членам команды, затем покачал головой. С ним все будет в порядке. Этого больше не повторится. Все будет хорошо.
Ливитт не сдвинулся с места. Он же хотел поговорить со Стоуном. Рассказать ему что-то важное и интригующее.
Он так и стоял.
Но не смог вспомнить, о чем именно.
Идея, образ, азарт куда-то пропали. Все стерлось из его памяти.
Он должен рассказать обо всем Стоуну. Но он понимал, как поступит Стоун, когда узнает. Он понимал, как это повлияет на его будущее, на всю его жизнь. Не видать ему больше работы в «Лесном пожаре». Все изменится, как только люди обо всем узнают. Он никогда не сможет вернуться к обычной жизни – придется бросить свою практику, заняться другими делами, бесконечно ко всему приспосабливаться. Он ведь даже машину не сможет водить.
Нет, он никому ничего не скажет. С ним все будет в порядке: главное не смотреть на мигающие огни.
Джереми Стоун устал, но понимал, что все равно не сможет уснуть. Он расхаживал по лаборатории и никак не мог выбросить из головы мысли о птицах в Пидмонте. Он вспоминал все, что там произошло: как они увидели птиц, как травили их хлоразином и как те погибли. Он вновь и вновь прокручивал в голове те события.
Он что-то упустил. И это не давало ему покоя.
Он задумался об этом еще в Пидмонте, но потом переживания как-то забылись и вновь вернулись, когда Холл рассказывал о пациентах на полуденном совещании.
Холл что-то упомянул, какой-то факт, связанный с птицами. Но что именно? Какие именно слова вызвали эту ассоциацию?
Стоун покачал головой. Он никак не мог вспомнить. Зацепки, логичные заключения, разгадки – все хранилось у него в голове, но он не мог вытащить их наружу.
Он сжал голову руками, проклиная свой мозг за упрямство.
Как многие другие умные люди, Стоун относился к собственному мозгу с определенной толикой настороженности; мозг – машина точная и умелая, но довольно импульсивная. Его не удивляло, когда порой эта машина давала сбой, хотя боялся и ненавидел такие мгновения. Порой, когда его одолевали мрачные раздумья, Стоун подвергал сомнению практическую ценность мыслительных процессов. Иногда он завидовал лабораторным крысам; до чего же примитивен их разум. Они даже помыслить не могли об уничтожении всего своего вида; этим мог похвастать один лишь род человеческий.
Стоун частенько повторял, что человеческий интеллект приносит больше проблем, чем пользы. Он разрушает, а не созидает, сбивает с толку, а не объясняет, скорее разочаровывает, чем удовлетворяет, приносит зло, а не добродетель.
Иногда Стоун сравнивал человека и его огромный мозг с динозаврами. Даже школьники знали, что динозавры переросли самих себя, доросли до таких размеров, что не смогли выжить. Никто не задумывался, что человеческий мозг, сложнейшая структура во всей известной Вселенной, требующий от организма столько ресурсов, приведет к его вымиранию.
Уже сейчас мозг потребляет не меньше четверти всей крови нашего организма. Четверть всей крови, которую качает сердце, поступает в мозг – орган, на который приходится лишь малая часть от общей массы тела. А если в будущем мозг только увеличится в размерах, возможно, он станет потреблять еще больше – быть может, настолько, что захватит власть над своим хозяином и покончит с телом, которое служит ему переносчиком.
Возможно, в своей безграничной одаренности они найдут способ уничтожить себя и друг друга. Иногда, во время заседаний Госдепартамента или Министерства обороны, окидывая взглядом окружающих, он видел не людей, а серые изощренные мозги. Ни плоти, ни крови, ни рук, ни глаз, ни пальцев. Ни ртов, ни половых органов – все это им ни к чему.