Антон Ильич опустился в кресло напротив нее, положил руки на колени, выдохнул и заговорил, глядя ей прямо в глаза:
– Я уехал, потому что мне надо было подумать.
– Подумать? О чем?
– О нас.
– О нас?
– Да. О нас с тобой.
Антон Ильич откашлялся и произнес:
– Юля, я хочу быть с тобой.
Она посмотрела на него удивленно, словно не зная, что на это ответить и чего еще от него ожидать.
– Я хотел бы, чтобы ты сейчас поехала со мной в Ираклион. Поэтому я и приехал. Это такой город, ты даже не представляешь себе. Тебе понравится! Я нашел там настоящее итальянское кафе, они там делают такой кофе! Я снял самый лучший номер в самом лучшем отеле города. На шестом этаже. Там просыпаешься утром и видишь порт, море. А какие там яхты стоят!
Он вскочил с кресла. Юля смотрела на него во все глаза.
– Там так весело! Там столько людей! Там музыканты, молодежь, понимаешь? Там столько кафе, ресторанов, не то что здесь. Они там гуляют до ночи, песни поют!
Он опустился на пол перед ней.
– Ну что здесь сидеть? Что здесь делать? Здесь со скуки помрешь. Здесь же… Здесь же все одно и то же! Ты же сама говорила, помнишь? Такой же завтрак, такой же ужин, такое же море. А там все по-другому. Поехали!
Взгляд у нее изменился. Она с интересом смотрела на него и, казалось, раздумывала над его словами. Чувствуя, что лед тронулся, Антон Ильич взял ее за руку и с жаром заговорил:
– У нас же еще целая неделя! Побудем пару дней в Ираклионе. Там в выходные сейчас будет народ, будет музыка, будет весело. У них там праздник молодого вина сейчас. Вина попробуем. Сходим на концерт какой-нибудь. А потом…
Он остановился и решился наконец достать козырную карту:
– Потом поедем в Париж!
– В Париж?
Глаза у нее округлились.
– В Париж, – счастливо повторил Антон Ильич.
И не давая ей опомниться, быстро затараторил:
– Я уже все продумал. Билеты, отель – я все организую, тебе ничего не надо делать. Ты только скажи, что согласна. Сходим в музей ДчОрсе, покатаемся по Сене, посидим в ресторанчике на Мон-Мартр, поднимемся на Эфелеву башню.
Она опешила. Втянула голову в плечи и смотрела на него, не мигая.
– А хочешь, никуда не пойдем? Будем просто гулять с тобой по Парижу, и ну их, все эти достопримечательности и музеи.
– А потом?
– Что потом?
– Потом, после Парижа? Что будет потом?
– Как что? Вернемся в Москву. Прямо оттуда. В четверг. Билеты я нашел.
В глазах ее что-то промелькнуло. Она еще раз посмотрела на него, и на этот раз во взгляде ее было что-то строгое, подозрительное – забрала свою руку и встала.
– Я все равно не понимаю, – отрезала она.
По ее голосу Антон Ильич понял, что тепло, зажегшееся было на ее бледном лице, исчезло.
– Сначала ты пропадаешь, потом вдруг появляешься и зовешь меня в Париж. Что все это значит?
– Как что? – он развел руками. – Это значит, что я хочу поехать с тобой в Париж.
– Я все-таки не понимаю, зачем надо было уезжать. Что ты там делал целых два дня? С кем ты там был? Все это так странно.
Она повернулась к нему спиной и стала смотреть в окно.
У Антона Ильича руки опустились. Его идея с Парижем разваливалась на глазах. Уже ни на что особенно не надеясь, но тихо пробормотал:
– Если не хочешь в Париж, можно просто побыть в Ираклионе… Или поехать на пароме в Афины… Там паромы такие… такие большие, красивые…
Юля молчала.
