[17] по проспекту Наньяндацзе, говоря, что он распространяет Дхарму; за одну ночь стена вокруг здания правительства оказалась покрытой не сулящими добра реакционными лозунгами, и Ли Цяньцзинь первым делом помчался в уездное правительство поднимать шум и жаловаться на несправедливость, заявив, кто-то подражал его почерку, чтобы тем самым подставить его как сторонника восстановления «культурной революции»; в чашаньском госхозе несколько хулиганов открыто объявили, что собираются ограбить банк; кузнец Гао Дафу и его сын Гао Сяоцю тайно разработали машину для печатания денег и фальшивыми купюрами фактически обманули все повидавших и умудренных опытом торговцев мясом; более десятка человек из Даньчжэня ушли за предсказателем из Сунчжэня, известным как «всепознавший духовный отец», они распускали слухи и собирали людей на восстание. Во время тайфуна и наводнения он воспользовался неподготовленностью людей и захватил правительство Сунчжэня, распахнул двери психиатрической больницы и освободил триста восемнадцать сумасшедших, после чего открыто основал «Китайскую Божественную Военную Империю». В результате органами общественной безопасности было подавлено и арестовано более трехсот последователей мятежника, в том числе первый министр, министры, уездные начальники, главнокомандующие и императорские наложницы в количестве семьдесят с лишним штук, девять из них были казнены без промедления, а пятеро заключены в психиатрическую лечебницу…
…Буря, скоро грянет буря, заклокочут злые волны, всюду будут смрад и дым. Если тайфун приходит для того, чтобы свести счеты, то одного раза в год далеко не достаточно. Но кто же должен умереть? Хай Куй разве что много собак убила, но не совершила никаких преступлений, за которые ей стоило бы умереть, она не была порочной, не была коварной, неужели умереть должна именно она? В городе куда как много людей, заслуживших смерти больше, чем она, по крайней мере, ветеринар Инь точно злобнее нее.
Вечером я услышала запах моря, принесенный ветром, а в небе увидела бесчисленные голубые штрихи. Го Мэй права, у тайфунов действительно есть запахи и цвета.
Каждый мог ощутить, что это гигантское чудовище тайфун направило шаги к Даньчжэню. Метеоролог Сморчок Хэ наконец-то получил от начальства уведомление, что в Южно-Китайском море сформировался тропический шторм под кодовым названием «Гуава» с силой ветра двенадцать баллов в центре и не менее восьми баллов на подходе к этому уезду.
Атмосфера в городе внезапно стала напряженной. Как будто все было ненадежно, как будто со всем были застигнуты врасплох, как будто дома вот-вот будут с легкостью сровнены с землей.
– Наконец пришел «Хай Куй»! – словно скинув с плеч тяжелое бремя, с облегчением сказал Жун Яо метеорологу Сморчку Хэ. – Он не «Гуава» зовется, а «Хай Куй».
У Сморчка Хэ не было времени спорить с ним, он со всех ног помчался на радиостанцию и объявил новости о тайфуне на весь город. Как будто если даже один человек не будет оповещен о приближении бури, это станет его личной ответственностью.
– Вам не нужно так волноваться, может, этот тайфун окажется как Хай Куй – неповоротливым и медлительным, – язвительно усмехнулся кто-то. – А еще может быть, что у него, как и у Хай Куй, случится сердечный приступ, так что он случайно упадет да и кончится на полпути, до ручки дойдет раньше, чем до Даньчжэня.
Жун Яо медленно спустился с главного здания правительства и беззвучно ушел. Когда он проходил мимо меня, казалось, он не увидел меня своим левым глазом. Его правый глаз был направлен прямо на меня, но, к сожалению, он не видел, глазное яблоко было мертво. Другие называли это «стеклянным глазом». Это была «награда», выданная ему войной. Я хотела сказать ему, что завтра рано утром отправлюсь в уездный центр, сяду на поезд в город и уеду отсюда до того, как начнется шторм, может быть, навсегда. Он никогда больше меня не увидит. Хотя я не собиралась благодарить его лично за то, что вырастил и воспитал меня, я все равно хотела сообщить ему новость о своем отъезде. Я должна была сказать ему, неважно, чем руководствуясь – разумом или чувствами. Я даже хотела назвать его папой при всех, чтобы доказать, что я не бессердечная и несправедливая бунтарка. Но он меня не видел. Или притворился, что не видел.
Взглядом я проследила, как он прошел через баскетбольную площадку, магазин соломенных шляп, направился на юг и бесшумно исчез в конце улицы Цилоуцзе.
На улицах поднялась суета. Тусклые уличные фонари зажгли заранее. Мыши бессовестно разбегались по округе. Лао Чжан, охранник правительственного здания, тоже почувствовал ежегодное напряжение и собирал вещи со стонами и вздохами, как будто он был полностью ответственен за последствия шторма. Я подошла к автобусной станции и спросила кондукторшу Ли Сянъян, которая как раз мыла овощи и готовила еду, отправится ли завтра маршрутный автобус в нормальном режиме? Ли Сянъян с уверенностью сказала, что раз тайфун еще не пришел, то нет причин прекращать работу. Я сообщила ей, что тайфун прибыл в Даньчжэнь. Ли Сянъян протянула руку и поманила ветер, будто бы почувствовала разницу, кивнула и сказала: такой ветерок для автобуса считай что ничто. Я успокоилась. Я сказала, что бронирую билет до центра уезда на завтрашнее утро и теперь могу заплатить. Ли Сянъян ответила, не надо торопиться, мы поговорим об этом завтра утром – приближается тайфун, мало кто выйдет на улицу, а ты выйдешь? Я сказал, что да.
