– Что за чертовщина? – воскликнул Фет.
– Это он, – ответил Сетракян. – Его имя. Его истинное имя. Он метит им город. Приписывает его себе.
Старый профессор отвернулся и посмотрел на небо в черном дыму, застилающем солнце.
– А теперь надо придумать, как заполучить эту книгу, – сказал Сетракян.
Отрывок из дневника Эфраима Гудвезера
Дорогой мой Зак!
Пойми, я должен был сделать это. Не из самонадеянности или излишней веры в свои силы (я вовсе не герой, сынок), а по убеждению. Оставить тебя там, на вокзале… Я никогда не испытывал боли сильнее той, что терзает меня сейчас. Знай, я никогда не променял бы тебя на всю человеческую расу. Все, что я собираюсь совершить, – ради твоего будущего, только твоего и ничьего больше. Остальное человечество тоже может выиграть от моих действий, но это лишь побочный эффект. Главное же – чтобы тебе никогда, никогда в жизни не приходилось делать выбор, который только что сделал я: выбор между собственным ребенком и долгом.
В тот самый момент, когда впервые взял тебя на руки, я понял, что начинается единственная настоящая история любви в моей жизни. Что ты – единственное человеческое существо, которому я смогу отдать всего себя, ничего не ожидая взамен. Пойми, пожалуйста: никому другому я даже в малой степени не могу довериться в том, что собираюсь предпринять. Бо́льшая часть истории предыдущего столетия написана пушками. Написана людьми, которых понуждали к убийству других людей как их убеждения, так и их демоны. Во мне сидят и те и другие. Безумие стало реальностью, сынок. Более того, само существование ныне – и есть безумие. Не внутреннее умственное расстройство, как было ранее, а внешний мир, окружающий человека. Возможно, я смогу это изменить.
Меня заклеймят как преступника. Возможно, меня назовут сумасшедшим. Однако я исполнен надежды, что со временем истина восторжествует и вернет мне мое доброе имя, а ты, Закария, снова найдешь мне место в своем сердце.
Нет слов, чтобы описать чувства, которые я испытываю к тебе, и никакими словами не опишешь мое облегчение оттого, что ты теперь в безопасности – вместе с Норой. Пожалуйста, думай о своем отце не как о человеке, который бросил тебя и нарушил обещание, но как о человеке, который хотел обеспечить твое выживание во времена страшной атаки на род человеческий. Как о мужчине, которому пришлось встать перед тяжким выбором, – уверен, когда ты вырастешь и превратишься в такого же мужчину, и у тебя будет выбор, который нужно будет сделать.
Пожалуйста, думай также о своей маме – о той маме, которой она когда-то была. Пока ты жив, наша любовь к тебе не умрет. В твоем лице мы преподнесли миру людей великий дар – в этом у меня нет ни малейшего сомнения.
Твой старик,
папа
Управление по чрезвычайным ситуациям, Бруклин
Управление по чрезвычайным ситуациям по-прежнему работало. Оно размещалось в Бруклине, в квартале, полностью отключенном от электроэнергии. Комплекс существовал уже четыре года. Он обошелся в пятьдесят миллионов долларов и служил главным штабом всей деятельности по разрешению критических ситуаций в Нью-Йорке. Антикризисный центр – или, если полностью, Центр управления действиями в чрезвычайной обстановке, – находившийся здесь же, координировал работу ста тридцати государственных учреждений и был оснащен новейшими аудиовизуальными и информационными системами; работу всего Управления поддерживали полнофункциональные аварийные электрогенераторы. Эту штаб-квартиру Управления начали строить после того, как прежний офис агентства, размещавшийся в седьмом корпусе Всемирного торгового центра, перестал существовать 11 сентября 2001 года. Создание такого Центра преследовало цель обеспечить максимальное содействие распределению и перераспределению ресурсов различных государственных органов в случае масштабного бедствия. Резервные электромеханические системы позволяли всем службам бесперебойно функционировать даже в случае полного отключения энергии.
Здание, в полном соответствии с его задачами, работало в круглосуточном режиме. Проблема заключалась в том, что многие учреждения, деятельность которых Центр был призван координировать, – федеральные или общественные, на уровне города или штата, – либо не отзывались ни по одной линии связи, либо лишились большой части персонала, либо же и вовсе, судя по состоянию дел, остались вовсе без сотрудников.
Сердце городской сети служб по чрезвычайным ситуациям по-прежнему билось, однако ничтожно малое количество крови-информации достигало периферии этой сети, словно бы город поразил тяжелый сердечный приступ.
Эф боялся упустить свою призрачную возможность. Переправа через Бруклинский мост отняла гораздо больше времени, чем он ожидал: люди, которые могли и хотели покинуть Манхэттен, давно уже так и поступили, и оставшиеся после этого исхода горы мусора и брошенные машины сильно затрудняли движение. Кто-то привязал два угла огромного куска желтого брезента к одному из тросов висячего моста, и это полотнище трепыхалось на ветру, точно старый морской карантинный флаг, реющий на мачте обреченного судна.
