Завсегдатаи кафе, заходившие внутрь поздороваться с барменом, здоровались и с Антоном Ильичом, отчего-то принимая его за своего. То ли оттого, что он сидел поблизости от бара, то ли потому что он сидел здесь, давно уже выпив свой кофе, как будто чего-то ждал. Какой-то парнишка раздавал всем открытки с приглашением на концерт и вручил одну Антону Ильичу, предлагая ему непременно сегодня быть и подробно объясняя, куда нужно идти. Позже он таким же образом получил приглашение на спектакль, на какую-то лекцию, названия которой он не понял, и десятипроцентную скидку в магазине белья. Создавалось впечатление, будто всего его только и ждали, и что всюду его желали видеть. Планов на вечер было хоть отбавляй, и Антон Ильич, все еще не сходивший со своего места у окна, почувствовал, что город его принял.
После обеда он долго гулял. Людей на улице прибавлялось. В центральной части все передвигались пешком, лишь изредка кто-нибудь возьмет да и проскочит на мопеде, нарушая правила. Зелени здесь почти не росло, деревья, украшавшие углы зданий и парадные двери, стояли в кадках. Завидев небольшой тенистый парк, Антон Ильич направился туда. В центре, посреди деревьев стоял чей-то каменный бюст. Он приблизился и прочитал имя – Эль Греко. Рядом расположились кафе. И снова множество молодых людей и девушек, и все они курят, спорят, смеются, целуются, играют в нарды. Появились музыканты с веселыми гармошками. За ними другие, с гитарами, расположились и стали петь на английском. Зажглись окна, засветились витрины. В магазинчиках забегали покупатели. Антон Ильич зашел в книжный, попавшийся ему на пути, полистал альбомы с фотографиями города, потом набрел на полку, где было кое-что на русском, в основном, путеводители и карты. В руки ему попалась книга с названием «Критская кухня». Решив не уходить с пустыми руками, он купил ее, да так и вышел на улицу, держа ее подмышкой. Зазывала из ресторанчика по соседству – разряженный мужичок с морщинистым лицом – подскочил к Антону Ильичу, выхватил книгу из его рук и стал объяснять, размахивая руками, мол, выкинь ты эту книгу, лучше зайди в мой ресторан, я покажу тебе настоящую критскую кухню. Но место Антону Ильичу не понравилось, да и настырный мужичок тоже. «В другой раз», с улыбкой пообещал он, забрал свою книгу и пошел дальше.
К вечеру на улицах стало так оживленно, что Антон Ильич смотрел и все не мог поверить, что он находится в гуще празднично одетых людей, и что рестораны здесь забиты до отказа, и что все вокруг движется, празднует, живет. Душа у него пьянела от света фонарей, от музыки, от голосов вокруг и сотен лиц, мелькавших повсюду. Ноги ослабли от усталости, а он все ходил и ходил, слонялся безо всякого дела, только бы надышаться теплом этих незнакомых ему и таких славных людей.
Когда ноги его вконец отяжелели, он стал искать глазами место, куда бы присесть. Вскоре он заметил ресторанный дворик, который уходил глубоко внутрь. С улицы были видны уютно горящие свечи и белые скатерти на больших круглых столах. Он прошел внутрь, его пригласили за столик. Он с облегчением сел и вытянул ноги.
Это был дорогой и помпезный ресторан, который держала семья греков. Все они были тут. Хозяин с двумя сыновьями составляли столы, пододвигали стулья, женщины носили с кухни тарелки. Сегодня ждали большую компанию, и хозяин, заметно взволнованный, все гонял сыновей и покрикивал, чтобы столы ставили ровнее, а стулья не забывали протирать. Сыновья не разделяли его энтузиазма и делали все медленно, с прохладцей. Они тянули столы то в одну сторону, то в другую, потом долго волочили стулья из комнат, и окрики отца, казалось, не имели на них ни малейшего воздействия. Сам он, сухонький, поджарый, с черными усами, энергично бегал по ресторану, успевая повсюду и не забывая оказать внимание гостям, которые, помимо Антона Ильича, пока занимали еще только два стола – многочисленное семейство греков, начинавшееся седой сгорбленной старушкой и завершавшееся маленькими детьми за одним, и двумя пышными барышнями в шляпах и вечерних туалетах за другим.
Чтобы пройти в уборную, Антон Ильич поднялся по широкой скрипучей лестнице, ведущей на второй этаж. Там были жилые комнаты, по всему было видно, что здесь жили хозяева. Когда он вернулся, официант подал суп, которого Антон Ильич не заказывал. На его удивление, к нему ту же подошел хозяин и лично, с поклоном, объяснил:
– Это комплимент от заведения.
В белой тарелке с очень широкими краями и низким углублением посередине дымился овощной бульон. К нему принесли домашний хлеб и бутылку воды – всего этого Антон Ильич тоже не просил, но с удовольствием приступил к еде.
Еще не раз хозяин заглядывал к Антону Ильичу. То рекомендовал ему молодое вино, и Антон Ильич попробовал бокальчик, то советовал, что выбрать на десерт. А когда Антон Ильич отказался от кофе, памятуя о том, сколько чашек он уже выпил в итальянском кафе, он предложил ему редкий сорт горного чая, который они собирали сами и едва ли не вручную, забираясь в горы в определенное время года – так, во всяком случае, понял с его слов Антон Ильич. Чай, правда, оказался горьким как ромашковая настойка. Но все остальное пришлось по душе Антону Ильичу.
