– Ну что ж, тогда идите со мной.
Следом за ней они спускаются по лестнице на три этажа вниз, в помещение, где развернута работа по делу Лавлока. Вся комната, стены и углы загромождены коробками и ящиками. Трое офицеров на сдвинутых посредине помещения столах занимаются сортировкой вещественных доказательств.
– Где материалы из "Укьюхарт"? – спрашивает Кейт.
Один из офицеров указывает на угол.
– В основном там. В тех желтых коробах.
Кейт направляется туда и присаживается у коробов на корточки. Их три, неровно поставленных один на другой. Она ставит два верхних на пол и начинает рыться.
– Подождите, – кричит ей один из офицеров, – они еще не запротоколированы как вещдоки.
Кейт это замечание игнорирует.
Принадлежности аукционного дома. Проспекты, бланки страховки, оценки, записи лотов, перекидные блокноты, пара телефонов...
Она находит то, что искала, и чуть ли не падает на свою находку.
Молоток.
Рывком поднявшись на ноги, Кейт, с молотком в руке, направляется к двери.
– Я верну это на место, – обещает она на ходу. Первое, что она делает, – находит линейку и измеряет диаметр ударной части головки молотка.
Чуть более двух дюймов.
Кейт перелистывает перекидной блокнот и набирает номер Томаса Хеммингса.
– Доктор Хеммингс, это старший детектив-инспектор Бошам.
– Доброе утро, офицер...
– Доктор Хеммингс, вы помните следы дуба, обнаруженные сзади на головах жертв? Тех, которых убил человек, оставлявший змей.
– Конечно.
– Мог их оставить молоток? Вы знаете, такой, которым пользуются судьи и аукционисты?
– Ну, я... Это были ушибы, следы тупых ударов. Я полагаю, мы все пришли к выводу о том, что жертвы упали или их толкнули о деревья, но – да, их могли ударить молотком, я уверен.
– Характер повреждений согласуется с этим?
– Да. Правда, это не значит, что они были определенно нанесены именно названным предметом, однако данная версия вполне имеет право на существование. Вы поняли, что я имею в виду?
– Я поняла. Но вы уже сказали то, что мне нужно знать. Спасибо, доктор.
Она кладет телефонную трубку и несколько секунд смотрит в пространство.
Молоток, которым пользуются на аукционах распорядители торгов.
Молоток, используемый Джейсоном Дюшеном, который погрузил в фургон детей, предназначенных для аукциона.
Молоток, которым пользовался Черный Аспид, чтобы оглушить свои жертвы.
Круг сужается.
Кейт снова снимает трубку и набирает номер Фергюсона.
– Питер, это Кейт. Если какие-нибудь новости со свиного фронта?
– Я как раз собирался тебе позвонить. Есть одно заявление. Свинья зарезана ножом прямо в фермерском загоне. Дело было во вторник, рано утром. По словам фермера, он, должно быть, разминулся с нападавшим на секунды. Услышал визг, и, когда поспел на место, свинья еще не сдохла.
– А утром в четверг?
– Никаких сообщений.
– Как зовут фермера?
– Майкл Гилкрайст. Живет рядом с Инверьюри-роуд.
– Майкл Гилкрайст? Это же...
Она точно знает, кто это. Муж Джин.
Фергюсон называет ей телефонный номер. Она записывает его, кладет трубку и тут же набирает номер Гилкрайстов.
– Джин Гилкрайст.
– Джин, это Кейт Бошам.
– Привет, Кейт, как дела?
– Послушай, можно я задам тебе странный вопрос?
– Валяй.
– Заглядывал ли в ваш дом Джейсон?
– Джейсон Дюшен?
– Да.
– Да. Довольно часто. Я думала, ты бывала одновременно с ним.
– А когда он был в последний раз?
– О, несколько месяцев тому назад. Он приезжал на выходные. Когда переживал из-за развода и все такое. Майкл подумал, что было бы неплохо слегка его приободрить. Ты ведь знаешь, каков Майкл. Кончилось тем, что он уморил беднягу до полусмерти на ферме.
"На ферме. О господи".
– Здорово! Ты мне здорово помогла, Джин. Большое тебе спасибо.
– А к чему все это?
– Расскажу тебе потом. Мне пора идти.
Круг сужается.
Черный Аспид убил свою мать. Должно быть, у него было несчастливое детство.
Что, если Джейсон участвовал в незаконной транспортировке детей не просто ради денег? Что, если он, в неком извращенном смысле, идентифицировал себя с ними? С бесправными детьми, над которыми измываются как хотят и никому нет до этого дела? А вдруг он захотел отомстить за то, что было сделано в детстве с ним? Или захотел избавить этих детей от повторения его судьбы? Решил, что таким способом оказывает им благодеяние?
Ред говорил о событиях, которые могут послужить толчком к проявлению мании. Как правило, это стрессы, такие как потеря работы или близкого человека.
Развод.
Развод, а потом паром. Достаточно, чтобы подтолкнуть любого.
Круг продолжает сужаться.
Может быть, контрабандист и убийца – это один и тот же человек?
У Черного Аспида есть имя и лицо. Может быть, это имя и лицо Джейсона Дюшена?