Директор Барнс тихо сидел в машине, вцепившись в ручку над правой дверцей. Он наконец осознал, что Эф не собирается рассказывать, куда они направляются.
На скоростном шоссе Гованус препятствий стало значительно меньше, и Эф прибавил газу. Он посматривал на кварталы Нью-Йорка, мимо которых проносилась машина, и отмечал безлюдные улицы, открывавшиеся сверху, с эстакады, замершие бензозаправочные станции, пустые парковки возле супермаркетов.
Он знал, что его план очень опасен. Продуманности мало, зато безрассудства – хоть отбавляй. Возможно, это был план психопата. Эф ничего не имел против: его и так окружало сплошное безумие. А удача порой бывала более сильным козырем, чем тщательная подготовка.
Он прибыл как раз вовремя, чтобы поймать по автомобильному приемнику начало радиообращения Элдрича Палмера. Эф припарковался у железнодорожной станции, выключил двигатель и повернулся к Барнсу:
– Быстро вытаскивай свое удостоверение. Мы заходим в УЧС вместе. Пистолет будет у меня под курткой. Одно слово, и я сначала пристрелю того, с кем ты заговоришь, а потом – тебя. Ты мне веришь?
Барнс некоторое время смотрел Эфу в глаза. Затем кивнул.
– Теперь вперед. Быстро.
Они подошли к зданию УЧС на Пятнадцатой улице. Вдоль проезжей части с обеих сторон выстроились ведомственные автомобили. Внешним видом это здание из желтовато-коричневого кирпича сильно напоминало начальную школу, вот только в нем было всего два этажа, а протянулась эта «школа» на целый квартал. Позади Управления возвышалась башенная радиовещательная антенна; ее окружал забор, увенчанный витками колючей проволоки. На узком газоне, примыкающем к зданию, с равными десятиметровыми интервалами стояли солдаты национальной гвардии, несущие сторожевую службу.
Эф увидел ворота в заборе, окружающем обособленную автомобильную стоянку, а за воротами – то, что, судя по всему, было персональным эскортом Палмера. Двигатели машин работали на холостом ходу. Лимузин, стоявший посредине, вполне мог сравниться с президентским и, уж конечно, был пуленепробиваемым.
Гудвезер понял, что должен завалить Палмера, прежде чем тот усядется в эту машину.
– Иди с важным видом, – шепнул Эф, подхватив Барнса под руку и направляя его по дорожке к входу, минуя солдат.
На них обрушился град вопросов и восклицаний протестующих граждан, собравшихся на противоположной стороне улицы. Они держали самодельные плакаты, где говорилось и о гневе Божьем, и о том, что Господь покинул Америку, ибо люди утратили веру в Него. Некий проповедник в изношенном, обтрепавшемся костюме, утвердившись на невысокой стремянке, звучно декламировал стихи из Откровения Иоанна Богослова. Окружавшие его люди стояли, обратив лица к зданию Управления и воздев руки с раскрытыми ладонями, – они словно благословляли УЧС и молились за городские службы, пытавшиеся их защитить. На одном плакате – тоже рукописном – было изображено нечто вроде иконы: сброшенный с креста Иисус Христос истекал кровью от ран, нанесенных терновым венком; у Христа были ощерившиеся вампирские клыки и пронзительно-красные злобные глаза.
– Кто же нас теперь спасет? – возопил монах-оборванец.
По груди Эфа побежали струйки пота – прямо на заткнутый за пояс пистолет с серебряными пулями.
Элдрич Палмер восседал за столом в Антикризисном центре; возле него был установлен микрофон, рядом стоял кувшин с водой. Перед Палмером располагалась настенная видеопанель: на всех плазменных экранах демонстрировалась печать Конгресса Соединенных Штатов.
Палмер был один, если не считать верного помощника миллиардера господина Фицуильяма, расположившегося неподалеку. Одетый в неизменный темный костюм, Палмер выглядел малость бледнее, чем обычно, и сидел он в своем инвалидном кресле тоже чуть-чуть более ссутулившись, чем обычно. Его морщинистые руки спокойно лежали на столешнице. Абсолютно неподвижно. Выжидательно.
Палмер готовился выступить по спутниковому каналу с обращением к Конгрессу, в связи с чем было созвано совместное заседание Сената и Палаты представителей. Предполагалось, что это беспрецедентное обращение, а также последующие вопросы к Палмеру и его ответы будут транслироваться через Интернет в режиме реального времени по всем теле– и радиосетям и их филиалам – тем, которые еще функционировали, – а также по всему миру.
Господин Фицуильям стоял чуть поодаль, вне поля зрения камеры. Стиснув руки на уровне пояса, он обозревал большой зал, хорошо видимый отсюда, из безопасного помещения, в котором они находились. Большинство из ста тридцати рабочих станции действовали в штатном режиме: за терминалами сидели операторы, – однако передача еще не началась. Глаза всех присутствующих были прикованы к висящим перед ними мониторам.
После короткого вступительного слова Палмер, видя перед собой наполовину заполненный зал Капитолия, начал читать заранее подготовленный текст заявления, который шел крупным шрифтом на экране телесуфлера, установленного позади камеры.