оранжевый отблеск в кузов фургона.
Мертвые глаза Феликса округлились в ужасе, когда в него ударили отраженные солнечные лучи. Словно лучи лазера, они прожигали дыры в теле Феликса, воспламеняли плоть. Звериный вой вырвался из груди, он кричал, как человек, которого распыляли на атомы.
Вой этот бился в голове Гуса, но его руки крепко держали зеркало, пока солнечный свет не превратил Феликса в кучку дымящегося пепла.
Солнце зашло, Гус опустил руки и посмотрел на другой берег реки.
Ночь.
Гусу хотелось плакать, так много боли скопилось в сердце, но боль уже превратилась в ярость. Из пробитого бака на асфальт выливался бензин. Гус подошел к полицейскому, который, будто окаменев, сидел на обочине. Похлопал его по карманам, нашел зажигалку «Зиппо». Он откинул крышку, крутанул колесико, тут же вспыхнул язычок пламени.
– Крайне сожалею, дружище.
Гус поднес огонек к луже, и перевернутый фургон охватило пламя. Гус и полицейский отпрянули.
– Феликс… он ужалил тебя, – сказал Гус полицейскому, который по-прежнему держался за шею. – Ты становишься одним из них.
Гус поднял пистолет и направил на полицейского. Издалека послышался вой сирен, он нарастал с каждой секундой.
Полицейский посмотрел на Гуса, а в следующий миг его голова разлетелась, как брошенный на землю арбуз. Гус держал копа на мушке, пока не перебрался через ограждение, потом отбросил пистолет и подумал о ключах от наручников. Но с этим он опоздал. Мигалки стремительно приближались. Гус повернулся и побежал в надвигающуюся ночь.
Келтон-стрит, Вудсайд, Куинс
Келли еще не сняла учительский наряд: темную блузку, жилетку из мягкой ткани, длинную прямую юбку. Зак был наверху, вроде бы делал домашнюю работу, и Мэтт вернулся домой: на вторую половину дня в магазине, где он работал, была намечена инвентаризация.
Новости об Эфе ужаснули Келли. А теперь она не могла связаться с ним по мобильнику.
– Наконец-то ему удалось.
Мэтт сидел в кресле, выпустив из брюк фирменную рубашку сотрудника магазина «Сирс».
– Наконец-то он рехнулся.
– Да ладно тебе, Мэтт…
Впрочем, Келли его особо и не одернула. Но… неужели Эф и впрямь рехнулся? И что это значило для нее?
– Мания величия. Знаменитый охотник за вирусами. Он напоминает мне пожарных, которые устраивают поджоги, чтобы потом героически из потушить. – Мэтт откинулся на спинку кресла. – Не удивлюсь, если он делает все это ради тебя.
– Ради меня?
– Чтобы привлечь внимание, только и всего. Мол, посмотри, какой я важный.
Келли покачала головой, показывая, что он зря сотрясает воздух. Иногда она даже удивлялась, до какой же степени Мэтт не разбирается в людях.
Раздался звонок, и Келли перестала кружить по гостиной. Мэтт вскочил с кресла, но к двери первой поспела Келли.
На пороге стоял Эф, за его спиной – Нора и незнакомый старик в длинном твидовом пальто.
– Что ты тут делаешь? – Келли выглянула из двери, посмотрела направо-налево.
Эф протиснулся в дом:
– Приехал увидеться с Заком. Объяснить.
– Он не знает.
Эф огляделся, совершенно игнорируя Мэтта:
– Он наверху, занимается с ноутбуком?
– Да, – кивнула Келли.
– Если у него есть выход в Интернет, тогда он знает. – И Эф взбежал по лестнице, перепрыгивая ступеньки.
Нора осталась в дверях с Келли. Она шумно выдохнула:
– Извини. Нагрянули без приглашения.
Келли снова покачала головой – мол, ничего страшного – и оценивающе оглядела Нору. Она знала, что ее и Эфа теперь связывает не только работа. И прекрасно понимала, что Норе совершенно не хотелось появляться в ее доме.
– Как я понимаю, бывшая госпожа Гудвезер? – Сетракян протянул руку со всей галантностью ушедшего поколения. – Авраам Сетракян. Рад с вами познакомиться.
– Я тоже. – Келли обескураженно глянула на Мэтта.
– Он посчитал необходимым повидаться с вами, – сказала Нора. – Объясниться.
– Этот визит не сделает нас соучастниками преступления? – спросил Мэтт.
Келли пришлось сглаживать его грубость.
– Хотите что-нибудь выпить? – спросила она Сетракяна. – Может, воды?
– Господи, – вырвалось у Мэтта, – за этот стакан воды мы можем схлопотать по двадцатке…
Эф устроился на краю кровати, Зак сидел за столом перед включенным ноутбуком.
– Я влип во что-то, чего и сам не понимаю, – сказал Эф. – Но хочу, чтобы ты услышал об этом от меня. Все, что говорят в новостях, – ложь. За исключением того, что за мной гонятся.
– Они могут прийти и сюда? – спросил Зак.
– Могут.
На лице Зака отразилась тревога.
– Тебе нужно избавиться от мобильника.
– Уже избавился, – улыбнулся Эф.
Он хлопнул по плечу сына-заговорщика. Эф заметил рядом с ноутбуком на столе видеокамеру, которую подарил Заку на Рождество.
– Все еще снимаете тот фильм?
– Уже монтируем.
