— Илья, мне Визгликов сказал, что ничего серьёзного, но я ближе всего. Поэтому ты просто постоишь на улице, а я пойду и посмотрю в чём дело. Если и правда всё быстро, то мы и дальше поедем пьянствовать. Лично я не могу уже полноценно работать, ибо половину бокала всё-таки осушила, — сегодня Глаша впервые почувствовала, что совсем не хочет работать.
Выйдя в означенном месте, Глаша и Илья огляделись. На улице было пусто, старые здания, готовясь к сносу, по-своему грустили, даже свет местных фонарей был не яркий, белый, как у их коллег, а какой-то старый, как говорит нынешняя молодежь, ламповый. Глафира несколько раз набрала номер, с которого звонил Визгликов, но абонент был недоступен, и она пошла по примерным устным ориентирам, которые он ей оставил.
— Куда все делись-то? — пожала она плечами. — Илья, подожди меня здесь, я сюда загляну, — она показала на дверь, над которой висела половина оборванной таблички с надписью «…ары». Стас Михайлович, вы здесь?
Услышав чей-то глухой голос, Глафира удовлетворённо кивнула и пошла внутрь. Девушка, подобрав полы длинного сарафана, переступила валяющиеся ящики, шёпотом определила место, куда идти к Визгликову и, войдя в сырое, тёмное помещение, огляделась.
— Ну где вы там?
— А мы здесь, — отозвался незнакомый голос.
Глаша развернулась, и ей показалось, что из лёгких мгновенно выкачали весь воздух. Позади неё стоял мужчина, перед которым замер Илья, и возле его горла блестело лезвие ножа.
— А ты мне нравишься всё больше и больше. Ты даже облегчила мне задачу, — шёпотом проговорил человек. — Я думал красиво расписать тебя, но ты привела друга и теперь в вашей команде будет ещё кто-то, кроме Визгликова, кто будет нести глубокое личное горе. Так даже интереснее.
— Прекратите немедленно! Сюда едут оперативники, я их сразу вызвала, как только выехала на место, — строго сказала Глаша, у которой сердце прыгало где-то в пятках, а живот сводило судорогой. Она прекрасно понимала, что они здесь только втроём и что сейчас напротив неё стоит как раз тот человек, которого они тщетно ищут.
— Прекрасно, тогда нам нужно поторопиться.
Вдруг несколькими точными движениями мужчина сделал разрезы на запястьях Ильи и толкнул его Глаше на руки. А когда она бросилась навстречу и поймала летящее тело, ломаясь в коленях под его тяжестью, мужчина проговорил:
— Ты здесь будешь сидеть два часа. Ты будешь смотреть, как он умирает, и даже не подумаешь его спасти. Если ты меня ослушаешься, то твоих родственников: прекрасную маму, отца, брата и его отпрысков и даже бабушку постигнет не менее тяжёлая участь, — он помолчал. — Это вам всем наставление. Никто не имеет права уйти. Никто не имеет права отказаться от дела. И поверь, если ты сейчас дёрнешься, я об этом узнаю. И я приду за твоими близкими, — он помолчал. — Хотя тебе выбирать, ведь ты можешь сейчас вызвать скорую, и его спасут. А можешь сидеть и несколько часов смотреть, как он умирает.
Глаша знала, что она не будет делать выбор. Она навсегда осталась в том подвале, где сидела прижатая тяжестью тела Ильи, видела вытекающую из него кровь, держала его, когда он бился в конвульсиях последней агонии. И тогда родилась совершенно другая Глаша, и на улицу вышла только её тёмная сторона, потому что всё хорошее делало девушку слабой.
Глава 2
В раскрытые окна надсадно орала музыка. Сумбурный мотив прицельными ударами бомбил соседские головы, люди в возмущении глядели вверх, откуда слышались пьяные крики, клубами вырывался сигаретный дым и чей-то голос вторил незамысловатым словам.
— Когда наш двор перестал быть приличным? — проговорила Людмила, выкладывая на тумбочку в Глашиной комнате порошки и пилюли, которые, если верить рекламе, должны были в считаные дни поставить её на ноги. — И как ты могла подцепить инфлюэнцию в это время года?
— Мама, — хрипло отозвалась Глаша из-под одеяла, — я понимаю, что тебе нравится это красивое слово, но у меня обычная простуда. У неё точно нет дворянских корней.
— Пошути, пошути. Тебя в самолёт в таком виде не пустят. А опоздать мы не можем, — женщина старательно растворила в тёплой воде порошок розового цвета, остро пахнувший какой-то химией с малиновой отдушкой, — папу уже ждут на работе, и если он не приедет, то заплатит какой-то неприлично большой штраф, — Людмила встряхнула градусник и протянула Глафире. — На, поставь этот.
— А что прошлый как-то неверно показывал? — Глафира поморщилась от прикосновения холодного стекла.
— Кстати, — пропуская вопрос мимо ушей, сказала Людмила, — тётя Рая решила, что она будет жить на даче. Бабушка теперь тоже хочет перебраться туда на круглогодичное проживание, пока мы не купим дом на новом месте. Потом переберётся к нам.
— А Казаков тоже там жить будет? — ухватилась за информацию Глафира, прикидывая, что вполне можно что-то придумать и снимать квартиру у криминалиста, если он удачно переедет жить на их дачу.
