Может, она просто боится, что не успеет? Может, сказать ей, пусть скорее берет такси и едет? Антон Ильич посмотрел на часы. Двадцать пять минут третьего. Даже если она сядет в такси сейчас, или через десять минут, или через двадцать, она все равно успеет! Время еще есть! Он схватился за телефон, чтобы звонить, как вдруг пришло новое сообщение.
«Езжай в Париж. Я прилечу позже. Люблю».
Что?!
Антон Ильич поправил очки и прочитал еще раз.
Да что с ней такое, в самом деле? Что за нелепая идея?
Бессмыслица какая-то. Почему бы ей просто не сесть в такси и не приехать в аэропорт, как они решили? С Натальей все в порядке, так в чем же дело? Почему она пишет эти нелепые сообщения, вместо того чтобы скорее ехать к нему? И как ей в голову пришло такое, предлагать ему ехать в Париж? Разве она не понимает, что все это он затеял только ради нее? Ехать в Париж без нее? Зачем? Неужели она думает, ему нужен Париж? Что ему там делать? Сидеть и ждать ее? Не зная, когда она прилетит, да и прилетит ли вообще? И что значит «я прилечу позже»? Когда она прилетит? И как, если он сам с трудом нашел билеты?
Ничего не понимаю, вздохнул Антон Ильич.
Может, Эвклид ошибался? И Наталья вправду плохо себя чувствует? Но нет. Если бы матери действительно нужна была ее помощь, Юля бы так и написала: маме плохо, приехать не смогу. Но, по всему видно, она не собиралась оставаться с Натальей все эти дни, а хотела вернуться к нему. Тогда почему не вернуться сегодня же, как они планировали? Пока еще в силе их билеты и их поездка в Париж?
– Эх, Юля, Юленька… Что же ты делаешь со мной? – в отчаянии прошептал он.
– С вами все в порядке?
Антон Ильич поднял голову. Перед ним стоял официант, с которым они тепло распрощались несколько минут назад. Да, беззвучно кивнул Антон Ильич. А в чем, собственно, дело, подумал он? И тут только заметил, что сидит, поставив на стол локти и обхватив голову обеими руками.
Что же теперь делать? Лететь в Париж? Возвращаться в Москву? Никуда не ехать? Идти сдавать билеты?
В голове у него все смешалось. Надо было принять решение, но разум его как будто отключился. Ни одна идея не казалась ему лучше или хуже другой, и не было никакой разницы, поступить так или иначе. В любом случае было ясно одно – поездка с Юлей пропала. Время шло, и надо было бы определиться, а он все сидел, держась за голову, и не знал, на что решиться.
Пришли баянисты. Как нарочно, они выбрали столик, за которым сидел, хватаясь за голову, Антон Ильич, встали прямо перед ним, раскрыли меха и затянули свои песни. В голове у Антона Ильича зазвенело. Он поморщился как от зубной боли, закрыл глаза и попытался сосредоточиться и все обдумать, но не мог. Пришлось ждать. Те, закончив песню, протянули шапку под нос Антона Ильича, прося денег.
– Уйдите вы бога ради, – сказал он по-русски, не пытаясь скрыть своего раздражения.
В руках засигналил телефон. На мгновенье в душе затеплилась надежда. Может, она передумала? И все-таки едет?
«Давай останемся в Ираклионе. Я приеду завтра. Улетим домой в четверг нашим рейсом».
Еще лучше, с горечью ухмыльнулся Антон Ильич. Она что, сидит там и выдумывает разные варианты, один другого нелепее? Значит, теперь он должен забыть про Париж, как будто ничего и не было, и остаться здесь? Но это невозможно! Не может он вернуться с чемоданом в отель, из которого только что уехал, заселиться опять в тот же номер, где был с ней…
Часы показывали без четверти три. Если он сядет в такси сейчас, то успеет на свой рейс до Афин. Вот только надо ли ему в Афины?
А может, мелькнуло в голове, и правда, взять да и улететь в Париж? Билеты у него на руках, номер в отеле ждет. Юля, разумеется, вряд ли полетит за ним – раз она не смогла доехать до аэропорта, что в пятнадцати минутах от нее, до Парижа ей уж точно не добраться – но он мог бы провести пару дней в Париже и этим завершить свой отпуск. На мгновение Антон Ильич представил себя в Париже, но тут же понял, что Париж – его праздничный, золотой Париж, о котором он так мечтал все это время – теперь как будто погас, поблек и уже не представляется ему ни праздничным, ни золотым, словно кто-то потушил свет и превратил его Париж в обыкновенный город, окутанный серыми осенними туманами и пронизанный первыми холодами. Ехать туда не хотелось. Без Юли это путешествие не имело никакого смысла.
Он вздохнул и закрыл глаза. Потом взял телефон и снова стал читать сообщения от Юли. Сначала первое, посланное ему еще из такси. Перед глазами возникло ее лицо, такое, каким он видел его в последний раз, и ее слова:
– Мы расстаемся всего на несколько часов.
В ту минуту он почему-то верил ей. Он чувствовал, что она говорила искренне и думала так же. И это сообщение, отправленное через минуту после расставания – первое сообщение от нее и первое признание в любви – тоже казалось ему таким искренним и таким понятным. Он знал, этими словами она хотела утешить его, поддержать и заверить в том, что их планы в силе, несмотря на ее отъезд.