Гудвезер взял камеру. Маленькая и легкая, она как раз умещалась в кармане.
– Могу я позаимствовать ее на какое-то время?
Зак медленно кивнул:
– Это солнечное затмение, папа? Оно превращает людей в зомби?
Эф изумился – правда не очень-то отличалась от гипотезы Зака. Он попытался взглянуть на происходящее с позиции одиннадцатилетнего парнишки с богатым воображением, и тут же любовь к сыну выплеснулась наружу. Он встал, обнял мальчика. Оба замерли, наслаждаясь этим мгновением, хрупким и прекрасным. Эф взъерошил волосы сына. Никакие слова больше не требовались.
Келли и Мэтт шептались на кухне, оставив Нору и Сетракяна в застекленном солярии. Старик стоял, засунув руки в карманы, и глядел в наступившую ночь, третью после приземления проклятого самолета. Нора чувствовала его нетерпение.
– У него много нерешенных проблем с семьей. После развода.
Сетракян вынул правую руку из кармана, сунул за пазуху, пощупал маленький карман на жилетке – проверил, на месте ли коробочка с таблетками. Карманчик располагался в непосредственной близости к сердцу, словно соседство нитроглицерина способствовало работе стареющего насоса. Сейчас сердце билось ровно. И на сколько еще ударов он мог рассчитывать? Сетракян надеялся, что ресурса хватит, чтобы довести дело до конца.
– У меня нет детей, – заговорил он. – Моя жена Анна уже семнадцать лет как мертва. Господь не одарил нас потомством. Можно предположить, что желание иметь детей с годами угасает, но нет, с возрастом оно становится только сильнее. Я многому могу научить, а вот ученика у меня нет.
Нора посмотрела на его трость, прислоненную к стене рядом со стулом.
– Как вы… как вы пришли к этому?
– Вы спрашиваете, когда я узнал об их существовании?
– И как посвятили себя борьбе с ними.
Сетракян помолчал, собираясь с мыслями.
– Тогда я был совсем юным. Во время Второй мировой войны меня отправили в оккупированную Польшу, конечно же против моей воли. В лагерь к северо-востоку от Варшавы. Он назывался Треблинка.
– Концентрационный лагерь?
– Лагерь уничтожения. Это жестокие существа, дорогая моя. Более жестокие, чем любые хищники, с которыми приходится сталкиваться в этом мире. Они охотятся на молодых и больных. В лагере я и все остальные служили ему пищей.
– Ему?
– Владыке.
От интонации, с которой старик произнес это слово, по спине Норы пробежал холодок.
– Он – немец? Нацист?
– Нет-нет. Он ни с кем не связан. Он не хранит верность никому и ничему. Не принадлежит ни к одной нации или стране. Бродит, где ему заблагорассудится. Кормится там, где есть еда. Этот лагерь очень ему приглянулся. Легкая добыча, и в огромном количестве.
– Но вы… вы ведь выжили. Разве вы не могли кому-нибудь рассказать…
– И кто бы поверил россказням живого скелета? Мне потребовались недели, чтобы принять то, о чем вы сейчас узнаете, а ведь я при этом присутствовал. Я не хотел, чтобы меня записали в сумасшедшие. Как только источник еды иссякал, Владыка просто перебирался на другое место. Но в лагере я дал себе клятву, которую не забыл. Я шел по следу Владыки много лет. Через Центральную Европу, Балканы, Россию, Центральную Азию. Три десятилетия. Иногда приближался, но никогда не настигал. Я стал профессором Венского университета, изучал фольклор. Собирал книги, оружие, инструменты. И все это время я готовился к встрече с ним. Этого шанса я ждал больше шестидесяти лет.
– Но… тогда кто он?
– У него много обличий. В настоящее время он пребывает в теле польского дворянина, которого звали Юзеф Сарду. Тот пропал во время охотничьей экспедиции в Румынии весной тысяча восемьсот семьдесят третьего года.
– Тысяча восемьсот семьдесят третьего?
– Сарду страдал гигантизмом. Ко времени экспедиции его рост превышал два метра десять сантиметров. Он был таким высоким, что мышцы не держали веса костей. По слухам, его карманы не уступали размером мешкам для брюквы. При ходьбе он тяжело опирался на трость с набалдашником в форме геральдического символа его семьи.
Нора вновь посмотрела на длиннющую трость Сетракяна с серебряной насадкой. Ее глаза широко раскрылись.
– Головы волка?
– Останки других мужчин рода Сарду обнаружили много лет спустя вместе с дневником юного Юзефа. Он детально описал, как они выслеживали какого-то неведомого хищника, который выкрадывал и убивал охотников одного за другим. В последней записи указывалось, что Юзеф нашел тела у входа в пещеру. Он похоронил всех и собирался вернуться к пещере, чтобы встретиться с чудовищем лицом к лицу и отомстить за убитых родственников.
Нора не могла отвести глаз от набалдашника трости – серебряной головы волка:
– Как вы ее добыли?
– Я проследил путь этой трости до одного антиквара в Антверпене и купил летом тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года. Сарду вернулся домой, в семейное поместье в Польше, много недель спустя. Он сильно изменился. Ходил с тростью, но больше не опирался на нее, а потом перестал ее носить. Он не только излечился от болей, вызываемых гигантизмом, но и налился невероятной силой. Вскоре крестьяне стали пропадать, деревню объявили про́клятой, оставшиеся в живых разбежались. Замок Сарду пришел в полный упадок. Молодого хозяина больше никто не видел.