— Ничего подобного, — я обернулся, ожидая, когда Константин Викторович откроет дверь. — Я просто хотел познакомиться с другом моего папы, когда сам начал заниматься тяжелой атлетикой. Вот и познакомился.
— … А может быть, с пьянством на рабочем месте, или драками в школьных коридорах, — неожиданно холодным тоном докончил Гришковец.
Константин Викторович замер от удивления. Я же, не растерялся:
— Может быть. А может быть, с покровительством судьями недобросовестных тренеров. До свидания, уважаемый…
Я глянул на Константина Викторовича.
— Петр Николаевич, — подсказал дядя Костя.
— Уважаемый Петр Николаевич.
— Удачи на соревнованиях, Вова, — сказал он ледяным тоном.
— И вам тоже удачи в вашей работе, — ответил я не менее колко.
Мы покинули кабинет.
— Они заодно, — сказал я. — Сейчас ваш друг Иващенко может стать нашим единственным союзником.
— Гришковец будет выгораживать Рыкова всеми силами, — согласился Константин Викторович, когда мы направились по коридору к лестнице. — Но Максима в руководстве общества точно послушают. Его слово весомое.
— Весомое, — согласился я, а потом замер и остановил тренера за рукав. — Но и ваше не менее весомое.
— Мое?
— Да. Потому что именно вы и сможете уговорить Иващенко помочь нам с Рыковым.
— Ну как тебе? Нравится? — Спросила Мама, сидя на диване в большой комнате.
Бабушка примостилась в деревянном кресле с мягкой спинкой и сидением, что стояло у тумбы с приемником.
Я погладил приятную ткань новой школьной формы, тронул блестящую пуговку на курточке.
— Отлично, — улыбнулся я. — В самый раз. В школу пойду во всеоружии.
— Ты за лето очень скинул, — улыбнулась мама, — вытянулся.
— Ага, как на дрожжах, — сказала бабушка. — Вон как в плечах за три месяца раздался. О-го-го!
— Спасибо, — улыбнулся я.
Бабушка с Мамой заговорщически переглянулись.
— А у нас для тебя еще кое-что есть, — вдруг сказала мама. — Щас. Щас принесу.
Я заинтересовался. Бабушке даже заерзала в кресле от нетерпения. Мама вернулась из своей комнаты быстро.
— Я знаю, Вова, что ты не очень любишь мерить разную одежду, но это, тебе точно должно понравиться.
Она вышла, спрятав что-то за спиной.
— Это что? Какой-то подарок? — Удивился я. — День рождения у меня уже прошел.
— Ну и что, — разулыбалась бабушка.
— Мы с бабушкой долго думали, решали. Ну и решили, — мама как-то нетерпеливо помялась на месте, словно бы подбирая слова. — В общем, вот.
Она показала мне спрятанные до этого за спиной руки. В одной оказалось аккуратно сложенное красное спортивное трико. В другой… новенькие кожаные штангетки. Красно-белые, с широким ремешком они висели, связанные за шнурки.
— Вот этого я правда не ожидал, — улыбнулся я. — Вот это удивили.
— Может, примеришь? — Спросила Мама.
Я взял трико и штангетки. Положил обувь у ног.
— Я думал, ты против тяжелой атлетики, — сказал я, хитровато ухмыльнувшись.
— Я… — не сразу решилась мама, потом глянула на бабушку, как бы ища поддержки. — Я поняла, что ты был прав, а я нет. Понимаешь, сынок. Когда я увидела, как ты стараешься, какие успехи делаешь, меня за тебя такая гордость взяла… Такая…
Мамины глаза заблестели, и она даже отвернулась, стараясь не показывать своих слез.
— В общем… Ты был прав, Вова. Дело тут было ни в какой ни в атлетике. Просто так вышло. Просто такая уж судьба. А у тебя теперь будет другая. Ты вон как изменился за три месяца. И я поняла, что ты свою судьбу сам можешь сделать. Такую, какая тебе самому ближе.
— Я рад, что вы больше не против моих тренировок, — я улыбнулся.
— Не против, Вова, — мама не удержала слезу, и та скользнула по ее румяной щеке. Женщина быстро утерла ее тыльной стороной ладони. — Мы больше не против.
Большие межрайонные соревнования начались в первое воскресенье сентября. Участвовали в них три района: Новокубанский, Усть-Кубанский, и спортсмены из города Армавира. Там же, в Армавире, и проводились соревнования.
Принимала их детско-юношеская спортивная школа олимпийского резерва номер семь. Участвовали несколько потоков по возрастам: от двенадцати до шестнадцати лет, и по весовым категориям: от легчайшей до полутяжелой.
Соревнования растянулись на несколько недель. Первым потоком шли ребята постарше, во второе воскресенье сентября пришло и наше время.
Школьный автобус привез спортсменов из надежды к десяти часам утра. Соревнования же должны были начаться в двенадцать. За два часа до выхода на представление всех спортсменов, которых сегодня набралось не менее сорока человек, нам предстояло взвешивание и регистрация заявленных весов. Конечно, из нашего возраста и категории, это был только первый поток. Всех атлетов за один день не принять.
После, все мы собрались в просторном спортивном зале для волейбола. Тут, на возвышении, стоял сооруженный заранее помост, разместили места для судей-рефери, а также столы для жюри и прочего персонала соревнований.
