А Жун Яо, который раскапывал канализационный слив напротив аптеки «Шоудэ» на улице Чжэньчжудацзе, нагнулся и вытащил из воды какой-то мягкий предмет, который напугал его. Это был маленький трупик. Длинные волосы закрывали лицо. Жун Яо, повидавший тысячи трупов, не осмелился приподнять волосы, чтобы взглянуть на лицо ребенка, только в ужасе кричал: «Чей это ребенок?» Когда я выбежала из дома, вокруг трупика уже собралось много людей. Жун Яо дрожащими руками приподнял мертвые волосы, открывая красивое нежное личико. Она так и не закрыла глаза, спокойно смотрела на меня и улыбалась.
Жун Яо издал душераздирающий вой, и, прежде чем он успел стереть с лица печаль, налетел тайфун. Прошло шесть лет, а я так и не поняла, как она умудрилась опередить ветер и добраться от дома до улицы Чжэньчжудацзе всего за несколько минут. Более того, она умерла там, где ее подобрал Жун Яо. Ушла туда, откуда и пришла. Короткая жизнь, не самый счастливый процесс, может быть, она даже не успела запомнить наши с Жун Яо лица. О сестренке уже давно не вспоминали, но я никак не могла стереть из памяти ее лицо – хотя почти забыла, как она выглядела и с какой стороны у нее было черное родимое пятно – слева или справа; но она была очень красивой. Каждый раз, когда приходил тайфун, я всегда видела лицо сестры, которая улыбалась и плыла на ветру. Никто не знал о том, как мне страшно. Я боялась ее так же, как тайфуна.
Возможно, даже Жун Яо уже забыл мою сестренку. Каждый раз накануне шторма он становился самым занятым человеком в городе. Он городской уборщик, а еще глашатай тайфуна. Первое – его работа, второе – его хобби. Пусть даже впоследствии он вышел на пенсию, он все равно отказался покидать пост, занимаясь тем, что ему нравилось, неизменно в течение десяти лет. В руках он держал две вещи, которых не было больше ни у кого: огромную метлу, связанную из бамбуковой щепы, и ручной мегафон. Каждый раз в период штормового предупреждения он ходил по улицам и переулкам, оглашая на каждом углу профилактические меры, новой малярной кистью обновлял линию охранения от паводка, напоминал равнодушным и небрежным, что окна должны быть починены, все ценные вещи – еда, ткань, угольные брикеты, шкафы и кровати – перенесены повыше, а цветочные горшки и всякую всячину с балконов нужно убрать в безопасное место… Буря как менструация, она приходит не в точно установленный день. Для нее нормально наступить днем раньше или днем позже. В этом году шторм пришел позже, чем в предыдущие годы. Все уже заждались, даже думали, что он и не придет вовсе.
– Жун Яо, куда делся шторм в этом году? – с тревогой спрашивали люди. Как будто если буря не придет, не знали, как дальше жить.
– Так он же не родич мой, откуда мне знать? – отвечал Жун Яо.
Иногда он называл Тихий океан, Южно-Китайское море, залив Бакбо, остров Хайнань и даже Филиппины и Гавайи. Шторм уже давно стал ему привычным. Но из-за шторма он приходил в необъяснимое волнение. Когда налетал тайфун, ему как будто вливали куриную кровь – он начинал прыгать вверх-вниз, словно ждал, что тайфун подарит ему что-то, а еще – что тайфун уничтожит его. Пришествие тайфуна становилось для него грандиозным праздником. После ухода тайфун оставлял по всему его телу следы своего пребывания – либо пораненное лицо, либо сломанную руку. Позавчера осколок стекла на ветру поцарапал ему лицо, а в прошлом году пальма с грохотом рухнула прямо ему на поясницу. Но он совсем не боялся, даже получал от всего этого удовольствие.
Каждый раз Жун Яо ломал голову, стараясь придумать шторму красивое название, например «Сакура», «Азалия», «Роза», «Капок», «Пион», «Бегония», «Одуванчик»… Всё в честь цветов. Жун Яо объяснял:
– Я им имена даю, потому что вот пройдет человек – оставит след, гусь пролетит – оставит крик, а тайфун пройдет – оставит имя. Кто-то должен давать тайфунам имена.
У Жун Яо была такая власть, и я впрямь надеялась, что однажды очередному тайфуну присвоят мое имя, чтобы тайфун от моего имени пронесся по всему миру. Но на этот раз Жун Яо назвал невесть когда грядущий тайфун именем Хай Куй, Актинией, к вящему негодованию всего города.
Женщины в городе не могли смириться с тем, что кто-то заслужил больший почет, чем они. Они спрашивали, на каком основании он назвал тайфун в ее честь?
– Она же умирает, – отвечал Жун Яо. – Если в следующем году вы будете умирать, я назову тайфун и в вашу честь.
– Тайфуны должна именовать Государственная метеослужба, – сурово и праведно возразил метеоролог Сморчок Хэ, вступившись за авторитетные правила.
– Государственная метеослужба не справится с делами Даньчжэня… – ответил Жун Яо. – Если бы в Государственной метеослужбе знали, что Хай Куй умирает, они бы со мной согласились.
– То, что ты сказал, не считается, – заявил Сморчок Хэ, а затем обернулся к окружающим. – То, что сказал Жун Яо, не считается, главное это то, что скажет Государственная метеослужба.