В ночных огнях сияли белые скатерти, белые стволы деревьев, толстые белые свечи и выкрашенные в белый глиняные цветочные горшки. На улице гудел народ. И в ресторане становилось шумно. Хотя большая компания еще не прибыла, и длинный стол так и стоял посередине, накрытый и сервированный, другие места заполнялись гостями. Никто здесь не был один, все общались и разговаривали, и даже две дамы в вечерних платьях о чем-то оживленно шептались, наклонив друг к другу свои шляпы.
Вдруг музыка прервалась. Через несколько мгновений кто-то завел другой диск. Из динамиков полилась знакомая мелодия, и Антон Ильич весь превратился в слух. «Mi manchi»[1], – вступил знаменитый тенор, и Антон Ильич откинулся в кресле и прикрыл глаза. Он любил эту песню и знал ее слова. Откуда она здесь, в греческом ресторане?
Никто не обращал внимания на музыку, и только Антон Ильич сидел как завороженный и слушал бархатный голос, певший о любви. Ему не мешал ни шум на улице, ни голоса в ресторане, сердце его пело в унисон и сжималось в такт музыки, тоскуя о той, которой ему так не доставало в эту минуту.
Наутро он проснулся выздоровевшим. Ему показалось, он проспал допоздна, но часы показывали лишь половину девятого. За окном светило солнце, его лучи отражались от кораблей и яхт, что стояли в гавани, и скакали по номеру, отражаясь на стеклах, на стенах и на зеркалах жизнерадостными солнечными зайчиками.
Антон Ильич не торопясь позавтракал, вышел на улицу и отправился по вчерашнему маршруту – первым делом к форту и яхтам. В воздухе игриво вился ветерок, приятно сгоняя с лица жар солнечных лучей. Море ровно покачивалось и переливалось разными красками. Изумрудное у берега, дальше оно светлело и казалось прозрачно-зеленым, потом снова темнело и становилось глубоким, синим, как подушки в номере Антона Ильича. Над этими красками просторно и широко распростерлось чистое, везде одинаковое голубое небо.
Антон Ильич поднялся на пирс и зашагал к форту. По дороге он не раз останавливался посмотреть на то, как гладкие изумрудные волны ударяли о камни и бетонные стены форта. Неизменным и вечным казалось синее море вдали.
До обеда он бродил по городу. Ему открывались разные улочки и разные места. Город жил своей обычной жизнью. Туристов было мало, лишь дважды ему встретились приезжие, такие же, как он, с картами в руках. Оно и понятно, подумал Антон Ильич, вряд ли кто мог предположить, что этот город так хорош и что в первых числах ноября здесь стоят такие погожие деньки. Улочки ему попадались в большинстве милые и ухоженные. Кое-где во дворах было безлюдно и непривычно тихо, дома сверкали на солнце закрытыми решетками жалюзи, и неясно было, что скрывалось за ними, был ли там кто-то, спал ли, кипела ли там втайне ото всех жизнь. Постояв в тишине у их закрытых окон и намечтавшись вдоволь, Антон Ильич возвращался к исторической части, где, чем ближе к центру, тем становилось оживленнее.
К обеду он вышел к итальянскому кафе. Он сел у барной стойки, но скоро его место освободилось, и он пересел. Из окна он снова видел палаццо. Сегодня у его стен царило веселье. В рыжих одеждах и полосатых носках ходил красноносый клоун, за ним гурьбой кружила детвора с воздушными шариками и конфетами в руках. Взрослые сидели в импровизированном кафе, на пластиковых стульях, вразброс, держа в руках стаканчики и тарелки с едой. Вынесли торт. Дети запрыгали, заверещали. Клоун выстроил их кругом, маленького именинника подняли на стул, задули свечи, звонко захлопали в ладоши. Праздник продолжался.
Антон Ильич смотрел на них, на посетителей кафе, как и вчера, безмятежно сидящих на солнце, смотрел на эту простую жизнь с теплыми ноябрьскими деньками, длинными вечерами, уличными музыкантами и детскими праздниками, и все произошедшее с ним самим казалось ему таким далеким, будто было это не позавчера, а бог знает сколько времени назад. С ним ли это случилось? Действительно ли он едва спасся, и его чуть не унесло в море? Неужели между ним и Юлей случилась размолвка? Неужели они так и не объяснились? Правда ли, что ночью к нему приходила Наталья? Действительно ли он оказался в безвыходной ситуации? Или ему это только показалось? Картинки прошлых дней понеслись у него перед глазами, и он уже не знал, стоило ли так переживать, или ничего страшного не произошло, а он принял все слишком близко к сердцу? Он не мог сказать наверняка. Лишь в одном он был уверен: он поступил правильно, что уехал. С его отъездом эта история словно осталась в прошлом, и тяжелое болезненное чувство, давящее в груди наконец-то ушло.
Что ожидало его впереди?
Перед ним возникло лицо Юли, ее улыбчивые зеленые глаза. Ему вдруг нестерпимо захотелось, чтобы она была рядом. Чтобы она сидела с ним сейчас в этом кафе, смотрела в окно вместе с ним, видела этих маленьких детей, этого смешного клоуна, и смеялась, как умеет смеяться только она. На мгновенье ему представилось, будто на стуле рядом с ним появилась Юля, будто она озорно посмотрела на него и засмеялась. Антон Ильич тряхнул головой, наваждение какое-то.