– Отель «Хилтон», пожалуйста, – бросила она кэбмену. Машина плавно тронулась с места.
До ближайшего рейса в Амстердам оставалось четыре часа.
Линда вернулась в отель. Попросила Жакоба распорядиться насчет билетов. Он был изумлен, но она объяснила, что у нее личные проблемы. Она только что получила сообщение от Яна, он очень болен. Она должна лететь в Амстердам срочно. Одна.
– Жакоб, концертов в Нью Йорке не будет. Задержись, придумай что-нибудь. Я тебе доверяю полностью. Зато мы успеем на концерт в Лондоне. Ты доволен? Я буду там, обещаю. Телефон со мной, мы свяжемся. Надеюсь, я быстро улажу дела в Амстердаме. Ты должен понять. Ян мой муж, я ему необходима. Так и скажи Дэвиду Луччи.
– Линда, но это сумасшествие, это громадная неустойка! Меня разорвут на части! Грэхем будет в ярости!
– Объясни, что меня не устраивает его музыка. И его условия. В следующий раз будем договариваться наверняка. Я же в прекрасной форме, все впереди, Жакоб. У нас будет потрясающий концерт в Лондоне, новые перспективы. Блестящие перспективы, обещаю! И ты самый лучший в мире импресарио, Жакоб! Я попробую уснуть ненадолго, разбуди меня через час.
Линда осталась одна. Мстительные настроения оставили ее, она забыла о Дэвиде напрочь. Все это время она выполняла какие-то действия, стараясь не забыть их последовательность. Будет очень смешно, если что-то перепутала. Кажется, ничего.
Можно расслабиться. Можно быть самой собой. Без этого кошмара. Она музыкант, в конце концов. Это настоящее. Все остальное не стоит усилий. Таких усилий уж точно. Она вздохнула, даже не зная еще – с облегчением или от нервного перенапряжения. День был сумасшедшим.
Как хорошо, что она не распаковывала вещи.
XII
Ян сидел у рояля, заставляя себя сочинять. На пюпитре – партитура недописанного квартета. Нет, вернее сказать, ненаписанного. Только недавно начатого. Но уже изрядно поднадоевшего его создателю. Повсюду разбросаны листки исчерканной нотной бумаги. За два дня он выпил неимоверное количество лекарств, горячего молока с коньяком – специальный рецепт от кашля, но никак не мог побороть простуду. Голова кружилась – от гриппа, от перенапряжения, от общего разочарования, которое овладело им в последнее время. Нет, с его утяжеленной и тщательной манерой письма он не добьется популярности. Никогда не добьется. Сейчас он пишет очередное творение для ансамбля музыкантов, его торопят – опус должен исполняться на юбилее консерватории через месяц. Не такая уж проблема закончить в срок. Просто – зачем? Большой зал Консерватории, коллектив преподавателей кафедры композиции, студенты и несколько коллег-музыкантов, которые скажут ему ободряющие слова о глубине замысла и верности избранному стилю. На этом его праздник закончится.
Не будет ни приглашений, ни последующих звонков о гастролях. Ни заказов. И он снова скажет: то, что он делает, недоступно пониманию современников, поймут его гораздо позже. Он будет даже приводить примеры, огромное количество примеров, как часто окружающие недооценивали гения. Как часто не догадывались, что посмертная слава станет запоздалой наградой тому или иному композитору.
И все это будет неправдой. Как бы он хотел писать легче, доступнее, ярче! Зачем он вообще стал писать музыку? По причине одаренности и тяги к сочинительству? Нет. Потому, что он был уверен, что станет знаменитым композитором. Кто внушил ему эту идею? Кто?!!
Ян попытался найти карандаш, сдвинув листки на рояле. Какие-то газеты зашуршали под его пальцами. Статьи с портретами Линды Макдорманд. Слова о том, как она играет и где ей хотелось бы играть. Вокруг на стенах – тоже портреты Линды Макдорманд. Улыбающейся или сосредоточенной, с дирижерами и без них. Линда музицирующая и Линда, вышедшая к публике на поклоны. Цветы в ее руках и улыбка счастья.
Счастья быть признанной. Счастья быть знаменитой. Чего она никогда не ценила и что не означало для нее ровным счетом ничего. Ей нравилось играть на барабанах. На каких-то коровьих колокольчиках, бесконечных там-тамах, тимпани, маримбах, вазах, палочках, свистелках, тарахтелках – на всем, что стучит, издает шум и воссоздает ее, Линды, внутренний мир. Ян это знал наверняка. Он так хорошо ее знал.
Линде с самого начала было достаточно музыки, которая звучит в ней – для того, чтобы делать вид, что это написано кем-то другим. Она воспроизводила только то, что хотела. А дураки-газетчики кричат о точности прочтения авторской партитуры. Есть ли вообще автор? Может быть, есть только интерпретация? И нет ничего, что кем-то написано?
Ян Петерсон сидит дома. Нет, в музее имени Линды Макдорманд, и пытается писать. У него ничего не получается, это она виновата. Линда, так похожая на птицу. Птичья манера присваивать чужое и выдавать за свое. Или нет, выдавать свое за чужое. Она отняла у него талант, она его присвоила!
Теперь он пил уже чистый коньяк, без молока. Голова кружилась – то ли от простуды, по-прежнему, то ли от алкоголя. Или это навсегда теперь – головокружение, ощущение полного бессилия. И дождь за окном. Бесконечный дождь.
