Полет предстоял долгий, они оживленно болтали. Ему показалось любопытным то, что она говорила – ее острые суждения об искусстве, тонкая наблюдательность.
– Вы умны, Джулия. Что, впрочем, только доказывает вашу профессиональную пригодность, – заметил он. Просто из вежливости, как ему думалось.
Но Джулия отреагировала совершенно неожиданно:
– Мужчины подбадривают женщину самыми примитивными способами, которые всего лишь доказательство мужского шовинизма. Интересно, вы стали бы говорить мужчине – журналисту из популярной газеты, что он умен? Это бы само собой разумелось. Было бы даже хамством так говорить, не так ли? А говоря с женщиной – чем бы ни занималась, – считается вполне приличным ее похвалить за то, что она не идиотка.
– Джулия, я совсем не хотел вас обидеть, – растерялся Дэвид, но ощутил себя виноватым, стал оправдываться, будто старался загладить свою вину. В любом случае произошла неловкость. Он продолжал делать комплименты – из желания снова почувствовать себя любимчиком. Говорил, что он давно хотел сблизиться с ней, но не решался, зная, как она строга. Да много чего еще.
– Я неизменно восхищаюсь вами, Джулия. И счастлив, что наконец-то представился случай познакомиться ближе.
Незаметно для себя самого он стал гладить ее колено, почти невольно рука заскользила по внутренней стороне бедра. И Джулия стала отвечать его движениям. Всем телом. Узкая юбка неприлично задралась, обнажив стройные ноги. Он уже расстегивал пуговицы ее блузки, когда Джулия вдруг остановила его, шепча в самое ухо: «Дэвид, в самолете есть место для того, чтобы…». Она не договорила. Поднялась и, застегиваясь на ходу, направилась к дверям туалета. Чуть погодя, Дэвид вошел за ней в эту неимоверную тесноту. Их секс был страстным до бесчувствия. Потому что чувства включились, все сразу – и работали вперемежку с двигателем самолета.
Чувство неловкости, ощущение ужасающего физического неудобства, и абсурда происходящего заодно. Голова Джулии откинулась и вдавилась в зеркало над умывальником. Дэвиду показалось, что зеркало не выдержит, и пойдут трещины. Он задержал ее плечи, охраняя от ненадежного стекла.
Их поцелуй еще продолжался, они не разнимали губ, не могли оторваться друг от друга несколько минут. Еще несколько минут исступления и головокруженья, пусть продлятся…
– Ты потрясающий, Дэвид, – еле слышно проговорила Джулия.
– Это ты потрясающая, – сказал Дэвид, понемногу приходя в себя. Лица обретали нормальное человеческое выражение.
Он уже ощущал свое положение как комическое.
Хорошо, если просто комическое. Он нажал на ручку двери. Улыбнулся стюардессе, возвращаясь к своему креслу. Джулия присоединилась к нему минуты через четыре, они продолжали болтать, как ни в чем не бывало – но уже не о мужском шовинизме. Все больше о формообразующем значении финалов малеровских симфоний.
С тех пор Джулия никогда не писала о нем статей, а Дэвид никогда не делал ей комплиментов. При встречах они вежливо раскланивались.
Но такая отточенная и доведенная до совершенства мимолетность – исключение.
Вовсе избегать драматических коллизий не удавалось. Вернее, Дэвид никогда не ставил перед собой никаких ограничительных рамок.
Он действительно влюблялся, терял голову. Как во время недавнего романа с певицей Тиной Дени, приглашенной петь в опере Дебюсси «Пеллеас и Меллизанда». Прозрачность и тонкие нюансы Тининого сопрано его потрясли. Они репетировали Меллизанду, парижская певица идеально подходила для роли – нежная девушка с волосами цвета льна, тонкая и гибкая, воплощение простоты и естественности.
Дэвид почти забыл о Полине. В какой-то момент он увлекся так, что во время редкого пребывания дома наказывал Полине и Мэрил его не беспокоить. Он работает, он создает трактовку сложнейшего оперного полотна. Что было, отчасти, правдой. Его увлечения помогали ему делать музыку личностной, конгениальной. Романы становились его вдохновением, секретом его таланта.
Это так просто. Это так страшно.
Тина была не просто милой девочкой. Она была глубоко одинокой женщиной, покинутой мужем ради парижской модистки. В Нью Йорке жила в отеле. Все это она рассказывала Дэвиду во время коротких послерепетиционных свиданий, быстро вошедших в привычку. Она не жаловалась, не просила его о преданности. Она не нападала и не обвиняла. Но почему-то заставляла его чувствовать себя подлым и ничтожным человеком. Тина была беззащитной, и удивительно искренней.
– Я понимаю, Дэвид, ты просто увлечен. Ты не любишь меня и я не прошу тебя быть со мной. Меня, наверное, нельзя любить. Со мной что-то не так. – Часто говорила она, и глубокие глаза наполнялись печалью.
Он успокаивал ее, переубеждал. Говорил, что любит, но у него есть дочь, он не может оставить ее без отца. Весь этот бред. Он понимал, что Тина особенная женщина. Но страдание ее удел. По-видимому.
В конце концов, у нее редкой красоты голос. И она талантливая певица, это ее призвание. Возможно, найти личное счастье Тине не суждено. Но она и без того щедро одарена, в чем проблема?.. Так (или примерно так) рассуждая, Дэвид с легким сердцем прекратил с ней видеться по окончании работы в «Метрополитен-опера».
