В то время я постоянно с кем-то встречался, выпивал с большими людьми и, как мне казалось, завязывал с ними дружбу и уже предвкушал, как знакомства с известными и влиятельными личностями пригодятся мне в борьбе с жизненными трудностями. Но впоследствии мне не удавалось ни с кем из них связаться, хотя я пытался звонить на трезвую голову или остановить их на улице. Вдруг сразу оказывалось, что меня не знают. Единственный из знакомых с подобной вечеринки, с которым мы поддерживал связь, это певец и актер Бьялли, с ним я пил в Фонде кинематографии, но этот бедолага, собственно, оказался еще большим пьяницей, чем я сам. Думаю, от знакомства с ним мне не будет никакого проку — знаю по опыту.
Но я все же решил сходить на прием к депутату. К председателю финансового комитета или заместителю председателя, точно не помню, да это и не имеет значения. Я дважды звонил ему в альтинг, и его не было на месте, но на третий раз девушка на телефоне сказала, что он у себя, и уже собиралась меня связать, но я положил трубку, пришел лично и постучал в дверь. «Войдите», — раздалось изнутри. И там сидел этот идиот. Увидев меня, он занервничал. Сразу таким жалким стал. Он суетливо копался в каком-то хламе. Не поблагодарил меня. Не спросил, что может для меня сделать. Я сказал, что просто зашел по старой памяти. Выкурил две сигареты, глядя на него, почти начал его жалеть. А потом попрощался. Но, может, он был таким нервным совсем по другой причине, поскольку примерно полмесяца спустя я узнал из новостей, что он ушел из парламента и теперь работает в каком-то государственном учреждении. А сведущие люди, с которыми я встречался в барах, говорили, что его просто выставили из парламента по причине пьянства и полной непригодности — какой-то однопартиец даже назвал его «идиотом и дырявой башкой».
СИГУРБЬЁРН ЭЙНАРССОН
Все шишки за общую халтуру посыпались на меня, но я не мог нести ответственность за все. Проект «Кромешная тьма», похоже, провалился и стал поводом для горьких шуток; если вдруг кто-то упоминал, что издательству нужен бестселлер, какой-нибудь остряк тут же отзывался: «А не поговорить ли нам с Эйвиндом Штормом?!», присутствующие смешливо фыркали, и мне казалось, что все смотрят на меня. Еще мне казалось, что начальство, взявшее меня в свое время на работу по большой дружбе, стало относиться ко мне холоднее. Сначала я думал, что это всего лишь фантазия, и старался сдерживать паранойю, но постепенно убедился в том, что интуиция меня не подвела — заработала какая-то комиссия по наведению порядка и реорганизации фирмы, и стало известно, что планируется сократить наборно-компьютерный отдел, я был первым кандидатом на вылет.
К тому же я заскучал по своему малышу в Оденсе — Улла исправно его фотографирует и даже прислала мне видео, ему там три года, ходит такой в комбинезоне, таскает за собой медвежонка, складывает какие-то кубики, улыбается от уха до уха и под конец, после долгих уговоров Уллы, говорит «привет, папа». Иногда мы на вполне мирных нотах разговариваем по телефону, в основном, конечно, о сыне, я всегда стараюсь ему что-нибудь передать; однажды спросили друг у друга, как дела, — она перешла на новую работу и очень ей довольна, а я вскользь упомянул, что наверняка вот-вот потеряю свою, и тогда она сказала: «Здесь, в Оденсе, постоянно нужны компьютерщики. Ты мог бы пожить у нас… для начала». Больше никто ничего не сказал, это у нее вырвалось, но я по всему чувствовал, что она это серьезно. А поскольку мама моя умерла, в Исландии меня больше ничего не держало, а в Дании у меня был сын…
Видео я смотрел у Эйвинда и Стеффы, у меня самого магнитофона не было. Мне показалось, что Шторм как-то плохо выглядит, глаза красные, нервный. Когда я пришел, он глотал таблетки от язвы и какие-то микстуры, сказал, что постоянно жжет в груди. Мы немного поговорили, собственно, говорил преимущественно он один, был раздражен, потому что издательство обмануло его по всем вопросам, злился еще и на то, насколько они нерадиво продвигают его книгу — рекламы мало, давно уже пора выпустить ее в мягкой обложке, ничего не делается для того, чтобы попытаться вывести ее на зарубежные рынки, а весь остальной написанный в Исландии смехотворный мусор издается не только здесь, но и по всей Скандинавии и даже шире. И почему «Кромешную тьму» не номинировали на премию Совета министров Северных стран? Спросил, читал ли я те две книги, которые Исландия представила в этом году — по его мнению, ужасное барахло. Шторм считал все это частью затеянной против него клеветнической компании, не в последнюю очередь после того, как стала популярной его пьеса; в Исландии так всегда: когда появляются серьезные шедевры, все лишь пожимают плечами, делая вид, что не замечают их; датчане называют это «Janteloven»[82], американцы — «a confederacy of dunces» — «сговором остолопов»[83].