Но потом… Он прочитал второе сообщение, и следующие два. Такие странные, совсем не похожие на Юлю, будто их писал другой человек. Глядя в эти короткие строчки, Антон Ильич силился понять, что же произошло, почему она вдруг поменяла свое решение – и не мог. Неужели эта поездка ничего для нее не значит? Да и сам он, выходит, тоже? Неужели она забыла, как плакала вчера? Какие слова ему говорила? В это невозможно поверить! Не может быть, чтобы Юля, которая так тонко все чувствует, так глубоко обо всем размышляет, которая ночами не спит, теряясь в своих переживаниях, вдруг забыла обо всем и переменилась в один миг!
Он листал ее сообщения и вчитывался вновь, пытаясь найти в них ответ. Эвклид сказал, они сидят сейчас в ресторане… Ему вдруг ясно представился их старый отель с его приземистыми корпусами, и обеденный зал, уже полупустой, и стол на шесть персон, и длинная до пола скатерть, и стеклянная ваза посередине, и зеленые пихты за окном. Он вдруг увидел Юлю, сидящую там за столом, по одну руку от нее Наталью, по другую старушку Веру Федоровну. Они сидели и обедали, как обычно в этот час. И не было никакой болезни, и никаких врачей. Они ели и говорили о том, о сем. Старушка, как водится, ворчала. Наталья все еще изображала слабость, но в душе торжествовала, довольная тем, что дочь вернулась. До Антона Ильича отчетливо донесся ее голос:
– Не волнуйся, никуда он не денется. Так даже лучше. Посидит, подождет. Соскучится по тебе. А в Париж вы еще успеете съездить.
Какой же он дурак! Ну конечно. Именно так все и было. Нет другого объяснения нелепым Юлиным письмам, кроме одного: ей все это не нужно. Ни его Париж, ни он сам, ни предложение, которое он сделал – ничего этого ей не нужно. Она не собирается приезжать, и ей все равно, что будет с его планами, с билетами, с его жизнью, с ним самим…
Через несколько минут Антон Ильич тряхнул головой, поднял глаза и огляделся. Вокруг все было неизменно. Все так же сидели посетители кафе, все так же бренчали свои песни баянисты у столиков по соседству, и даже пес по-прежнему повизгивал и крутился в своем углу.
Звякнула телефонная трель. Он посмотрел на телефон. Еще одно сообщение от Юли.
«Съездим в Париж на Новый Год. У нас с тобой вся жизнь впереди. Целую».
Антон Ильич сорвался с места. На часах было три тридцать.
Официант изумленно смотрел на то, как он вдруг вскочил, повесил сумку через плечо, подхватил чемодан и с грохотом покатил его по брусчатке. Свернув с пешеходной зоны, Антон Ильич выбежал к дороге, взмахнул рукой, остановил такси, кинул чемодан в багажник и, пообещав хорошие чаевые, попросил отвезти его в аэропорт как можно быстрее.
Они долго кружили по городу, толкаясь с другими машинами и останавливаясь перед каждым светофором. Почему так медленно, нетерпеливо вздыхал Антон Ильич, глядя по сторонам? Он не ожидал, что машин здесь может быть так много. Однако был понедельник, разгар рабочего дня, и дорога забилась до отказа.
Дважды приходили сообщения от Юли.
«Что ты решил? Остаемся в Ираклионе? Целую».
Потом еще одно:
«Ты где? Я тебя потеряла».
Через некоторое время раздался звонок. Антон Ильич нажал кнопку отбоя. Юля тут же перезвонила снова, и он снова прервал звонок.
Наконец они выбрались за пределы городской стены. Таксист прибавил газу и мигом домчал его до места.
– Что же вы так поздно? Мы только что закончили, – сказала ему белокурая гречанка на стойке регистрации.
– Простите, ради бога простите, – запыхаясь, произнес Антон Ильич, приложив руку к груди и кланяясь, и одновременно вручая ей свой билет и паспорт.
Гречанка сказала что-то по рации. К ним подошел высокий молодой человек с усиками, внимательно посмотрел на Антона Ильича, на его документы, окинул взглядом чемодан и повел за собой.
Они пошли через стеклянные двери и коридоры, багаж Антона Ильича быстро досмотрели. Вдвоем они спустились по ступенькам и вышли на улицу. У порога их ждал автобус, они поднялись в него, дверцы тут же закрылись, и они поехали к самолету. Грек с усиками подождал, пока Антон Ильич поднимется по трапу. Стюардесса встретила его на входе, забрала чемодан и, не дав ему опомниться, усадила тут же, на первый ряд. Дверь закрыли, трап откатили, командир произнес свою речь, стюардесса попросила приготовиться к взлету. Самолет тронулся.
Едва они оторвались от земли, как уже летели над морем. Самолет быстро набирал высоту, и синее море становилось все дальше, все туманнее, пока не исчезло совсем за полосой плотных белых облаков. Наверху жарко горело солнце. Ровным оранжевым пламенем оно разливалось по горизонту, лучи его касались Антона Ильича и грели лицо сквозь стекла иллюминаторов.
Он закрыл глаза. Ему вспомнился самолет, в котором он летел сюда из Москвы, пронизанный такими же солнечными лучами, и девушка в розовом платке на плечах, сидящая наискосок от него. Какой далекой, какой чужой показалась она ему тогда, как будто была из другой, неведомой ему жизни. Он вспомнил, как увидел ее за ужином в тот же вечер. Перед глазами возник ее облик в длинной струящейся юбке с летними узорами, нежное и вместе с тем строгое лицо, светлые волосы на плечах. Бабочка, улыбнулся про себя Антон Ильич. Сияющая, красивая, необыкновенная и… неуловимая. А вот она на пляже, на следующее утро, в своем желтом купальнике и платке, повязанным вокруг бедер, стоит на ветру, одна, смелая и такая беззащитная… Потом сидит перед ним за