Кляйн передал команду полковника трогаться шагом. Штандарт в моей руке задрожал, а люди, те, кто мог двигаться, пошли вперед. Так, расстрелянный, обескровленный, частично верхом, частично пешком, полк последовал за штандартом к Белграду.
9
Улицы города были совершенно пусты, но в окнах домов и на плоских турецких крышах толпились потрясенные жители, только что наблюдавшие, как полки сражались друг с другом. К нам бежали вестовые, чтобы поговорить с командиром. По улицам за нами тянулся кровавый след, мы дошли до так называемого Большого рынка. Здесь полковник все же упал с лошади. Адъютант и трубач соскочили с коней, подняли его и попытались уложить удобнее. Все, кто был позади нас, остановились.
Командир дивизии развернул лошадь и посмотрел на лежащего без сознания полковника, затем перевел взгляд на остатки нашего полка.
— Кто, — крикнул он, — здесь следующий старший офицер?
Ротмистр Чарбинский из третьего эскадрона выступил вперед.
— Вы принимаете командование этим полком, — приказал генерал, — пока он не будет выведен из состава дивизии и отдан под трибунал. С такими солдатами, — он махнул рукой за наши спины, — лучше не выступать против врага. Расквартируйтесь где-нибудь в городе.
Сказав это, он с презрением отвернулся. Краска залила нам лица. Чарбинский же склонился к шее своей лошади. Я представил себе его лицо, успев увидеть улыбку под монгольскими усами. Во время этой сцены остальные полки прошли мимо нас по улице Короля Милана, а затем вверх по бульвару Короля Александра: сперва тосканские уланы, также сильно поредевшие, за ними следовали драгуны полка Кейта. Лица солдат были мрачными, некоторые из них что-то кричали нам, но я не понимал их языка. За полком Кейта последовали пулеметные команды, затем обоз, и, после всех, появился Германский Королевский полк, чьи офицеры и солдаты, увидев, что мы остановились, закричали нам, что мы должны позаботиться о наших раненых, которые все еще находятся на мосту, потому что понтоны вот-вот окажутся затоплены. Выяснилось, что понтоны настолько повреждены стрельбой, что теперь вода проникала через множество пулевых отверстий и начала их заполнять. Наши люди, которые тем временем без команды спешились и перевязывали друг другу раны, побежали, а некоторые поскакали один за другим обратно к реке.
Остались лишь несколько человек, растянувшихся на мостовой от слабости, и лошади без всадников, стоявшие возле них. Я тоже спешился и воткнул штандарт в землю между брусчаткой. Парча теперь вяло обвисла — словно измученный орел сложил крылья. Адъютант, Антон и один из трубачей подняли полковника и перенесли его в ближайший дом, а Боттенлаубен и Аншютц, оседлав упряжных лошадей, поскакали вниз к Дунаю. Стук копыт Германского полка затих, и я остался со штандартом, полуживыми солдатами на земле и лошадьми, стоящими прямо на площади. Это было все, что осталось от полка, чье знамя я нес.
Горожане по-прежнему смотрели на нас из окон домов, не решаясь выходить на улицу, видимо, опасались, что в любой момент мятеж может продолжиться. Хотя этот народ был нашим противником, ужас перед возможной катастрофой, подобной нашей, все же читался в глазах людей. Начало смеркаться, огромные облака зеленоватого цвета плыли по небу; в фантастическом отражении сверху, из окон, казалось, смотрели, вместо лиц, маски смерти. Я наклонился к Гонведгусару, посмотрел на штандарт перед собой, закурил сигарету и попытался успокоиться, но все равно чувствовал, что на меня смотрят. Через несколько секунд я не выдержал, выпрямился и крикнул:
— А ну прочь!
В мгновение все зрители исчезли, окна захлопнулись. Наши люди, добежавшие или доскакавшие до Дуная, обнаружили, что мост частично уже погрузился под воду. Раненые пытались выбраться из воды на берег или плавали в реке, держась за упавшие балки. На берегу им помогали добровольцы из местных больниц и добросердечные горожане, которые, как могли, спасали несчастных. Течение реки подхватило тонущие понтоны, уносило прочь доски, тела солдат и лошадей. Несколько якорей вырвались из дна, и мост начало сносить вниз по течению. Наши люди пробежали по мосту так далеко, как это еще было возможно, и на брезенте волокли раненых к берегу, когда мост примерно посередине разорвался, и запруженная вода высвободилась, снося лодки, балки, раненых и мертвых. Некоторые с криками пытались добраться до берега, надеясь, что смогут спастись. Но через несколько минут моста не стало, а поверхность реки покрылась плавающими обломками.
Второй мост тоже сильно пострадал от пуль: ведь некоторые из наших солдат пытались отвечать Германскому Королевскому полку, несколько понтонов тоже были на грани затопления, и грузовым эшелонам пришлось остановиться. Но мост в целом все же выдерживал натиск реки, и уже прибыли саперы с приказом починить его за вечер и за ночь, чтобы утром по нему снова можно было проехать. Но от первого моста не осталось ничего, кроме крайних понтонов, лежавших на песчано-галечных отмелях у берегов, а еще бревна и доски.