– Жун Яо знает? – осторожно спросила Ли Сянъян.
– Он согласился, – подумав, сказала я. – Даже дал мне денег на дорогу.
Я солгала. Но Жун Яо в прошлом году сказал мне: главное, чтобы у тебя были деньги на дорогу, а так мне все равно, куда ты поедешь.
Ли Сянъян перестала мыть овощи и с сомнением спросила:
– Тайфун идет, как он мог согласиться, что ты поедешь так далеко?
– Пока же раннее предупреждение, – сказала я. – Тайфун меня не догонит…
– Если он действительно согласен и у тебя есть деньги, я оставлю для тебя билет, – сказала Ли Сянъян.
Я втайне обрадовалась и спросила ее:
– Ты хочешь спросить Жун Яо лично?
– Он придет, чтобы сообщить мне новости о тайфуне, – ответила Ли Сянъян.
За пять лет у меня было четыре неудачных побега. Однажды я села в автобус, который ехал в уездный центр, и меня выгнали из него возле хребта Могулин, меньше чем в километре от города, за безбилетный проезд. Второй раз дело было в сумерках, когда я шла на север вдоль дороги, ведущей к уездному центру, автобусы и машины проезжали мимо меня снова и снова. Я не поднимала на них глаз. Я пряталась в клубах пыли, которые они поднимали. Но меня догнал Жун Дунтянь и отконвоировал обратно в Даньчжэнь. Третий раз был три года назад, тоже летом, до прихода тайфуна или даже до начала периода раннего предупреждения, я купила билет в уездный центр на единственные шесть юаней, который завалялись у меня в кармане. Но прежде чем я успела сесть в автобус, меня перехватил на станции Жун Яо. Он стоял у дверей автобуса, как билетный контролер. Меня зажало в толпе, и я не заметила его. Когда я ступила в дверь правой ногой, он меня и схватил. Не говоря ни слова, он потащил меня домой. Это точно Ли Сянъян меня заложила. Она была единственным кондуктором и контролером на автобусной станции, естественным рубежом, и легко избавиться от нее не было никакой возможности. Когда я ее ненавидела, я надеялась, что она умрет, или что кто-то из ее семьи умрет, и она не сможет выйти на работу. Но она была добрым человеком, никогда не задирала нос, и даже если другие на нее ругались, она не сердилась. Мне стало стыдно ненавидеть ее. Четвертый раз был два года назад, на третий день после того, как Жун Яо объявил штормовое предупреждение, тайфун уже дошел до Даньчжэня, ветер достиг пяти баллов и полил дождь. Ветер и дождь все усиливались. Обычно рейсовый автобус в уезд должен был прекратить работу. Но на этот раз по неизвестной причине он продолжал курсировать. Проходя мимо станции, я обнаружила, что кондуктором и контролером была не Ли Сянъян, а тетя Чэнь, которая обычно отвечала за уборку. Это была редкая возможность, поэтому я купила билет. Тетя Чэнь меня не знала. Я села в автобус, людей в салоне было немного, я забилась в дальний угол, и меня никто не узнавал. Автобус выехал из Даньчжэня и пошел по государственному шоссе 324. Я была взволнована и вместе с тем беспокоилась. Поскольку у меня в кармане не осталось денег, я прикинула, как буду побираться, спать под мостом, собирать объедки, карабкаться на поезд… Но если только я увижу маму, все эти приключения того стоили. Дождь усиливался, и автобус ехал очень медленно. Медленно – не страшно, просто продолжал бы ехать. Но вскоре автобус остановили. Двери открылись, и внутрь ворвался похожий на мокрую курицу человек. Он откинул со лба длинные волосы, и я узнала его. Это был Жун Сятянь. Он тоже сразу заметил меня. Подошел прямо ко мне, схватил за шкирку и выволок из салона. Автобус снова пустился в путь. Жун Сятянь потащил меня обратно против ветра, под дождем. Его руки были такими сильными, что он почти бежал, неся меня за руку. Дождь хлестал по нашим лицам, на нас невесть откуда падали ветки. Повсюду под ногами мчалась вода, шоссе превратилось в реку. По пути Жун Сятянь повторял только одну фразу: «Бежать из дома без денег, ты смерти ищешь?»
Позже Жун Сятянь и Жун Дунтянь по очереди предупредили меня, что у девчонки, которая живет на улице без гроша в кармане, может быть только три исхода: первый – ее изнасилуют и убьют, а ее тело выбросят в какой-нибудь глуши; второй – она умрет от голода, холода и болезни, а труп сожрут дикие собаки; третий – ее похитят и продадут в место еще страшнее Африки, откуда она никогда не вернется.
– Есть ли четвертый исход? – спросила я их. – Например, я действительно найду маму и заживу как принцесса?
Они вечно отвечали презрительным тоном:
– Чушь какая.
С прошлого года я стала мыслить более зрело. У меня должно быть достаточно денег на дорогу. На ветеринаре Ине я наконец-то заработала солидную сумму. На этот раз я должна добиться успеха.