После обеда Боттенлаубен остановил меня и сказал:
— Юнкер, я тут подумал. Я не верю тому, что вы рассказали мне о поездке в Белград. Вы нарочно сказали, что вам не повезло ночью.
— К сожалению или к счастью, не повезло.
Он рассмеялся и сказал:
— В любом случае, повеселитесь следующей ночью!
С этими словами он хлопнул меня по плечу и отпустил. По дороге на квартиру я подумал о его словах и очень рассердился на себя. Но сразу забыл об этом, когда обнаружил у себя на столе уведомление, в котором говорилось, что меня наконец-то зачислили в полк Марии-Изабеллы. То же относилось к Антону и Георгу.
— Антон, — сказал я, — я ложусь спать, а ты тем временем отнеси мой мундир к полковому портному, чтоб нашил черные галуны. На твой мундир и Георга их тоже нужно нашить. Теперь мы часть этого полка.
— Еще и это! — проворчал Антон, и было не понять, сказал ли он это из сожаления по своим красным галунам или из-за плохого настроения. Только когда я уже засыпал, мне пришло в голову, что его слова могли иметь другое значение. Как если Антон успел заметить, что в этом полку уже совсем не так спокойно. Но у меня не было сил звать его и спрашивать, что он имел в виду. Я заснул, а когда проснулся, то обо всем этом уже не вспомнил.
Я проснулся от того, что Боттенлаубен сидел на краю моей кровати и тряс меня за руку. Было темно, Антон стоял со свечой в руке.
— Юнкер, — сказал Боттенлаубен, — случилось!
— Что случилось? — спросил я.
— Завтра утром, в семь часов, мы уходим. Тебе повезло, юнкер. Мы идем к Белграду. Потому что только там мы можем перейти через реку. Ночуем под Белградом. Вы сможете попрощаться, со всеми вытекающими последствиями. Понимаете, юнкер? Но сегодня вечером, конечно, я не могу позволить вам поехать в сербскую столицу. Не могу позволить снова загнать лошадей. Они понадобятся вам в ближайшие дни. Если можете, то пошлите туда человека с известием, чтобы вас не ждали напрасно. Это все, что я хотел вам сказать. Мне нужно идти, у меня еще есть дела. До встречи!
С этими словами он ушел. Антон, уже с черными галунами, со свечой в руке и моим обновленным мундиром стоял посреди комнаты безмолвным обвинением. Брови его были преувеличенно приподняты, седые бакенбарды — и те выглядели возмущенными.
— Что ж, господин прапорщик, — начал он, — как я понял из слов графа, вы действительно собирались в Белград этой ночью? Господин прапорщик, ты две ночи подряд хочешь скакать на лошади, спать в седле или еще где, где я даже не хочу себе представлять! Подумайте, господин прапорщик! Я, хотя я несу за вас всю ответственность, к сожалению, не имею власти удерживать вас, но господин граф — как бишь его зовут? — похоже, намерен помешать вам снова уехать. Из поездки в Белград ничего не выйдет, сам Господь Бог и граф сошлись во мнениях, чтобы положить этому конец, господин прапорщик! Неужели в твоей голове одни только женщины? Неужели не замечаешь, что в полку…
— Молчать! — прогремел я. — Я запрещаю продолжать. Бог и граф не закрыли передо мной дверь на ключ, так что я все же еду в Белград! Иди, позови Георга!
Он остановился, как громом пораженный моим окриком и моим решением, которое он не мог принять.
— Как? — пробормотал он. — Господин прапорщик хочет ехать в Белград, хотя граф явно…
— Да! — крикнул я. — Хочу! Иди за Георгом! Марш!
Он закачал головой, и качал ей все сильнее, затем бросил мундир на мою кровать, поставил свечу на стол, резко развернулся и выбежал из комнаты прочь.
Я посмотрел ему вслед, пытаясь собраться с мыслями и осознать слова Боттенлаубена — ведь решение отправиться в Белград я принял только что. На мгновение я даже подумал о том, чтобы остаться, но отбросил эту мысль — кто мог знать, увижу ли я Резу снова? Вскоре вошел Георг, и я спросил его, который час. Он ответил, что уже больше семи.
Нельзя было терять время. Я приказал ему немедленно собираться, на Фазе рысью ехать к дунайскому мосту и ждать меня там. Я предвидел, что мне понадобится Мазепа, чтобы быстро добраться до Дуная. На обратный путь, вероятно, у меня будет больше времени.
Антона, которого только угрозами можно было удержать от громких причитаний и демонстративного заламывания рук, я отправил к крестьянам за овсом для лошадей. В девять вечера он обычно занимался Мазепой.
Я рассчитывал вернуться к половине шестого утра. Затем примерно до семи коня нужно было расседлать и привести в порядок.
Было где-то четверть девятого, когда Георг уехал, но не по улице, а через поля позади. В восемь я был в столовой эскадрона. Боттенлаубен, похоже, решил дать короткую прощальную вечеринку. Он поднимал за здоровье двух императоров и всех немецких князей чашку черного кофе, обильно смешанного с ромом, и поскольку князей было довольно много, а кофе у нас был хороший, то мы успели выпить за властителей Липпе-Детмольда, Брауншвейг-Вольфенбюттеля и за младшую ветвь Ройссов. Боттенлаубен был в отличном настроении. Он был глубоко удовлетворен тем, что после известия об отходе ни наши эскадроны, ни другие не выказали ни малейшего признака недовольства.