Спасенные раненые были переданы в больницы. Из воды на берег вытащили несколько мертвых тел. Они лежали в ряд с накрытыми лицами. Когда наши люди вернулись, уже стемнело. Солдаты поймали лошадей, разбежавшихся по площади, а спотыкающихся от усталости животных увели сердобольные горожане. На город упало несколько крупных капель, а еще через несколько минут пошел сильный дождь. Солдаты и лошади жались к стенам домов, под крыши, некоторые устроились у дверей на ступенях. Я вытащил древко штандарта из брусчатки и унес под выступающую крышу, где уже собрались остальные офицеры. Все молчали. Лошади, опустив головы, стояли под проливным дождем. В домах зажигались огни. Перед освещенными окнами дождь казался струями сверкающего серебра. Уличные фонари раскачивались на ветру. Мы ждали возвращения вестового, которого Чарбинский послал к коменданту города, чтобы узнать, какие квартиры мы можем занять. Тем временем на улице Короля Милана показался всадник, он скакал в сторону рынка. Заметив нас, он огляделся и приблизился. Это был Багратион.
— Наконец-то! — закричал он, завидев меня. — Наконец-то я тебя нашел!
Он соскочил с коня и подошел к нам.
— Я уже час тебя ищу, — сказал он. — Я поехал в ставку дивизии, но мне сказали, что тебя там больше нет. Я потерял довольно времени, меня уже не должно быть здесь.
— Не должно быть здесь? — спросил я.
— Да.
— Вы куда-то отправляетесь?
— Да.
— Кто именно? Штаб армии?
— Да. Я тоже не должен был сейчас приезжать, но Ланг устроила там такой скандал, что Орбелиани разрешил мне пойти и поискать тебя.
— Ланг устроила скандал?
— Да. Она пришла, плакала и хотела знать, где ты. Мы сказали, что не знаем, но она закричала, что мы должны знать, и была так убедительна, что все разбежались, а Орбелиани сказал, что я должен пойти искать тебя.
— Вот как? — сказал я, потому что не знал, что еще ответить.
Остальные смотрели на меня, наступила тишина, затем Чарбинский спросил:
— Значит, штаб армии уезжает?
— Да, — ответил Багратион.
— Куда?
— В Венгрию.
Офицеры переглянулись. Я отвел Багратиона в сторону.
— Послушай, — сказал я, — передай Резе, что я целую ее руки, но сейчас я не смогу ее увидеть. Я не могу уйти отсюда. У меня штандарт. Хайстер погиб, и штандарт теперь мой. Может быть, завтра я смогу ее увидеть. Мы останемся здесь, в городе. Пожалуйста, скажи ей, что я благодарен ей за то, что она прислала тебя ко мне, и надеюсь увидеть ее завтра.
— Завтра? — переспросил он. — Завтра, возможно, ее здесь уже не будет.
— Почему?
— Эрцгерцогине рекомендуют уехать. Может быть, и весь город будет эвакуирован.
— Город будет эвакуирован?
— Возможно.
— Но у нас есть приказ оставаться!
Багратион пожал плечами.
— А где сейчас фронт? — спросил я.
Он покачал головой.
— Так где? — спросил я.
Он закурил сигарету.
В этот момент на площади появился еще один всадник, он спешился и вручил Чарбинскому бумагу. Чарбинский прочел ее, положил в карман и приказал садиться на коней. Нам было приказано разместиться в кавалерийских казармах на улице Короля Милана. Поскольку солдаты, похоже, не слишком торопились выйти и делали вид, что заняты с походными палатками, Боттенлаубен крикнул:
— Всем выйти и по коням!
Люди послушались.
— В любом случае, — сказал я Багратиону, — умоляю тебя, передай Резе, что если не завтра, то я надеюсь увидеть ее как только смогу. Но сейчас это невозможно. Тем не менее спасибо тебе, что ты пришел, и я так благодарен Резе, что она послала тебя ко мне. Прощай!
С этими словами я пожал ему руку, он перекинул через шею лошади поводья и сел в седло. Затем, поколебавшись мгновение, сказал:
— Она очень тебя любит.
Я промолчал, не глядя на него.
Наконец я все же сказал:
— Я не могу сейчас оставить штандарт.
Он ничего не ответил. Через мгновение я вскочил в седло, подхватил штандарт и устроил его рядом с собой. Багратион еще раз взглянул на меня, потом отдал честь и ускакал. Мы выстроились в два ряда с теми, кто потерял лошадей, и были готовы двинуться в путь. Вскоре мы полностью вымокли. Боттенлаубен, проезжая вдоль нашей небольшой колонны, грозно смотрел в лица солдат. Чуть поодаль от него ехал Чарбинский, его меховой воротник был поднят, он не оглядывался, а дождь капал с кончиков его усов.
Наконец прозвучала команда отправляться. Дождь стучал по нашим шлемам и по одежде стекал в сапоги. Вода с карнизов по сточным трубам устремлялась вниз на тротуар, лилась с промокшего штандарта, полоскавшегося над головой, мне на плечо. Пока мы ехали по улице Короля Милана, я на мгновение подумал, а не повидаться ли мне все-таки с Резой. Но вдруг стало слишком трудно думать о ней, меня охватило странное безразличие. Наверное, я устал, я не спал несколько ночей и не мог сосредоточиться. Перед глазами проносилась какая-то путаница образов, которую я больше не контролировал. В мыслях теснились всадники в облаках пыли, грохот стрельбы, лицо полковника, лица убитых, лица в окнах на рыночной площади, и лишь лица Резы не было.