Под места для зрителей использовали длинные деревянные лавки, которыми спортивный зал был заставлен до самого выхода. Людей и правда было много: родители и одноклассники маленьких атлетов пришли посмотреть на их выступления.
На представлении мы вышли в спортзал, выстроились перед помостом. Секретарем соревнований был Иващенко, он же возглавлял жюри. Он стал представлять всех атлетов, называя их фамилии и принадлежность к району, в котором те проживают. Каждый из нас, при этом, выходил из строя, встречаемый всеобщими аплодисментами.
Когда вышел я, мой взгляд упал на сидящего в первом зрительском ряду Константина Викторовича. Тренер явно переживал. Он ерзал на своем месте, нервно шевелился, поглядывая на стоявшего к нему спиной Иващенко.
— Ну что, — сказал Константин Викторович, когда мы встретились с ним в полной народу комнате для разминки. — Вес я заявил. Рывок начнешь с тридцати пяти, как и планировали. Ну а толчок… Зря ты меня уговорил сразу полтинник заявить. Надо было постепенно. Начать с сорока семи, например.
— Вы поговорили с Максимом Валерьевичем? — Спросил я, сидя на лавке, и массирую мышцы бедер.
Константин Викторович нахмурил брови. Отвел взгляд.
— Нет, Вова. Пока что не поговорил. Я хотел перед соревнованиями, но не решился. Попробую в перерыве. Или, в крайнем случае, к концу дня.
— Может, я вам помогу с этим? — Поднял я на него взгляд. — Давайте подойдем вместе. Я придумаю, что сказать. Как-нибудь заведу разговор.
— Да не Вова, — поторопился ответить он. — Давай-ка я сам. Все же, это мой друг, моя ошибка прошлого. Прежде чем говорить про Рыкова, надо мне с Максимом помириться. Вот я и помирюсь.
Я покивал, пристально глядя Константину Викторовичу в глаза.
— Все будет нормально. Вы сможете с ним поговорить.
— Смогу, — тоже покивал он, стараясь выглядеть решительным.
Но сомнения, отражавшиеся в глазах, дядя Костя скрыть так и не смог.
— На помост вызывается, — заговорил в колонках под потолком строгий голос Максима Валерьевича, — Медведь Владимир Сергеевич. На штанге тридцать пять килограммов.
Я встал, встряхнул руками. Разгоряченное, размятое тело казалось нагретым силой, пластичным, словно смола.
— Ну че, давай, Вова, — хлопнул меня по плечу Сережа, который уже удачно отработал подход. — Волнуешься?
— Не очень, — улыбнулся я ему.
— Я вот, сильно в первый раз волновался, — сказал он серьезно. — А ты что ж, совсем нет?
— Все будет нормально, — уверенно сказал я и пошел из разметочной комнаты с тренажерами в зал, к помосту.
По пути я встретился взглядом с Мартиком. Тот, хмурый, словно полено, стоял у стены, оперишься спиной. Лицо его будто бы застыло в злой, недоброжелательной маске.
После той драки в коридоре у раздевалки мы с Маратом не общались. Словно обидевшийся, он разговаривал со мной разве что по тренировочному делу, и то резко и грубо. Отрывисто. Я отвечал тем же.
— Вова, — встретил меня у выхода на помост Константин Викторович, — готовый?
— Готов, — ответил я.
Константин Викторович заозирался.
— Гришковец — главный судья-рефери. Будет сидеть перед помостом. Я боюсь, что он станет тебя валить.
— У меня тоже есть такое ощущение, — сказал я. — постарается поймать на мелких ошибках. Потому я и не собираюсь их совершать.
— Как бы с его стороны подлога не было, — ответил дядя Костя.
— Посмотрим, — бросил я и вышел в зал.
Я поднялся по ступеньке к помосту. Там меня уже ждала собранная штанга. Перед лицом немного справа я увидел столы жюри. Судьи-рефери, а было их трое, сидели на стульях вокруг помоста: один спереди, двое по бокам. В руках они держали по два флажка: белый и красный. За ними — пестрая масса зрителей, ждущих моего подхода.
— На штанге тридцать пять килограммов, — повторил Максим Валерьевич, — пожалуйста, Владимир.
Я встретился взглядом с Гришковцом. Тот смотрел безимоционально, ждал. Что же выкинет этот гад? Станет валить меня сразу? С первого подхода? Ну сейчас и посмотрим.
Я опустился к штанге, а потом легким движением вырвал ее, приняв сверху в седе. Встал.
Три секунды, что есть у всех троих судий-рефери, чтобы вынести свое решение, показались мне невероятно длинными. Казалось, я целую вечность стоял с этой штангой над головой.
Когда они истекли, все трое подняли белые флажки. Раздался протяжный звонок.
— Вес взят! — Крикнул Гришковец. — Опустить!
Он дал отмашку, и я опустил штангу, придержав, чтоб сильно не подпрыгнула. Зал разразился аплодисментами. Я сошел с помоста.
— Че это он? — Спросил Константин Викторович, когда я вернулся в коридор, разделявший комнату для разминок и спортивный зал. — Я думал, сразу начнет валить.
— Это будет слишком заметно, — сказал я.
— Ну да, — задумался тренер. — Станет, небось, исподтишка кусать, когда не ждешь.
Рыков подошел к небольшому, выделанному кафельной плиткой уличному туалету. Народу тут была куча. Поток закончил с рывком, и председатель соревнований объявил перерыв между упражнениями. Подходил черед толчка.