Он вздохнул и поднялся с колен. Юля стояла, не шевелясь и не оборачиваясь, скрестив перед собой руки. В ее молчании была такая непоколебимая решимость, что Антон Ильич понял, что проиграл. Его слова ее не убедили – она, по всей видимости, ждала от него каких-то других объяснений. Каких, он не знал. Он сделал все, что мог. Больше крыть было нечем.
– Я пошел собирать вещи, – произнес он упавшим голосом.
Юля не шелохнулась.
– У меня на девять тридцать заказано такси, – сказал он, глядя на ее спину. – Если надумаешь, приходи.
И вышел.
В чем же я ошибся, спрашивал себя Антон Ильич, пока шел к своему корпусу? Он ясно видел, как Юля переживала из-за его отъезда. Значит, она не была к нему равнодушна. И видел, как потеплели ее глаза, когда он говорил ей об Ираклионе и о Париже. Почему же она не согласилась ехать с ним?
«Я все-таки не понимаю», повторяла ему она. Ей непременно нужно было понять, почему он уехал. Конечно, он знал, что такая девушка, как Юля, не удовлетворится какими-то туманными объяснениями и захочет знать правду. Он и сказал правду, не соврав ни на йоту. Но не мог же он рассказать всего. Тогда пришлось бы говорить и о подслушанном разговоре, и о ночном визите Натальи. К чему бы это привело? Скорей всего, она бы и слушать этого не стала и выставила бы его вон. А может, надо было попытаться? Нет, нет, подумал он. Как бы это выглядело? Пропал куда-то, потом вдруг явился и стал во всем обвинять ее родительницу?
– Эх-х, – вздохнул он вслух.
Ничего уже не сделаешь. Придется ехать одному. В Париж он, конечно, не полетит. Поедет в Ираклион, а там подумает, как быть дальше.
Проходя мимо бара, он столкнулся с Эвклидом. Тот, завидев Антона Ильича, бросил тарелки, которые тащил, и кинулся к нему с расспросами:
– У тебя все нормально? Где ты был? Мы тебя потеряли.
Они пожали друг другу руки.
– Все нормально. Я был в Ираклионе.
– В Ираклионе? Давай, садись. Я тебе чаю сделаю.
Антон Ильич взглянул на часы, ему надо было торопиться, но Эвклид настойчиво показал на бар:
– Садись, садись. Мне надо тебе кое-что сказать.
Антон Ильич сел.
– Юлю уже видел?
– Да, а что?
– И как она?
Антон Ильич только руками развел.
– Обиделась?
Он кивнул.
Эвклид наклонился к нему и вполголоса произнес:
– В ту ночь, когда ты пропал…
– Я не пропал, я поехал в Ираклион.
– Ну хорошо, хорошо, – он оглянулся, боясь, как бы кто не услышал его, и заговорил почти шепотом. – В ту ночь в соседнем отеле утонул какой-то англичанин. Выпил, наверно, и пошел купаться на море. Они же Хэллоуин отмечали. Его утром нашли, на берегу. Приезжала полиция, там быстро все убрали, чтобы туристы ничего не увидели. Но здесь пошли разговоры, сам понимаешь, кто-то что-то услышал, и пошло-поехало.
Он отодвинулся от Антона Ильича, чтобы проходящие мимо туристы не подумали, что они о чем-то толкуют втихаря и стал протирать полотенцем стаканы. Антон Ильич застыл перед чашкой чая, весь превратившись в слух.
– Вечером приходит сюда Юля. Спрашивает меня, где ты. Я не знаю. Она плачет, говорит, что ты утонул. Я понял, что она услышала про англичанина и подумала, что это ты утонул. Я ее успокаивал, как мог. Вообще-то нам нельзя об этом говорить с гостями. Она мне не верит. Говорит, что узнавала, твои вещи в номере, а тебя нет. Еще говорит, какие-то вещи твои на пляже нашла утром.