Дэвид так часто ее вспоминал! Тина мучилась, и не умела мучить других, вот в чем ее проблема! Он понимал, что неправ. Его вдохновение не должно стоить так дорого тем, кто его вдохновляет.
Столько драм и разочарований. И сколько страдающих женщин, о которых он тут же забывал, находя новые поводы для вдохновения, и преданно любя только Полину, только ее одну.
Постоянная занятость помогала ему не захлебнуться в опасном, им самим созданным круговороте. К своему счастью, Дэвид Луччи был нарасхват. Это его спасало.
Полина зашевелилась в кресле. Глаза распахнулись, она встревоженно огляделась по сторонам.
– Дэвид, я совсем забыла, что мы в самолете. Мне снился Нью Йорк, наша квартира на Семьдесят второй улице, я зову тебя вниз – пить чай. А Мэрил разбила чашку, ее любимую, помнишь? С бабочками. То есть это мне приснилось. Чашка, слава богу, цела.
– Это к счастью, – Дэвид поцеловал ее в щеку. – Посадка через час, ты вовремя проснулась. Я люблю тебя.
– А я тебя обожаю, мой гениальный муж!
Мэрил еще спала, крепко прижимая к себе медвежонка с мягким кашемировым сердцем в мохнатых лапах.
– Просыпайся, Синдирелла, – Полина погладила девочку по волосам. Та только засопела в ответ. – С этой разницей во времени мы теперь неделю не будем понимать, который час.
– Но вы такие прекрасные путешественницы, мои девочки! Ваши полеты делают меня непозволительно счастливым.
«Не забудьте пристегнуть ремни», – зажглась красная строка, самолет начал мягко снижаться.
X
Линда начала новый день в прекрасном настроении. Холодный душ, причесалась наскоро, тронула губы легкой помадой, и отправилась завтракать в ресторан отеля. Крепкий кофе и в меру прожаренные гренки убедили окончательно: все, что она собирается сделать – правильно.
«Have a nice day!» – приветливо помахал метрдотель, когда она проходила мимо. Она улыбнулась в ответ, и заверила, что ее последний день в «Ритце» необыкновенно хорош. Ее глаза блистали, когда она вернулась в номер. Свежие газеты. Взгляд сразу выхватил приятную статью о ее недавнем концерте. Ну и без упоминания о глухоте, конечно, не обошлось. Ничего, совсем скоро у них появится другая информация. Журналистам встряски необходимы, освежают стиль.
Она еще раз осмотрела равнодушные камни, и бросила коробку в сумочку. Надела джинсы, свитер, и огромные черные очки: «Это так смешно!» – пронеслось в голове. Ну и что? Жизнь – это вообще смешно. Лучше об этом не думать. У нее сложный «nice day» впереди. Линда поправила волосы, накинула пальто и направилась к лифту.
Станция метро «Грин-парк» находилась совсем рядом. Всего несколько остановок – и она вышла у вокзала Виктория.
Ячейки камеры хранения находились довольно далеко от входа. Линда двигалась без остановок, изредка поглядывая на указатели.
Здесь. Серые блестящие дверцы с ручками, совсем немного людей. Она легко открыла одну из ячеек, положила коробочку, и набрала код. Вот и все. Стремительно покинула здание вокзала, ей надо вернуться в отель, срочно!
Через несколько минут она уже проходила мимо портье, кивнула ему и, лучезарно улыбаясь, сказала, что прогулка по утрам – ее любимый моцион. Это придает сил на весь день.
В номере она разделась и, не давая себе времени задуматься, позвонила Жакобу.
– Доброе утро! Жакоб, мы улетаем сегодня вечером. В Нью Йорк. Нужно подготовиться к концертам, я должна привыкнуть к залу. Надеюсь, с гостиницей не будет проблем? Да, в «Хилтоне», как всегда. И еще – кажется, у нас большая неприятность. Ты мог бы прямо сейчас ко мне подняться?
Когда толстый непроспавшийся Жакоб появился в дверях, он нашел Линду взволнованной.
– Что случилось? Такие прекрасные новости, я хотел, чтобы ты осталась здесь еще на три дня, у нас важные переговоры. Есть предложение для частного концерта во время эксклюзивной вечеринки – как прослушивание для новых гастролей! Это грандиозное предложение, там соберутся знаменитости.
– Потом, потом, Жакоб, может быть. Мы вернемся к этому позже. У меня неприятность, пока не знаю, как этому относиться… не знаю, что мне делать. Бриллианты исчезли. Я сегодня обнаружила.
– То есть? Ты надевала их?
– Нет, но шкатулки на месте нет.
– Как глупо хранить ценности в номере! Я тысячу раз тебе это говорил, ты меня вовсе не слышишь. – Фраза прозвучала двусмысленно, Линда с трудом подавила улыбку. – Мы должны звонить в полицию. Прямо в голове не укладывается! И ты еще собиралась сегодня уехать, теперь придется задержаться. Все и всегда происходит к лучшему. Может, глупо так говорить, но у нас пропасть новых предложений!
– Жакоб, в полицию звони, а уехать нам ничего не мешает. Кит моих инструментов стоит в Нью Йорке, ничего не надо паковать. А искать бриллианты можно без нас. В моем номере их нет. Позвони в полицию, закажи билеты – и мне нужна распечатка всех возможных рейсов из Нью-Йорка. В Лондон, в Амстердам, в Париж – я должна знать, если у меня столько новых предложений. Не забудь о гостинице в Нью Йорке.