Так он болтал без умолку. Потом ушел. Обещал Бьялли встретиться с ним в Кинобаре. Сказал, что они «замутили проект». А я остался со Стеффой и ребятами, мы вместе посмотрели видео с моим мальчиком — Эгоном Ньялем Эйнарссоном Ларссеном. Потом мы со Стеффой пили кофе, она очень беспокоилась за Эйвинда, поскольку тот не спал по ночам, он вообще плохо переносил раздражение и стресс. Я поинтересовался, что за «проект» у них с Бьялли; его все знают, он солист известной группы, как сказала Стефания, группа решила заказать Эйвинду написать свою историю. Они были уверены, что он и только он подходит для этой работы. А потом Стефания посмотрела на меня с грустным, но решительным выражением лица, которое сказало все: именно Шторм напишет книгу! «И Эйвинд собирается за это взяться?» — спросил я. «По крайней мере, ведет переговоры об авансе», — ответила она.
Мне было стыдно перед издательством за то, что привел к ним Шторма, но теперь я испытал еще более сильные угрызения совести перед его семьей. Все это казалось мне невыносимым. Я так скучал по светлым временам в Оденсе.
ШТОРМ
Наконец начали приходить выплаты от Стефании — ссуда, которую она получила на покупку квартиры. Потом отовсюду стали громко требовать денег, которые я якобы должен. Я был вынужден платить датским идиотам, требовавшим проценты по кредитам; эти бандитские фирмы наняли самых знаменитых налоговых юристов в Исландии, чтобы меня преследовать. И суммы, которые я задолжал за мебель и бытовые приборы, тут же не просто увеличились, они выросли в два или три раза. И большая часть денег потекла этим юристам в карманы! Какие бандиты и скряги! Подобное ростовщичество настолько унизительно, что, по-моему, кто-то должен взяться и изучить, насколько это все вообще законно. В качестве примера могу упомянуть, что сам я ходил к юристу раза три, мне его посоветовали, хотел проконсультироваться, насколько законно требование издательства, чтобы большую часть своего гонорара я перечислял на разные добрые дела для пьяниц и бомжей. И не получил от этого доброго человека ответа: он посчитал, что проблемы нет и ничто не мешает пренебречь издательским требованием, это твои деньги, и будь спокоен, дорогой друг! И что из того? Ничего! Нет, не правда, за эти посещения я получил от юриста головокружительный счет. Но ничего — вы уж поверьте: ничего, ни кроны себе в плюс.
Потом пошли счета по кредитной карте, разумеется, поездка во Флориду, кроме того, я дважды смотался в Лондон вместе с Иси и его партнером, в «театральные поездки» — я постарался, конечно, максимально избегать театров. И это все прибавилось к неоплаченным счетам. Еще я был вынужден заплатить взносы за квартиру за несколько первых месяцев; я конечно же посчитал, что все эти разговоры о рассрочке — чистая проформа, понял мэра так, что он дарит мне квартиру, однако какие-то чиновники из его администрации повзбесились и начали угрожать выселить нас за неуплату. Вероятно, надо будет сходить и еще разок поговорить с мэром. Я мог бы, например, указать ему, что стыдно угрожать выставить нас за дверь, ведь совершенно очевидно, что мы практически восстановили дом из руин. Мы получили от города хибару, а теперь здесь все тип-топ. Все новенькое, даже двери, которые Бык и Норна упорно называют «дверья». Все стало даже слишком красиво, потому что этот идиот Бык с сыном сделали намного больше, чем я их просил. Они водили электриков и плотников, каменщиков и обойщиков, делать то, что они, водопроводчики, сами не умеют; я решил, что это их знакомые, оказывают, так сказать, дружескую услугу, в обмен на то, что те проложат им какие-нибудь трубы. Но все оказалось не так, начали приходить головокружительные счета, учитывающие все до мельчайших подробностей, включая налог на добавленную стоимость и прочие навороты, — и будьте любезны заплатить. Но это все подождет, как и счета за хлам из строймагазина; у меня нет почти ни кроны. А в барах все по-прежнему верят, что я миллионер, раз уж моя пьеса пользуется успехом; Иси иногда рассказывает, какие неплохие деньги мы получили за прошедший месяц, поскольку он получает столько же, сколько должен был получать и я, — он-то считает, что я эти деньги получаю, но я же не могу объяснить ни ему, ни кому-то другому, как в действительности обстоит дело. Однако поскольку наши финансовые дела так хороши, мы дважды смотались в Лондон, жили там в роскошных отелях, посещали дорогие рестораны, где пили благородные вина по выбору Иси — и произносили тосты за наше благополучие и высокие доходы. Полный идиотизм. Я перестал спать по ночам. У меня никогда не было такого стресса. А скоро еще предстоит начать выплаты по ссуде, которую взяла Стеффа. И жизнь становится все дороже…
ХРОЛЬВ
Я давно думал собрать нашу старую компанию. Прежде мы были добрыми друзьями, «Маленький контрреволюционный союз», так мы иногда в шутку называли свою тусовку, но затем наша дружба вдруг расклеилась, как это бывает даже у самых близких друзей, особенно у людей творческих; я имею в виду Леннона и Маккартни, которые ссорились как кошка с собакой, или Джаггера и Ричардса. Сыграло свою роль и то, что в Дании Шторм оказался в когтях коммунистического отродья и скандалистов, но он в конце концов, познав всех и вся, нашел свой собственный путь, написал о том сброде, среди которого рос, и хотя у меня самые разные мысли по поводу его