Я позвонил из школы домой в обед. Смертельно боялся, что там все по-прежнему, боялся, что терпение Уллы лопнет и будет скандал. Но к счастью, Кудди уже поднялся на ноги и ушел. «А Эйвинд? Он там?» — «Хочешь с ним поговорить?» — спросила Улла, но я поспешно ответил: «Нет-нет, я просто интересуюсь… как дела». Я хотел было высказать свое мнение о ситуации дома, но не стал, не хотел без причины заводить разговор о том, что дома какая-то «ситуация», надеялся, что все вот-вот рассосется… «Да, они немного прибрались», — сказала Улла. «Эйвинд прибрался?!» — выпалил я, возможно, излишне поспешно. «Нет, приказал Стефании», — ответила Улла.
Вечером я приготовил тефтели. Пригласил всех к столу. Довольный тем, что все вроде бы в порядке. Потом зазвонил телефон. Я подошел. «А Эйвинд дома?» — спросил голос Кудди. Я потерял дар речи. Протянул Шторму трубку. Весь вечер он был мрачен, не произнес ни слова, я понимал, конечно, что он с похмелья и уставший. Но едва он начал разговор, как его лицо прояснилось. Голос стал громче, он ожил на те полминуты, пока стоял с телефонной трубкой в руке. «О’кей, let the good times roll!»[49] — были прощальные слова, потом он быстро вернулся к столу, стал оживленнее, проглотил несколько кусочков тефтелей и картошки, полив соусом из пакетика, и представьте себе: раздается звонок в дверь, и на пороге стоит Кудди, с целым ящиком пива в руках, с покрасневшими щеками, он ведь втащил ящик вверх по лестнице, и с красным носом, и вообще вид у него был такой, что мне показалось, будто он вот-вот скажет «о-хо-хо!», словно дед мороз, который принес детям подарки.
Нужно ли говорить, что следующие сутки были похожи на предыдущие?
А потом наступил вечер пятницы, и я по разным причинам решил пригласить Шторма вечером куда-нибудь выбраться, в кино, например, а потом мы могли бы заглянуть в бар; по крайней мере, Улла с малышом отдохнули бы от Шторма и Кудди, и, может, мне бы даже удалось как будто невзначай расспросить Шторма о его планах на будущее; долго ли он собирается у нас гостить, зачем здесь постоянно торчит еще и Кудди … Так вот, я пригласил Шторма в кино, и он согласился, в то время шел замечательный фильм, «На последнем дыхании», мне казалось, что Шторму он должен понравиться, потому что это был фильм о фанате одного из старых рок-певцов, о которых Шторм и сам охотно рассказывал, Джерри Ли Льюсе. Я посмотрел с удовольствием. Но когда после окончания фильма мы вышли на зимний воздух и направились в ближайший паб, выяснилось, что Шторм отнюдь не в восторге и многим недоволен, в одной из сцен главный герой промелькнул без штанов, что окончательно испортило его впечатление, он был злобен и язвил даже после трех-четырех стаканов пива, ворча себе под нос, так что дружеской беседы в пабе не получилось. «Он так противно тряс брюхом», — в пятый раз повторил Эйвинд, допивая пиво. Потом предложил пойти в другой паб, мы были в центре, совсем недалеко от места, где обычно собираются исландцы; мы иногда туда заглядывали, но обычно нас останавливал тот факт, что там нас не особо любят за полное презрение к простодушным и невежественным соотечественникам. Но на этот раз мы торопились именно туда, пробираясь через метель. Спешно вошли. Там было полно народу. Шторм отправился на поиски свободного столика, а я прошел к бару. Пока я ждал заказанного пива, встретил исландца, Сёльви, молочного специалиста. Увидев друг друга, мы оба обрадовались, не знаю почему, мы ведь были знакомы лишь шапочно, а теперь он прижал меня к себе, назвал «сердечным другом», поинтересовался, живет ли у меня до сих пор Шторм, и непременно хотел заплатить за те два пива, которые мне принесли, но я уже отдал деньги. Я шел с пивом вдоль бара и радовался, как радуются люди такому дружелюбному обращению, направляясь туда, где за большим столом вместе с другими сидел Эйвинд, который занял мне место. Я весело спросил: «Угадай, кого я сейчас встретил?» — «Не знаю, — ответил Шторм, но заинтересовался: — И кого же?» — «Догадайся с трех раз», — сказал я. «Нет, come on[50], — настаивал Эйвинд. — Кто это был?» Я глотнул пива. Бесшумно рыгнул. Вытер рот. «Сёльви». — «Сёльви?! — переспросил он. — Сёльви Молоко?» Я кивнул. С его лица исчезла улыбка и весь интерес. «И что с того?» — спросил он. «Разве ты не хочешь с ним поболтать?» — «Нет, что за бред, почему бы мне этого хотеть?!» — сказал Шторм почти враждебно и отвернулся к своему соседу. Им конечно же оказался Кудди Ковбой. Они долго разговаривали. Я пытался вклиниться в разговор, но не получилось, все мои слова были лишними и неуместными. Так что через некоторое время, уже ночью, я ушел, они даже не заметили. Я долго брел в темноте, потом нашел ночной автобус, который довез почти до дома. Я вымотался и был расстроен, даже разозлился, на самого себя, за глупость и неловкость, за слабохарактерность и неспособность управлять собственной жизнью, но еще и на Шторма: почему он так со мной поступает? Что я ему сделал? Я решил, что спать не лягу, а подожду его прихода на кухне, я был уверен, что он скоро явится, как обычно, с Кудди, они придут, чтобы сесть в моей гостиной и до утра лакать пиво. Но теперь я это остановлю. Не оставлю больше без ответа. Пусть узнает. Разумеется, я не собирался выгонять Шторма, хотел лишь произнести ту фразу, которая сутками болталась у меня в голове и которую я все никак не мог высказать: «Эйвинд, дорогой, ты же знаешь, что вы со Стефанией и детьми всегда желанные гости в моем доме, но меня не устраивает, что за тобой постоянно таскается этот Кудди». Что-нибудь в таком духе. На этот раз я не сдамся. Настала пора сказать начистоту. Его время вышло. Но под утро я заснул на кухонной табуретке, навалившись на стол. Проснулся, когда все уже начали завтракать — все, кроме Эйвинда, который так и не появился. Мой гнев прошел, я смертельно устал и был подавлен. Чуть позже, выйдя в магазин, я встретил Эйвинда и Кудди. И застыл. Не знал, что сказать. Постеснялся и промолчал. Я готовился ответить на их приветствие. Ждал, что они остановятся. Но ничего подобного. Мы со Штормом, некогда близкие друзья, просто молча прошли друг мимо друга. Посмотрели друг другу в глаза. И я никогда не забуду тот его ледяной взгляд.