Это Амстердам. Где местные жители не разгуливают по улицам, они сидят в барах и пьют пиво. А Ян сидит в заповеднике перкуссионизма и заканчивает никому не нужное произведение в срок.
Она умеет это – схватить и не отпускать. Тебе ее жалко, ты ее гладишь, успокаиваешь. А потом глядь – это она тебе нужна, а ты ей на хер не нужен. Она тебя взяла, смяла в лепешку и пошла дальше, наигрывая птичьи трели. Такие самобытные, приводящие в восторг. Она придумывает новые инструменты, ритмы, у нее все получается. А у тебя ничего. Потому что она все у тебя отобрала. Эта юродивая Линда Макдорманд, твоя жена. Эта гиперуспешная Линда Макдорманд. Фе-но-ме-наль-ная Лин-да Мак-дорм..м…
Телефонный звонок прервал его размышления, перепил он изрядно. Милашка Хелен прилетела из Лондона еще вчера.
– Где ты был? Я звоню столько раз!
– Я совсем болен. Иногда засыпал, наверное, терял сознание. Сейчас лучше.
Внезапно он понял, что хочет ее видеть. Немедленно. Да.
– Хелен, дорогая, приезжай ко мне. Я один.
– Конечно, приеду. Должен же кто-то тебя лечить. И поесть привезу, сиди и не двигайся. Целу-у-у-ю! – протянулся низкий коровий голос.
Гудки отбоя в трубке зазвучали как музыка, музыка покоя. Он не один, и сможет хоть на время остановить кошмар откровений, выворачивающий его наизнанку.
Когда раздался звонок в дверь, он открыл сразу же. Кругленькая пышка Хелен с водянисто-голубыми глазами скупила половину супермаркета, она вовсе не озаботилась тем, как Ян выглядит. Даже внимания не обратила. Поцеловала в щеку, передала ему пакеты, сбросила куртку. Красный свитер и джинсы делали ее стройнее, но, впрочем, складывалось ощущение, что собственная привлекательность ее не заботит нисколько. Длинные светлые волосы, небрежно разбросанные по плечам, пухлые короткие пальцы с обкусанными ногтями. Хелен, конечно, не была изысканной, но меньше всего Ян нуждался в ее изысканности. Она излучала крепкое душевное здоровье. Что и было ему необходимо.
– Сейчас мы будем тебя лечить, пока ты хоть чуточку живой. Где можно найти чайник? Первым делом – горячего чаю. С вареньем, я принесла. Потом я сделаю тосты с сыром, по французскому рецепту, сначала яйца смешиваются с мукой, а потом… – Она продолжала говорить, когда он провожал ее в кухню.
– Налево по коридору – туалет, ванная комната к твоим услугам.
– Я помню, дорогой, не так давно ты мне их в третий раз показывал. Сейчас четвертый. Выучила. А где тапочки, халат?
– Потом, потом, я все найду. Сейчас хочу кусок второй части дописать, ты как свежий ветер ворвалась, я вдохновение ощутил.
– Ян, квартет подождет. Ты посмотри, до чего ты дошел со своими сочинениями. Смотреть невозможно, как мучаешь себя. Ты болен. Нужен отдых и постельный режим. Как всем великим композиторам в твоем состоянии.
Хелен ловко начала орудовать на кухне, вкусно запахло горячим хлебом.
Он прошел в кабинет, пытаясь то ли навести порядок, то ли найти какие-то бумаги, то ли… Ян растерялся. Неправильно, так радоваться ее появлению. И вообще, в этой квартире… Как-то все это неправильно, наверное.
– Ян, все готово!
Когда он вернулся в кухню, он нашел уютно накрытый стол, и Хелен, облачившуюся в передник. Кружева по подолу. Кроме передника на ней ничего не было. Она покрутилась перед ним.
– Такие впечатления – лучшее лекарство от простуды.
Яну стало стыдно. Он смотрел на ее простецкие щиколотки, на слегка свисающий мощный зад, коротковатые ноги, пухлые плечи. Ничего в ней ему не нравилось. Теоретически. Но в целом она его зверски возбуждала. Может это похоть. А может нормально. Он пил чай с вареньем, съел пару гренок. Потом руки сами потянулись к ней, к ее розовой плоти. Он обхватил ягодицы Хелен, усадил на стол. Распахнул свой халат и грубо, не лаская, взял ее прямо на этом столе, не выпуская из рук мякотную задницу, впившись мертвой хваткой. Голова Хелен задвигалась, застучала по столу. Она урчала, скользила пятками по его бедрам, мяла пальцами шею.
«Хорошо, у нее ногти обкусанные, не то исцарапала бы вконец», – пронеслось в голове, когда он остановился, и почти упал на нее, схватив за волосы, вжимая голову в стол… Она только пискнула, высвобождая пряди длинных волос, прижимаясь губами к его шее, и вылизывая, как кошка.
– Кошка и есть, – подумал Ян. – Толстая кошка с коровьими глазами. Как интересно.
Впрочем, за этим он ее и позвал. За этим она и пришла. Голос природы. Зов. И еще он понял, что не хочет, чтобы она уходила. Неважно, как что называется, он не хочет, чтобы внутренняя кутерьма началась снова. С Хелен он чувствовал себя лучше. Она нужна ему именно такой. С ней он чувствует себя сильным. Без лишних мыслей в голове.
Но они не могут здесь оставаться. Только не здесь, не здесь…
Ян прошел к дверям, проверил связку ключей в тумбочке. Все в порядке, ключи на месте. Правда, его машина еще в мастерской – он без конца модернизировал внешний вид своего навороченного «BMW».