Снова он бросился к двери. Красноватые волны покрыли еще одну ступеньку, и приторный запах ощущался все сильнее. Первым его движением было - спуститься вниз и захлопнуть дверь, но, сделав шаг, он остановился. Для того чтобы добраться до двери, надо было чуть не до плеч погрузиться в ядовитое, жгучее облако - это было равносильно смерти.
Он задернул штору в надежде хоть сколько-нибудь задержать движение газа, отошел к столу и, опустившись в бессилии на табурет, сидел так некоторое время, не отрывая глаз от темных складок материи, из-за которых скоро должна была появиться отравленная волна.
Что делать? И как это случилось? Служитель ли по нечаянности или из любопытства отвернул кран баллона или газ сам прорвался через неплотный затвор? И почему оказалась открытой дверь внизу? Неужели он сам забыл ее захлопнуть за собой? Но это все не то. Сейчас главное - что делать. Неужели конец... сегодня... в этом каменном мешке?
Собачонка внизу взвизгнула еще раз отчаянным голосом и замолкла.
Страшным усилием воли Штеккер взял себя в руки. Надо спокойно обсудить положение и поискать пути к спасению. Из комнаты выхода нет. Телефон? Он внизу, чтобы добраться до него, надо прорваться через узкую дыру, закупоренную газом... Долбить стену? На столе лежал маленький молоток с заостренным концом. Сколько же времени потребуется, чтобы пробить таким оружием кирпичную кладку? Часа три-четыре? Он взял молоток и ударил им по стене. Посыпались мелкие осколки штукатурки, известковая пыль. После нескольких минут обнажился кирпич, от которого самые сильные удары отбивали лишь незначительные обломки. Штеккер оглянулся назад: багровый туман выползал из-за складок шторы и змеился струйками у порога.
Он почувствовал, как давящий ком подкатил к горлу и захватил дыхание... Короткое рыдание вырвалось из груди надорванным звуком, в котором он не узнавал своего голоса. Все тело вдруг покрылось холодной испариной. Он машинально вытер платком лоб и продолжал смотреть на струйки тяжелого газа, расползавшиеся по направлению к его ногам. Еще минута, и стоять на этих холодных плитах будет немыслимо.
В это мгновение странный звук привлек его внимание. В дальнем углу копошились две темные фигуры. Это были крысы, выгнанные газом из подполья, - те самые, которым впоследствии, вероятно, было бы суждено также попасть под колокол в большой лаборатории. Животные метались по комнате, попадая временами в дрожащие бурые клочья и каждый раз вскрикивая от боли. Вдруг обе они, словно сговорившись, прыгнули к длинному столу, стоявшему вдоль стены, и вскарабкались на его гладкую поверхность.
Штеккер окинул взглядом пол - газ лизал уже подошвы его ботинок. Непроизвольным движением бросило и его туда, где жались в углу напуганные зверьки. Он вскочил на верхнюю доску стола и встал, прислонившись к стене, бледный, растрепанный, страшный, с блуждающими глазами, сжимая в руке рукоятку молотка. Что же дальше? Бороться против неизбежности или... Так просто было положить конец всему: броситься вниз и вдохнуть раз этот тошнотворный студень...
Нет, это всегда успеется... Выбрав место на высоте груди, он придвинулся к стене и стал ожесточенно долбить ее молотком. Снова посыпалась штукатурка, обломки кирпича, белая пыль. Он работал с исступлением, не останавливаясь ни минуты, обливаясь потом. И работа принесла успокоение. Не то чтобы родилась надежда, а просто он всем существом ушел в эти лихорадочные удары. Надо проломить только небольшое отверстие, позвать на помощь, увидеть людей.
Он взглянул еще раз назад. Газ поднимался уже до половины высоты стола, а выбоина в кирпиче была глубиной не больше кулака. Штеккер вздохнул всей грудью; голова закружилась от приторного противного запаха. Какое безумие! Надо было начать работу гораздо выше, как можно выше, чтобы газ не успел подняться к ногам. Взгляд его снова упал на табурет, стоявший шагах в трех от стола. Как мог он допустить такую ошибку? Ведь через полчаса на столе уже нельзя будет стоять.
Несколько секунд он простоял в нерешительности, потом вдруг положил молоток у стены, застегнул почему-то наглухо пиджак, стиснул зубы и прыгнул вниз... Жгучая нестерпимая боль охватила ноги до колен. Он испустил звук, похожий на рычание, и сделал шаг вперед. Судорожным движением схватил он табурет и бросил его на стол. В глазах темнело, ноги горели невыносимо. Шатаясь, как пьяный, шагнул он назад к столу, почти упал на его край и со страшным напряжением втащил на доску вдруг осевшее, расхлябанное туловище.
Минут пять лежал он на столе, корчась от боли, и плакал бессильными, холодными слезами. Потом боль несколько улеглась и вместе с тем началась снова работа мысли. Он всмотрелся пристально в колеблющееся красное море: оно колыхалось почти на том же уровне, по-видимому, скорость движения его убывала. Или это только показалось? Он посмотрел на часы, было четверть двенадцатого, но он не знал, когда началась катастрофа. Во всяком случае, впереди была еще вся ночь - помощь придет не раньше утра, если до тех пор он останется жив.