Вот это да, подумал Антон Ильич. Вот так история. Теперь понятно, почему так переживала Юля.
Они поговорили еще немного, и Антон Ильич стал прощаться. Пора было идти. Напоследок он спросил у Эвклида:
– И все-таки, где так научился говорить по-русски?
– Дар богов!
– Ну а серьезно? «Пошло-поехало», откуда ты это знаешь?
– Я три года жил с русской девушкой.
– Α-a, понятно.
– Она учила меня. Все хотела из меня человека сделать.
– Ну и как? Сделала?
– Нет, – расхохотался грек. – Так и уехала в свой Свердловск.
До того как идти к себе, Антон Ильич решил рассчитаться за номер и предупредить, что съезжает. Он уже понял, как неторопливы могут быть греки, и не хотел, чтобы его задерживали на выходе.
Пока он ждал, когда ему выпишут счет, он вдруг услышал знакомый скрипучий голос. Старушка Вера Федоровна стояла в дверях на пути к ресторану и кричала ему оттуда, но он до этой минуты ее не слышал. Схватив за рукав грека-носильщика, на свою беду пробегавшего мимо нее, она сказала ему в своем обычном командном тоне:
– Ну-ка, позови-ка мне его! Во-о-он того! Не видишь что ли, бабка охрипла уже, докричаться не может.
Антон Ильич, увидев это, подошел к ней сам.
– Ну ты, милок, натворил делов! Девчонки мои третий день ходят хмурные. Сидят, молчат обе, слова из них не вытянешь. И тебя нет. Поговорить не с кем. А сегодня вон, не успела я проснуться, слышу, а они ругаются! В жизни такого не было! Никогда они не ругались! А сегодня не знаю, что на них нашло. Я уж плюнула на них и на завтрак пошла одна. Ну их, ей-богу. Ты бы сходил, милок, поговорил с ними. Успокоил бы бабку. А я пойду. А то сегодня арбуз вынесут. Сейчас народ набежит, разберут лучшие кусочки. Давай, милок. Сходи, поговори там с ними.
Антон Ильич пошел в номер, вытащил чемодан и стал собирать вещи. Теперь он понимал, что пережила Юля, подумав, что он утонул. Он совсем забыл о вещах, которые оставил в то утро на пляже. Ему и в голову не пришло, что Юля придет на пляж первая, что она увидит его одежду и, конечно, узнает его рубашку и шлепанцы. Что она могла подумать? В море его нет. За вещами на пляж он так и не вернулся. На завтрак не пришел. В номере его тоже не было. Да еще этот случай в соседнем отеле. Странная штука, эта жизнь, думал Антон Ильич, аккуратно складывая в чемодан одежду. Надо же такому случиться, что в ту же ночь и в том же месте утонул не он, а другой человек.
Но почему же Юля отказывается ехать с ним? И, если так переживала, почему не обрадовалась, увидев его целым и невредимым?
Старушка сказала, они ругаются с Натальей. Значит, это из-за него? Конечно, из-за него. Наталья наверняка сказала дочери, мол, уехал твой ухажер, бросил тебя, закончился твой курортный роман. Да уж, Наталья не упустит возможности очернить его. Одному богу известно, что пришлось выслушать от нее Юле за эти дни. Но сейчас, когда он здесь, вернулся за ней и зовет ее с собой, почему же она не соглашается? Почему не хочет ехать с ним? Антон Ильич изнывал от этих мыслей. Всем своим нутром он чувствовал, что они с Юлей должны сейчас ехать вместе. И ему так этого хотелось! В своих мечтах он увозил отсюда Юлю, и они мчались с ней в Ираклион, а потом в Париж, в Европу, летели на самолетах, плыли на кораблях, и целый мир лежал перед ними, и целая жизнь ждала их впереди! Но все это оказалось лишь мечтами. В действительности он паковал свои вещи, чтобы уехать отсюда одному. Он тяжело вздохнул.