Он пытается ускользнуть от фурий – увертывается, петляет, старается постоянно быть хотя бы на шаг впереди них. Три раза переезжает с квартиры на квартиру, дважды меняет работу – во второй раз устраивается в "Укьюхарт". Культурный, начитанный, знающий – именно такой сотрудник им и нужен.
Однажды, пролистывая местную газету, он видит объявление: любительская драматическая труппа приглашает всех, чувствующих в себе способности к творческой самореализации, попробовать свои силы. Это кажется ему логически оправданным шагом, расширяющим пространство его жизни. Правда, попав в эту компанию первый раз, он видит, что слово "любитель" подходит им всем как нельзя лучше. Энтузиазма у членов труппы хоть отбавляй, но они поражают своей дремучей некомпетентностью, которой – вот уж стыд и позор – бравируют. Чуть ли не гордятся. Забывают строки из роли, встают на сцене не туда, но нет чтобы смутиться, знай покатываются со смеху.
Он принимается менять этих людей и с этой целью предлагает им взяться за дерзкий проект, затрагивающий серьезные вопросы жизни, смерти и состояния человеческой души. Пора отучать их от пустоты и легкомыслия. Они сомневаются и робеют.
– Чего вы боитесь? – спрашивает он. – Только того, что можете потерпеть неудачу?
– Но ведь мы недостаточно хороши для раскрытия такой темы, – возражают они. – Мы не профессионалы и занимаемся этим только ради удовольствия.
– А что может доставить большее удовольствие, чем успех, достигнутый при решении по-настоящему трудной, серьезной задачи? – парирует он. И делает им предложение: он найдет для них подходящую пьесу, а уж там, ознакомившись со сценическим материалом, они сами решат, играть или не играть.
Он дает им "Орестею". Поначалу они не собираются ставить всю трилогию и согласны взяться только за "Агамемнона", однако он утверждает, что в этом не будет смысла. "Орестея" едина в своей троичности, это тезис, антитезис и синтез – непослушание, горе и воздаяние. Нужно играть всю историю.
Его энтузиазм и убежденность таковы, что они соглашаются. Это его победа. В Древней Греции при постановках "Орестеи" у некоторых женщин случались выкидыши. Именно такого эффекта он и хочет добиться.
Он в центре всего, главный герой, человек, на которого все они смотрят и которого слушают. Он ведет с ними свою игру, но она позволяет им добиться того, о чем они даже не мечтали. Неделю "Орестея" идет при переполненных залах, а рецензенты утверждают, что любительская труппа в данном спектакле превзошла многие профессиональные коллективы. Каждый вечер он оживляет на сцене собственную жизнь, возвышенную до пантеона. Воспоминания о забытой жизни.
Но есть и другая жизнь, текущая. На работе в аукционном доме он знакомится с Лавлоком. Дистанция между ними очень велика, ведь сэр Николас стоит во главе множества различных предприятий, однако он относится к тем высшим руководителям, которые не только красуются на советах директоров, но вникают в суть любого дела и внимательно относятся к своему персоналу.
Их беседы, поначалу краткие и сугубо деловые, становятся более пространными, ибо постепенно эти двое обнаруживают между собой некое немаловажное сходство.
И у того и у другого напрочь отсутствует совесть.
Сейчас ему уже и не вспомнить, кто первый подал идею насчет детей: некоторое время она остается подвешенной, обсуждается и рассматривается в различных ракурсах, пока каждый из них не убеждается в заинтересованности другого. С этого момента Рубикон перейден, пути назад нет, и они приступают к разработке конкретных планов. Планы составляются, меняются, отбрасываются, модифицируются, и в итоге выкристаллизовывается схема, кажущаяся безошибочной. Гастроли в Норвегии, куда труппа отправляется с новой, непростой, но потому особенно воодушевляющей постановкой, служат прекрасным прикрытием. Пьеса, помимо всего прочего, требует декораций и аппаратного обеспечения, что делает вполне объяснимой аренду фургона.
Время идет в напряженном планировании, ожидании и предвкушении, но вместе с тем он не теряет бдительности, ибо постоянно ждет появления фурий.
И дожидается: первая из них заявляется к нему перед самым отплытием в Норвегию, причем, чтобы дезориентировать его и заставить забыть о бдительности, она принимает обличье молодой, хорошенькой журналистки.
Петра Галлахер приходит к нему в офис как раз перед ланчем, извиняется за то, что не предупредила о своем визите, и спрашивает, не могут ли они потолковать за ланчем. Он занят в большой аукционной программе и, полагая, что у него хотят взять предварительное интервью в связи с этим мероприятием, соглашается. Они отправляются в паб за углом.
– Что вы хотите узнать? – спрашивает он.
Она прокашливается и переходит прямо к делу.
– Вчера я видела Ральфа Уайтсайда. Он говорит, что невиновен в убийстве вашей матери и ее... вашего отчима.
Он отводит взгляд в сторону и теребит мочку уха, стараясь придать себе непринужденный вид и выиграть несколько драгоценных секунд.
"Ты же непревзойденный мастер манипуляций, – говорит он себе. – Человек в маске, всегда говорящий одно, а думающий другое. Не позволяй незнакомке раскрыть тебя только потому, что ей удалось застать тебя врасплох".