Когда я вышел во двор, было почти три часа, обозы на мосту здорово меня задержали. Я вскочил в седло и поскакал к реке. Мне снова пришлось долго пропускать колонны, ехать медленно, но я добрался до другого берега. Затем — по тропинке, опасаясь случайно опрокинуться в болото на краю. Ночь была темной, луну скрыли облака.
Было уже без малого четыре утра, когда я наконец оставил позади вереницы транспорта, сворачивавшие налево. Мы галопом неслись по песчаной дороге. Около пяти я заметил, что Фаза задыхается. Ее нельзя было сравнивать с Гонведгусаром, не говоря уже о Мазепе, и время от времени мне приходилось переходить на рысь. Галопом она могла идти недолго, один раз она даже оступилась. Я очень боялся, что не смогу вовремя добраться до Караншебеша.
Но к рассвету мы добрались. Солдаты уже выводили навьюченных лошадей из конюшен. Порывы холодного западного ветра и капли дождя приветствовали меня и усталую лошадь. У дверей дома стояли Антон и Георг с двумя другими оседланными и навьюченными лошадьми. Антон заметно нервничал, но не посмел меня упрекнуть. Он лишь вздохнул с облегчением, когда увидел меня. Терять время было нельзя. Пока Антон пытался спешно накормить и напоить измученную лошадь, Георг переседлал ее для себя, потому что он был самым легким из нас, растер ей шею и круп. Его вещи были сложены в мешки, он быстро свернул плащ и одеяло. Оставалось надеяться, что Фаза сможет немного передохнуть во время марша, когда все, скорее всего, будут идти шагом. Главное, чтобы Боттенлаубен не увидел лошадь. Их с Георгом место было во втором звене.
Мы сложили все, что еще не было упаковано, надели шлемы, затем я забрался в седло Мазепы, а Антон — на Гонведгусара. Антон, надувая щеки, продолжал демонстрировать свое неудовольствие. Он отвернулся от меня и качал головой, потому что явно не желал меня видеть.
Мы подошли к голове эскадрона. Кавалерийские шлемы сверкали своими дубовыми листьями. Как только я занял место перед своими людьми, появился Боттенлаубен, и мы обнажили сабли.
7
Боттенлаубен, похоже, намеревался пережить сложившуюся ситуацию достойно и деятельно. Громким голосом он приказал убрать сабли в ножны и трогаться. Эскадроны перестроились в колонны и, гремя оружием и снаряжением, стали покидать деревню.
Крестьяне стояли перед своими домами и смотрели на нас. Я за спиной Боттенлаубена тайком жевал хлеб в качестве завтрака. Граф тем временем смотрел то прямо перед собой, то налево и направо, но, к счастью, ни разу не обернулся. С облегчением я заметил, что Мазепа намного свежее, чем я того боялся после поездки на Фазе. Он упруго шагал подо мной. Порывы ветра утихли. Но небо было очень пасмурным. Дивизия сливалась в единую массу — все эскадроны двинулись бок о бок к месту встречи между Караншебешем и Чепрегом, а наш фронт был обращен на юг. Орудия следовали позади, а пулеметные эскадроны слева от каждого полка.
Полки с грохотом двигались навстречу. Полк Марии-Изабеллы занял правый фланг дивизии, за ним следовали тосканские уланы и драгуны полка Кейта, и, наконец, Германский Королевский полк. Поскольку я командовал первым взводом первого эскадрона нашего полка, то оказался стоящим впереди и справа от западного крыла всей кавалерийской массы. Отдельно от своих солдат, лицом к эскадронам, выстроились их командиры, дальше — полковники, а справа, сразу позади них — четыре прапорщика со штандартами.
Рядом с каждым из полковников слева стояли верхом адъютант и капеллан в облачении. Облачения блестели золотом и переливались на свету. Командир дивизии и его штаб остановились напротив центра. Было видно, как сверкает алая подпруга седла генерала.
Когда построение завершилось, на несколько минут воцарилась тишина.
Затем прозвучала труба, и командиры эскадронов, а также полковники со своими штабами и командир дивизии со своей группой подъехали к нам.
Штандарты, слегка наклонившись вперед, двинулись к своим полкам. Наконечники их древков сверкали. Они замерли на некотором отдалении. Поступила команда воздерживаться от длинных речей и напомнить солдатам об их долге. Полки заново произнесли присягу.
Командиры взводов тоже развернули лошадей и посмотрели своим людям в глаза. Затем полковые адъютанты стали громко и четко произносить слова клятвы, духовенство подняло распятия, и так, глядя на распятого Христа и на знамена, солдаты должны были повторять за ними. Адъютанты начали:
— Клянемся перед Всемогущим Господом священной клятвой…
Солдаты механически повторили:
— Клянемся перед Всемогущим Господом священной клятвой…
— …что будем верно и преданно служить Его Величеству, нашему Наисветлейшему Князю и Господину…
— …что будем верно и преданно служить Его Величеству, нашему Наисветлейшему Князю и Господину… — повторили солдаты.
И так предложение за предложением.
Каждый раз, когда солдаты заканчивали говорить, по рядам проносился еле слышный ропот. Офицеры и командиры взводов наблюдали за подчиненными, чтобы убедиться, что все повторяют. Все повторяли.
Некоторые офицеры повторяли то, что говорили адъютанты, на языках своих солдат. И солдаты повторяли эти слова на своих языках.
Клятва была принесена.
— Да поможет нам Бог! Аминь.