Около двенадцати, когда я уже сидел как на иголках, он наконец решил отпустить нас спать. Он сказал, что завтра мы должны быть свежими. Ему не приходило в голову, что я собираюсь сделать.
Я побежал к себе на квартиру, потом в конюшню. Антон сидел на соломе рядом с оседланным Мазепой и кивнул. Мазепа тихонько заржал, увидев меня. Не обращая больше внимания на Антона, я вывел лошадь, вскочил в седло и поскакал. Мазепа в ту ночь шел быстро. Была половина третьего, когда мы добрались до Дуная. Конь дышал как огромная машина. Но к концу пути был уже весь в мыле.
Стояло полнолуние. Луну украшал двойной ореол из цветов радуги. Более того, на несколько минут на небе показалось удивительное явление. Слева и справа от Луны образовались облачно-красные, почти черные вторые луны, тоже окруженные радугами. Длилось это довольно долго, достаточно, чтобы вызвать у меня жутковатые предчувствия. И на этот раз, приближаясь к Дунаю, я снова услышал приближающийся шум в тишине ночи, но это был не артиллерийский огонь, это был скрежет, лязг и звуки движения.
Я увидел огромные вереницы транспорта, переправляющегося по обоим мостам через Дунай. Это могли быть только обозы, посланные вперед перед отступающей армией. Я изо всех сил пытался их обойти. Все они были нагружены под завязку и с трудом продвигались вперед, но все же двигались в идеальном порядке. По двум мостам беспрерывно полз транспорт.
Георг с Фазой стоял слева от въезда на мост, рядом с охраной, люди молча смотрели на тянущиеся колонны. Часовой что-то крикнул одному из водителей, спросил о чем-то, но тот только пожал плечами и поехал дальше. Он тоже мог мало что знать: вероятно, это были грузовики с багажом и провизией, а не военный эшелон, прибывший с прифронтовой полосы.
Я спешился и приказал Георгу немедленно вести Мазепу обратно. Затем пересел на Фазу. Как сказал мне Георг, они ехали быстро, потому что он боялся, что опоздает. Но потом пришлось ждать час до моего приезда. Колонны идут давно, но никто не знает откуда и куда. Пока Георг садился на Мазепу, чтобы ехать обратно, я пытался попасть на мост рядом с обозами. На нем почти не было места, и прошло много времени, прежде чем я оказался на другом берегу. Доскакав до Конака, я привязал Фазу за поводья к оконной решетке и поспешил ко входу.
С охраной проблем не возникло, появился давно поджидавший меня лакей и повел дальше. Встреча с Резой была очень короткой. Я увидел слезы в ее глазах — она уже решила, что я не приду.
— Прости меня, — сказал я, — что я пришел так поздно, но я едва смог выехать из Караншебеша до двенадцати. Я здесь без всякого разрешения и только для того, чтобы попрощаться с тобой. Мне было непросто приехать, и кто знает, вернусь ли я. Но я не хотел уезжать, не попрощавшись с тобой. Сегодня утром мы уходим.
Она слушала молча.
— Как? — наконец выговорила она. — Вы действительно выступаете?
— Да. Мы пройдем через Белград. Сегодня днем мы пересечем город и встанем лагерем. Так что, возможно, я смогу прийти к тебе еще раз. Но это не точно. Что-нибудь запросто может измениться. Мы можем просто пойти дальше. Вероятно, положение на фронте усугубилось. Вчера уже была слышна стрельба, а сегодня много транспорта проходит по мостам на другой берег. Скорее всего, теперь и ты здесь ненадолго. Я не понимаю, почему вы еще не уехали. Может быть, мы увидимся завтра снова, а может быть, позже или, может быть, никогда. В любом случае: до свидания!
С этими словами я обнял ее и поцеловал. Вдруг она прижалась ко мне и зарыдала.
Она не хотела верить, что нам придется проститься, теперь она все поняла, и ей было страшно, ведь понимание пришло слишком поздно.
Я погладил ее по волосам.
— Реза, — сказал я, — завтра я приду снова. Если смогу, то я вернусь к тебе завтра ночью. Жди меня, я сделаю все возможное, чтобы прийти. И если получится, то смогу остаться дольше, чем обычно. Потому что путь будет не так далек.
Она плакала, целуя мои щеки и губы. Ее плечи вздрагивали, как крылья пойманной птицы.
— Приходи, — попросила она, — обязательно! Будет ужасно, если я тебя больше не увижу. И я пойду с тобой, куда хочешь. Ты сможешь отвезти меня к Багратиону или куда угодно еще. Я люблю тебя!
— Реза, — сказал я, — я так рад, что ты это сказала. Для меня эти твои слова дороже, чем если бы ты пошла со мной вчера, не желая того. Я постараюсь передать сообщение Багратиону завтра, когда мы будем проходить через город, и сделаю все, чтобы быть здесь завтра вечером. А теперь мне пора. До свидания, до встречи!
С этими словами я снова поцеловал ее, она не хотела меня отпускать, обвив мою шею руками. Мне пришлось вырываться чуть ли не силой, и, когда я выходил из комнаты, она упала в кресло у двери, закрыла лицо руками и зарыдала. Как же трудно мне было уйти в ту секунду! Я смотрел на нее еще миг, а потом пошел прочь. В тот момент я любил ее почти так же сильно, как она любила меня.