ШТОРМ
Я считал, что неплохо чувствую людей, неплохо их знаю. Но пришлось эту веру спустить в унитаз, через коллектор далеко в открытое море. Как я мог так сильно просчитаться с Сигурбьёрном? Я ведь практически вскармливал его все эти годы. Он был в нашей семье вроде кота, приходил на выходные, иногда чаще, жил почти по полнедели; как кот, никаких обязанностей, главное, чтобы тебе было хорошо, живи себе припеваючи, есть дают, пить дают, окружили теплом и заботой. И все потому, что невозможно было спокойно смотреть, как бедняга торчит, одинокий и грустный, в своем скучном общежитии, среди всех этих правильных датчан, начисто лишенных чувства юмора, которые только и знают, что устраивать вечеринки в складчину, у них все общее, куда им понять исландского чудака. Я приглашал его в гости каждые выходные. Летом он на несколько недель уезжал в Исландию, и дети всегда спрашивали: «А когда Бьёсси вернется?» И Стефания никогда косо на него не смотрела, хотя дел у нее, конечно, было достаточно, целый день работа, к тому же весь дом был на ней; Сигурбьёрн приносил грязную одежду в пакете и спрашивал, нельзя ли отправить ее в машину, Стефания конечно же просто забирала ее и стирала вместе с нашим бельем, а потом отдавала ему, все чистое, выглаженное, аккуратно сложенное. Ну каково? И чинила ему одежду, пришивала пуговицы, а он тогда был такой скромный: «Стефания, ты меня просто спасаешь! Теперь я твой должник».
Каково?
И вот ему выпал шанс. Когда мы вернулись из Америки и у нас не было ни дома, ни денег, ни мебели, мы оказались на улице в середине зимы, он ведь, наверное, мог бы увидеть в этом возможность отплатить нам за те годы, что он прожил с нами почти как член семьи. Я вовсе не считаю, что он мне должен, возможно, ему было скучно со мной, когда на протяжении нескольких сотен дней я сидел с ним в своей гостиной или на балконе, угощал его пивом, ставил ему музыку, рассказывал всякие истории; говорю же, я вовсе не требую ничего взамен. Но ради Стефании. И детей. Можно же было, наверное, ожидать от него хоть какого-то гостеприимства на те несколько дней, пока мы пытались как-то выйти из своего бедственного положения. Но нет. Как только мы вошли, я почувствовал, что в воздухе что-то витает. Нам не рады. Только и ждут, чтобы мы побыстрее убрались. Чем дальше, тем лучше. И чтобы впредь никогда не появлялись. А? Об этом невозможно говорить без слез. И я не собираюсь вдаваться во все эти печальные подробности. Скажу только, что он со мной почти не разговаривал. Я-то ждал, что он принесет мне пива в гостиную, чтобы я мог прийти в себя после трудного дня, избавиться от стресса последних недель, последних месяцев, а Сигурбьёрн все время торчал на кухне. Когда к нему обращались, отвечал неохотно. Его датчанка вообще не выходила из спальни. Как будто мы прокаженные. Бедняга Стефания и дети, они, естественно, все это чувствовали, мы ведь были бездомные и растерянные, и от такого приема им лучше не становилось. А? Но у них были вещи из нашего прежнего дома, телевизор и еще кое-что. Я старался как можно больше времени проводить вне дома, просто не мог там находиться, и как-то встретил его на улице. Во дворе. У торгового центра или где-то еще. Он даже не поздоровался! Только посмотрел на меня, кроткий и неприветливый. Как овца. И тогда я понял, что с меня хватит. И перебрался к своим людям. Ушел не попрощавшись. К счастью, консультант Сюзанна наконец-то выделила мне небольшую квартиру, точнее сказать, мне и детям…
Я не понял, в чем было дело. Но знаю одно: он совсем испортился. Это видно уже по его дому: везде какой-то «дизайн». А? Все чопорно, как в мебельном салоне, стильно и томно. В доме только два цвета: черный и белый. И все круглое. Круглый черный стол. Круглые белые табуретки. Круглые черные подушки на белом диване. Круглый белый ковер на полу. Круглые панно на стенах. Позже я слышал, что, когда они собирались завести кота, они думали только о том, чтобы он был одноцветным, черным или белым; и круглым…