С трудом ступая на обожженные ноги, он дотащился до табурета и передвинул его в угол стены, чтобы дать больше устойчивости телу. Затем, чуть не плача от боли, вскарабкался на шаткую деревянную площадку и встал на ноги. Он вспомнил вдруг свою недавнюю жертву, как она спасалась на колодку, предусмотрительно поставленную посреди резервуара. Ему почудилось что-то странное в этом сопоставлении, какая-то дьявольская насмешка судьбы. Но еще раз взял он себя в руки и отбросил назойливые мысли. Сейчас надо думать об одном и даже не думать, а только делать - долбить, долбить, пока еще могут пальцы держать молоток.
И он принялся в третий раз за свою работу, выбрав место в стене недалеко от угла. Он весь как-то сжался, стиснул зубы и, не оглядываясь назад, наносил удары. Они падали один за другим частые, гулкие, упорные, под ними сыпалась белая и красная пыль, и отчетливо слышно было ее шуршание в напряженной тишине, становившейся с каждой минутой непереносимее. Он бил по стене с остервенением, шепча проклятия сквозь стиснутые зубы, борясь гулом ударов с пугающим молчанием. Он уже потерял сознание времени в этом неустанном напряжении, когда снова шум под ногами заставил его взглянуть вниз.
Это крысы бегали от угла к табурету. Газ поднялся до уровня стола и, обжигая их, полз клочьями по его поверхности.
Штеккер опустил руки и только теперь почувствовал, насколько он утомлен и разбит этой лихорадочной работой. Все тело было в поту, мокрые волосы падали на глаза, пальцы дрожали от напряжения и еле держали молоток. Сердце стучало больными толчками, легким не хватало воздуху. Он машинально следил глазами за суетой загнанных животных и вдруг вздрогнул. Крысы остановились у табурета и, подгоняемые болью, начали карабкаться по деревянным ножкам. Еще секунда, и одна из них, цепляясь за костюм, стала взбираться по ногам, по туловищу...
Штеккер закричал от страха и отвращения. Он оторвал от себя крысу и швырнул в угол комнаты, потом ногой стал сбивать второе животное. Табурет качался и грозил каждую секунду опрокинуться. Наконец ударом носка он подбросил крысу в воздух...
Штеккер облокотился об угол стены, задыхаясь и дрожа. Силы его покидали.
Продолжать работу дальше? Поздно... Газ настигнет его раньше, чем он сделает половину дела. К тому же он чувствовал, что не может двинуть рукой.
И вдруг случилось что-то новое, что он даже не сразу понял: свет погас...
В этом тоже виноват был газ, нарушивший где-нибудь неплотный контакт. Штеккер стоял неподвижно на своем шатком убежище, оглушенный ужасом случившегося.
Теперь он не мог даже видеть, как подбирается к нему то неумолимое, что колышется где-то тут, под ногами, - близко ли, далеко ли, он не мог теперь этого знать. Подымается ли оно? А может быть, остановилось? Может быть, волна начала спадать и возможно еще спасение?
Штеккер вспомнил о спичках. Осторожно, стараясь не выронить маленькую коробку, он вытащил ее из кармана и дрожащими пальцами пересчитал деревянные палочки. Их было только три, три вспышки света в хаосе тьмы. И сейчас же, не в силах сдержать непреодолимое желание взглянуть вниз, он зажег, одну из них. Вспыхнул желтоватый огонек, но то, что он выхватил из мрака, было смутно и неясно. Спичка, обжигая пальцы, погасла. И тьма вокруг снова сомкнулась плотной завесой.
Теперь мыслей в голове уже не было. Оставался слепой инстинкт, заставлявший бороться за жизнь до последней возможности. Он снова сжал в кулаке рукоятку молотка, которую не выпускал все это время, нащупал пальцами левой руки сделанную в стене выбоину и уже вслепую, почти наудачу, стал долбить каменную стенку, останавливаясь только временами, чтобы перевести дыхание. В горле пересохло, в голове стучало, перед глазами метались огненные вихри. А он все стучал, стучал, не думая ни о чем. Но это не могло продолжаться без конца. Удары становились все слабее, падали наудачу, пальцы дрожали. И вот, наконец, при сильном косом толчке заостренный конец соскользнул по неровной поверхности, и молоток, вырвавшись из руки, упал в темноту. Наступившую тишину прорезал дикий, уже почти нечеловеческий крик:
- Спасите! Спасите!
Как бы в ответ внизу раздался бой часов. Прозвучало двенадцать ударов.
Круг неизбежности замкнулся. Впереди оставалась смерть, но когда? А может быть, проклятое облако остановилось и уже оседает вниз? Ничто не говорило больше о приближении или удалении невидимого врага. Ни звука, ни искорки, ни запаха - вероятно, притупившееся чувство перестало воспринимать его.
Жгучая боль в ступнях пронизала его до глубочайших извилин мозга. Конец? Яд захватил его последнее убежище!
Он вытащил из кармана спички и дрожащими пальцами попытался зажечь одну из них. От неуверенных ли движений или от сырости она вспыхнула мгновенно слабой искоркой и погасла, ничего не осветив. Не раздумывая, он схватил последнюю и чиркнул по коробке. Спичка загорелась, и снова бледный огонек осветил темный угол... Штеккер нагнулся, лихорадочно глядя вниз. Табурет торчал еще одиноким островом в багровом море - боль обманула его приступом от старого ожога. Но туча поднималась.