— Вас, — сказал он, — не просто направили ко мне, вас перевели в мой полк. Вы шли галопом?
— Я получил приказ, — ответил я, — прибыть сюда как можно скорее.
Он очевидно уже был уведомлен по телефону о моем прибытии, и вдобавок ко всему, ему сообщили, что я не только отправлен к нему в полк, но и зачислен в него. Но, по всей видимости, ему не назвали причину моего перевода. Полковнику явно не терпелось ее узнать, потому что он испытующе смотрел на меня, хотя не хотел спрашивать прямо.
— Как его превосходительство генерал Кренневиль? — спросил он наконец.
Значит, он уже знал о моих родственных связях. Видно, решил сперва прозондировать почву.
— Большое спасибо, господин полковник, — сказал я. — Его превосходительство в порядке.
Я не видел Кренневиля несколько месяцев, так что мой ответ был малоинформативным.
— Что это за лошади? — спросил полковник.
— Моя собственная, — сказал я, — и две казенные.
— А ординарцы?
— Ординарцы — из состава сицилийских драгун и приписаны ко мне.
— Их мы тоже принимаем? — спросил он у адъютанта.
— Так точно, — сказал адъютант.
Наступила пауза. Я смотрел на полковника. Он был высоким, худым и выглядел нездоровым. Пару раз он встряхнул поводья, затем позволил им упасть на шею лошади. Казалось, он о чем-то думал.
— Знакомьтесь, — сказал он мне наконец.
Меня представили коменданту эскадрона ротмистру князю Чарторыйскому, стоявшему рядом с полковником, адъютанту лейтенанту Кляйну и прапорщику графу фон Хайстеру. У прапорщика в руках был странный предмет, какого я никогда раньше не видел. На копьеподобном шесте, который он держал в правой руке, наверху, висела выцветшая тряпка, поблескивающая металлической вышивкой, а поверх нее — привязанные обветренные ленты, целая связка. Полковник тем временем двинулся дальше, прапорщик последовал за ним, а Чарторыйский отдал эскадрону команду спешиться. Я спросил у адъютанта, что это держит прапорщик.
— Штандарт, — ответил он.
— Штандарт?
— Да.
Эскадрон спешился, и Чарторыйский приказал рядовым показать полковнику лошадей.
Я посмотрел на штандарт, и кончик его древка, украшенный позолоченным листом, сверкнул молнией. Пока рядовые один за другим показывали своих лошадей полковнику, называя каждую по имени, а тот внимательно осматривал снаряжение, я спросил адъютанта, почему штандарты опять стали брать с собой. Он сказал, что этот штандарт всегда с ними.
— Да, но все-таки большинство остались в штабах.
— Нет, — сказал он, — их уже привезли.
— И почему, — спросил я, — мы снова его носим?
— Чтобы солдаты видели то, чему они должны быть верны.
— Ладно, — продолжал я. — Все же почему?
— Потому что солдаты, — ответил он, — честно говоря, уже не очень надежны.
Я посмотрел на него с удивлением.
— Кто они?
— Поляки и русины.
— Кто-то уже дезертировал?
— Да.
Я уже слышал, что это стало происходить чаще, чем раньше. Тем временем смотр эскадрона продолжался. Я снова взглянул на штандарт. Он был маленький, квадрат из двух кусков парчи. Невозможно было разглядеть, что на нем вышито.
— А что это за ленты наверху? — спросил я.
— Просто ленты, — ответил он. — Посвящения полку от князей и так далее. На них вышиты девизы и изречения.
— А на самом штандарте?
— С одной стороны — двуглавый орел, с другой, думаю, Богоматерь.
— Штандарт, — сказал я, — должно быть, очень старый.
— Очень. Лет сто пятьдесят, если не больше.
Когда он это сказал, я внезапно почувствовал какой-то легкий укол в сердце. Этот клочок ткани взвивался над тысячами людей в момент их гибели в стольких битвах!
— Это кирасирский штандарт, — продолжил адъютант. — Изначально мы были кирасирским полком, а потом нас преобразовали в драгун. Штандартов кирасир когда-то в каждом полку было по десять, потом по три, наконец, только один. Они были квадратными, а гусарские и уланские — двухконечными в форме вымпела. Изначально у драгун были знамена. Поэтому наших прапорщиков, которые несут их, еще называют знаменосцами. Позднее штандарты носили унтер-офицеры. А теперь старейший прапорщик полка снова несет штандарт.
— Хайстер?
— Да. Он старше тебя. Возможно, потом тебе будет поручено носить штандарт.
— И все же? — спросил я, внезапно не зная, что еще сказать. — Когда марш? Скоро ли полк отправится…?
— Куда? — удивленно спросил он. — На фронт? Нет, пока нет. То есть, конечно, это произойдет. Но не сейчас. Приказ еще не поступал.
Я был удивлен, что он, похоже, не знал того, что уже знали унтер-офицеры других полков. Или, может быть, это было просто их ожидание. Что-то странное происходило в этих полках: рядовые теперь раньше офицеров знали, что должно было произойти. Возможно, они только догадывались, но в основном были правы. Догадаться, что полки скоро выступят, было нетрудно. Они уже требовались на фронте. Тем не менее некоторые части не вводились неделями.