Никто не хотел разводить с Жун Яо бесконечный спор. Да и никто не относится к названию тайфуна так серьезно. Ветер как пришел, так и уйдет, и в следующем году придет опять. Более того, дать свое имя тайфуну – невелика слава.
Жун Яо поднялся на верхний этаж главного правительственного здания, самого высокого здания в городе, прислушиваясь к ветру, сосредоточенный, как птица, которая ждет, когда всплывет рыба. Метеоролог Сморчок Хэ как раз находился в городском правительстве и кричал на Жун Яо:
– Ни черта ты не знаешь! Если ты слышишь шаги тайфуна, на кой ляд тебе еще и метеоролог?
Жун Яо не обращал на него внимания, он приладил длинную коническую бумажную трубку к правому уху, обернулся лицом к югу, сосредоточенно ловя информацию о ветре, – и так с полудня до вечера. Эту трубку он сворачивал обязательно из «Жэньминь жибао» – трубка, свернутая из других газет, влияла на его слух, мешала слышать как следует, так что он сам в себе сомневался. Когда уже никто не обращал на него внимания, он взволнованно и громко объявил с крыши:
– Тайфун пришел! Я увидел его тень! Он похожа на старуху, сильно воняет, но это хотя бы женщина.
– И куда ж он все-таки пришел? Где это, черт возьми, находится? На хребет Уялин или в деревню Дяогуй?
Жун Яо уверенно утверждал, что «Актиния Хай Куй» уже пришел в Даньчжэнь, уже протиснулся в наши тела, прощупывая нас изнутри и снаружи.
Все инстинктивно запаниковали. Местные уже хорошо были осведомлены о тайфунах и должны бы привыкнуть к ним, нет нужды устраивать переполох, как девственницы.
– Теперь мы можем лишь отдать себя ему на растерзание, и он рассечет нас на девятью девять восемьдесят один кусок.
Жун Яо всегда первым оглашал пугающие новости. Не было нужды ничего расписывать, все уже видали штормы, но никто не мог ничего поделать.
Сморчок Хэ опровергал слухи и говорил, что полагаться надо на то, что передают по центральной радиостанции.
Однако каждый раз, когда надвигался шторм, до центральной радиостанции оказывалось длинной плетью не достать, им было совершенно не до нас. Или там в принципе не знали, что на свете существует город Даньчжэнь.
Жун Яо продолжал прислушиваться к ветру. Каждые полчаса он сообщал слушателям о том, что там происходит. Стоя на крыше правительственного здания в ожидании порыва ветра, он был очень похож на клоуна. Казалось, он призывно махал тайфуну рукой, как будто призывал духов, он с угодливым видом нарочно пытался зазвать тайфун в Даньчжэнь. Я предупреждала его, что если бы не он, тайфун вообще никогда бы не добрался до Даньчжэня.
Жун Яо, казалось, не понял меня. Он взглянул на меня и холодно сказал, что каждый должен узнать шторм – они пережили бесчисленные штормы, но никогда по-настоящему не знали штормов, они думали, что это просто шторм, а на самом деле – да где же «просто»?
«Неужели ты единственный, кто знает шторм?» – подумала я про себя.
Однако за последние несколько лет Жун Яо действительно тысячи раз описывал нам штормы, в том числе те, что пережил в море и что видел на острове. Тайфун может снести поезд и перевернуть вверх дном целое море. В 1944 году, во время тайфуна, японский истребитель планировал атаковать американских военных, но был унесен ветром в Даньчжэнь и разбился на хребте Уялин, и его останки до сих пор лежат там. В свое время шторм сорвал Жун Яо с палубы военного корабля и свирепо швырнул в море. Если бы рядом как раз не проплывал сампан, море так бы и поглотило его. Конечно, он всего лишь бахвалился перед нами, никто его слов не подтвердил. А вот то, что на его левой руке не хватало трех пальцев, это факт. Говорят, что это тоже было связано со штормом, но он по сему поводу пояснений не давал. Он привык поднимать левую руку, чтобы определить направление и силу ветра, поэтому можно было сделать вывод, что чувствительность его левой руки выше, чем у правой.
Первым, что касалось ветра, была левая рука Жун Яо.
– Раз в год шторм омывает Даньчжэнь, – говорил Жун Яо. – Здесь слишком грязно. Иногда он походя забирает парочку людей, которые должны умереть. Шторм здесь для того, чтобы сводить счеты! Те, кто совершил зло, должны бояться. Не будь тайфуна, в их сердцах уже давно не стало бы трепета.
Он верно сказал. В последние годы, хотя «культурная революция» давно закончилась, сердца людей будто сильнее озлобились. Воровство, разврат, отравления, вуайеризм, козни, клевета, мошенничество, похищения, грабежи и убийства шли бесконечным потоком. Становилось все больше помешанных на деньгах людей, они переставали сдерживать паводок в собственной душе, на всех лицах то и дело мелькала тень зла. Кто-то подстрекал студентов бросать учебники и мчаться в Шэньчжэнь; кто-то выкапывал больных свиней и крупный рогатый скот, которые были похоронены уже как пару дней, чтобы готовить и продавать фрикадельки; кто-то утверждал, что заметил странное и жуткое явление: ночью воды реки Даньхэ обращались вспять и обнажалась тьма-тьмущая водных чудовищ, которые шли против течения, могучие, но молчаливые; в деревне Яндуцунь и деревне Улунцунь нагло производили поддельную водку «Маотай» и сигареты «Хунмэй»; старый монах, который утверждал, что он из храма Шаолинь, ходил взад-вперед с ручной крысой