— Да поможет нам Бог! Аминь, — повторили солдаты, и снова по рядам как будто волной пронесся ропот. Потом наступила полная тишина. Где-то заржала лошадь. Священники медленно опустили распятия, офицеры мгновение молча смотрели солдатам в глаза, затем развернули лошадей.
Пока приносилась присяга, я заметил, что какой-то офицер на сером коне с черной гривой и хвостом проехал между колоннами — немецкой рысью, слегка наклонившись вперед. Как ни странно, впереди него бежали две собаки с густой серой шерстью. Казалось, он хотел убедиться, что солдаты исправно повторяют клятву. Я подумал, что ему следовало бы оставить собак дома. Присутствие этого офицера вызвало волнение: где бы он ни проезжал, внезапно огибая крылья колонн, лошади ему уступали, даже шарахались, — скорее, наверное, от собак, которые бежали, опустив головы и хвосты. В общем-то, лошади не боятся собак, даже тех, к которым они не привыкли. Все действия этого офицера казались вычурными, и он явно был не из нашего полка. Вскоре он скрылся из виду.
Тем временем труба дала сигнал начать марш. Командир дивизии и наш полковник приблизились к моему крылу, Боттенлаубен громким голосом повторил приказ, галопом прискакал к нам и повторил приказ двум ротмистрам передо мной. Оттуда, где остановился наш эскадрон, полк, а за ним вся дивизия начали движение шеренгами по четыре человека. Мы следовали за штабом дивизии. Образовалась огромная колонна, из-под копыт поднималась пыль. Передо мной ехали полковник со своим штабом и Хайстер, несший штандарт, затем следовал Боттенлаубен, а за ним я перед своими людьми. Штаб дивизии был в сотне шагов впереди нас.
Подъехали Кох и Аншютц, мы поздравили друг друга с удачной позицией нашего крыла: нам хотя бы не нужно было глотать пыль. Оглянувшись назад, мы увидели, что колонна окутана пылевой тучей. Подобно дыму от огня, она поднималась из-под копыт лошадей и почти скрыла значительную часть тех, кто шел за нами. Трубачи заиграли марш под названием «Отбытие из Трюбау», а потом и другие подобные марши.
— Кто это был, — спросил я, — всадник, который проскакал между колоннами во время присяги? Вы, наверное, тоже его видели, с ним еще были две большие собаки. Что за нелепость брать с собой таких зверюг, да еще во время присяги!
Аншютц рассмеялся и сказал:
— Это офицер из ставки дивизии, из резерва, ротмистр барон Хакенберг. Он отвечает за связь с командованием корпуса. Очевидно, он хотел проследить, все ли приносят присягу. С ним всегда собаки, и с ними никто не будет ничего делать, потому что, во-первых, они никого не кусают, а во-вторых, с ним никто не хочет связываться. Вероятно, у него есть некое влияние. В любом случае, это непростой человек и такие мелочи сходят ему с рук.
— Лошади его испугались, — сказал я.
— Ну да, — сказал Аншютц.
— Что ж, — произнес Боттенлаубен, — что вы скажете о том, верно ли произносили клятву? Все в порядке?
— Пока что да, — сказал Кох.
— Пока что да?
— Пока что да.
— Что вы хотите этим сказать?
— Ничего, — ответил Кох. — Я просто хотел сказать, что барышни в деревне рассказывали, что рядовые решили без колебаний произносить присягу.
Он немного покраснел, возможно, потому, что мы снова проходили через Караншебеш и на улицах стояли крестьяне с женами и их дочери. Но когда поднялась пыль, они немедленно попрятались по домам. Огромные облака песчаной пыли тянулись из-под копыт нескончаемой кавалькады. Деревня наполнилась стуком копыт и колес орудий, ржанием лошадей, которые наивно радовались, полагая, что возвращаются в конюшни, и звуками труб. Я спросил Аншютца, знает ли он лично ротмистра Хакенберга.
— Нет, — сказал он, — я с ним не знаком. Но, — добавил он, поскольку у него были обширные познания обо всех, кто служил в армии, — у него есть младший брат из капрарских драгун, он капитан, и он огромного роста. Также говорят, что он необычайно силен. Я немного знаком с ним.
— Почему с ним собаки?
— С нашим?
— Да.
— А почему нет? Что еще ему с ними делать? Это его собаки, и ему просто некуда их деть.
— Они всегда с ним?
— Да.
— И он, — спросил я не сразу, — из резерва?
— Раньше он был профессиональным военным.
— И что он делает сейчас?
— Сейчас?
— Да, чем он занимается, когда не присматривает за солдатами и не пугает собаками лошадей?
— Не знаю. Что вы имеете в виду?
— Я имею в виду: откуда он вообще взялся?
— Тоже не знаю. Кроме него и его брата, я не знаю никого из его людей.
— Он давно здесь?
— Несколько недель.
Боттенлаубен сказал, что знает в центральной Германии одну семью с фамилией Хакенберг. Они могут быть родственниками. Он довольно долго рассказывал про этих немцев, но я вскоре перестал слушать его рассказ. Караншебеш остался позади, путь стал однообразным, и я начал клевать носом в седле. Сказывалась усталость от бессонных ночей. Поступила команда ускориться, и мы минут двадцать шли рысью, но в конце концов вновь сбавили темп. Остальные продолжали болтать, но я больше не участвовал. Только в Эрменьеше я снова выпрямился. Гусары стояли перед своими квартирами и с интересом смот