Я подумал, что все же смогу поехать в Белград этой ночью.
А пока смотр продолжался. Пару раз раздавался окрик, когда полковник при выборочной проверке обнаруживал, что солдаты уже съели что-то из припасов, или когда выяснялось, что кто-то взял с собой что-то совершенно ненужное, что он считал полезным, и перегрузил свой вещмешок. Люди тащили все, что находили: гнутые гвозди, пустые банки из-под сардин, старые подковы и тому подобное, и, если бы вы спросили их, в чем смысл нести все это с собой, они бы ответили: пригодится дома. Но полковник нарочито объявил, что рядовые не вернутся домой так скоро, а только после победного исхода кампании. Затем он угрожающе замолчал; рядовые пристально смотрели на него, как и положено, но было очень трудно сказать, что выражали их лица.
Я еще раз посмотрел на штандарт. Теперь он заинтересовал меня совсем иначе, чем раньше. Конечно, я видел штандарты, особенно много знамен пехоты, например, на плацу или в залах, стены которых были украшены трофеями. Несомненно, среди них могли быть и штандарты. Когда мы были детьми, вид этих крошащихся кусков старого шелка говорил нам только о том, где прошла шрапнель, в остальном в них было мало интересного. Но на этот штандарт — существующего полка, моего полка, я смотрел совсем другими глазами. Эта простая, славная грязно-белая ткань, которой оказывали почести, олицетворяла кровавую славу, а теперь я и сам знал, что значит проливать кровь. Бесчисленное число людей, возможно, уже потеряли имущество, семью и жизнь, защищая этот штандарт и неся его к победе. Я посмотрел на руку Хайстера в перчатке, сжимавшую древко, и представил, что вижу многие другие руки в призрачных белых перчатках, держащие перед собой штандарт, руки, из которых древко выскользнуло, и руки тех, кто подхватил его, множество рук, державших этот символ чести.
Тем временем смотр подошел к концу, и пока Чарторыйский командовал садиться на коней, полковой трубач приложил к губам свою трубу, звук которой был приятнее и легче, чем у труб эскадронов. Сначала он дал простой одиночный сигнал, а затем сигнал «Вперед!». Я понял, что теперь к нам должен подойти эскадрон, обозначенный в полку номером один. И действительно, эскадрон, который я видел стоящим первым, двинулся к нам.
— Чарторыйский, — сказал полковник, — у вас уже есть два офицера в качестве командиров взводов, а Шюсслер присоединится к вам завтра, не так ли?
— Так точно, — ответил Чарторыйский.
— Тогда передадим, — сказал полковник, — прапорщика, — он имел в виду меня, — в другой эскадрон.
После этих слов Чарторыйский двинулся прочь, а следующий эскадрон, по четыре всадника в шеренге, подошел к нам. Они вставали в линию лицом к полковнику. Но кого это я увидел издалека — высокую, худощавую фигуру, огромный кивер из меха опоссума со звездой — едущим впереди? Немецкий гусар Боттенлаубен, встреченный мной вчера в ложе эрцгерцогини! Когда эскадрон закончил построение, мой знакомый скомандовал обнажить сабли — они вышли из ножен пучком сверкающих лучей и уперлись в бедра всадникам — затем дал команду «смирно», приблизился к полковнику, приветствовал всех своей большой, сильно изогнутой саблей и сообщил количество солдат в своем эскадроне.
Он очень хорошо управлялся с австрийскими солдатами. Я был крайне удивлен, увидев его здесь. Полковник приказал убрать сабли в ножны, Боттенлаубен повторил его команду солдатам, одновременно убирая свое оружие. Полковник пожал ему руку. В это же время Боттенлаубен заметил меня, улыбнулся и кивнул мне. Полковник был изумлен. Я поздоровался.
— Вы знаете прапорщика? — спросил он.
— По Белграду, — ответил Боттенлаубен и вновь улыбнулся.
— Ах да, — сказал полковник, не узнав обо мне ничего нового. Он приказал всем спешиться и показать ему каждую лошадь. Боттенлаубен отдал соответствующие команды. Я наклонился к адъютанту и спросил его, почему этот немецкий гусар здесь.
— Это, — ответил адъютант, — граф Отто Боттенлаубен из немецкого гусарского полка Гросенхайн. Откомандирован к нам по офицерскому обмену, мы послали к ним ротмистра барона Дьедонне. Это саксонский гвардейский полк. Граф с нами уже несколько недель, то есть сначала он добирался поездом и не успел прибыть на Украину: наш полк как раз отвели сюда. Ты знаешь его? Вчера он действительно был в Белграде, эрцгерцогиня пригласила его в театр, потому что он из знатного рода, в родстве с императорами или что-то в этом роде, родственник нескольких королевских фамилий. Но он не только элегантен, но и весьма умен.
Тем временем смотр продолжался. Полковник провел еще несколько выборочных проверок, но на этот раз убедился, что все в порядке, Боттенлаубен поблагодарил его за замечание о том, сколь тщательно он подготовил своих людей. Полковник, который вообще обращался к Боттенлаубену с уважением, еще раз его похвалил.
— У нас есть распоряжение, — прошептал мне адъютант, — всячески его поддерживать. Дьедонне написал нам, что граф очень популярен среди гусар.