— Ну, похоже, что так, — Людмила вдруг задумалась. — Нужно Любу попросить мёд привези. Ей какой-то особенный привезли.
— Мама, я буду в порядке, — проскрипела Глаша, а сама подумала, что теперь не придётся лгать и выворачиваться, чтобы как-то объяснить матери, что она останется здесь. Теперь можно попросту крепко заболеть.
В форточку ворвался очередной залп скверной музыки, и Людмила испуганно вздрогнула.
— Я, наверное, сейчас буду звонить участковому, — покачав головой, проговорила Людмила, — я не пойму, когда закончится этот балаган.
— Дай мне телефон, — мрачно сказала Глаша, утянула мобильник к себе под одеяло и, набрав номер дежурного, проговорила. — Это Глафира Константиновна. Да, Польская. Простудилась. Не в службу, а в дружбу, можно квартирантов утихомирить, а то весь двор на ушах стоит, — она протянула матери мобильник и проговорила. — Сейчас их успокоят. Видишь, не так уж и бесполезна моя работа. Есть нужные связи.
— Меня радует только одно: скоро у тебя будут приятные, респектабельные связи, а вскоре, я надеюсь, и романтические, — мечтательно проговорила мать. — Мы купим домик возле какого-нибудь красивого озера, и я там буду гулять с внуками. Причём не только с Никиткиными детьми, но и с твоими.
— Ну, главное, чтобы они там не утонули в красивом озере, а то испортится всё очарование, — ляпнула Глаша.
Людмила долго и молча смотрела в приоткрытую щёлку одеяла, откуда торчала половина лица дочери, потом покачала головой и, развернувшись, вышла.
— Меня скоро нельзя будет людям показывать, — прошептала Глафира.
За те несколько дней, пока она лежала в кровати, Глаша уже десяток раз пересмотрела снятое видео, но ничего нового или примечательного не обнаружила. Зато заметила казавшуюся ей забавной особенность — теперь она постоянно сталкивалась лицом к лицу с преступниками. Нет, она, конечно, предполагала, что так и будет, когда шла работать в правоохранительные органы, но положение следователя-жертвы её смущало.
Эти рассуждения увлекли девушку в пугающий пятнами страха сон, и проснулась она далеко за полночь, плавая в испарениях болезни, с прилипшим к затылку комком волос и бешено бьющимся сердцем. Задыхаясь кашлем, Глаша потянула руку к телефону и набрала номер Визгликова.
— Ты опять труп нашла? — произнёс Стас.
— Не смешно, — глухо сказала Глаша.
— Поверь, я с тех пор, как ты в отдел пришла, смеяться перестал. Ну что тебе?
— Я вспомнила. У него на локтевом сгибе татуировка была. Увидела, когда он руки к нему тянул. Там точно что-то было изображено.
— Может, пятно родимое? — спросил Визгликов.
— Нет, скорее всего, татуировка. Края чёткие и образ рисунка. У невуса обычно более размытая структура.
— У кого? — переспросил Стас.
— Родимые пятна так называют — невус, — повторила Глаша.
— Польская, если ты думаешь, что, произнося незнакомые близким и коллегам слова, ты выглядишь умнее, то спешу тебя разочаровать. Это не так. И ещё. Если бы ты вот вспомнила адрес преступника, его лицо, фамилию или имя, то по такому поводу можно звонить одинокому мужчине ночью. А чтобы поведать о его невусах можно и утра дождаться, — размеренно произнёс Стас.
— Но вы-то мне звоните по ночам.
— Мне можно, — важно произнёс Стас.
— Офигенный аргумент, — зашлась кашлем Глаша и повесила трубку.
Через два дня Глафира стояла замотанная в халат на пороге дома и увещевала чуть ли не рыдающую мать.
— Мама, хватит концерт разыгрывать. Я словно маленькая девочка, которую нельзя дома в одиночестве оставить. Что это за бред, — всплеснула руками Глафира.
— Глаша, самое ужасное, что тебя будут терзать просмотрами, — Людмила покачала головой, печально глядя на чемодан. — Я договорилась с агентством, что они сами всем займутся. Там у Наташи работает дочка.
— Мама, всё будет хорошо, — в тридцатый раз повторила Глафира и наконец выдохнула.
В дверях показался запыхавшийся отец и разочарованно протянул:
— Люда, мы опоздаем на рейс. Никита с ребятами туда подъедут сами. Поехали скорее, — Польский-старший обнял дочь, наскоро клюнул в щёку и проговорил: — Глафира, не подведи меня, быстро на поправку, и ждём тебя на следующей неделе.
— Да, пап. Конечно.
— Сейчас, сейчас, — Людмила всё ещё стояла на пороге, рассеянно шарила по квартире глазами, словно не веря, что сейчас она переступит порог родного гнезда в последний раз.
Через полчаса обессиленная Глаша осталась совершенно одна, она поплелась к кровати, рухнула в мятую постель и долго лежала, утопив лицо в подушку. Ей уже вчера стало гораздо легче, но она старательно изображала все признаки болезни и ухудшения и уже не могла дождаться, когда можно будет стянуть с себя опостылевший халат и приняться за работу. Телефон на тумбочке зазвонил, и Глаша, покосившись на него, вздохнула. Звонила мама.
— Глафира, а что происходит? — спросила мать каким-то странным голосом.