Иногда я понимала такое позерское и выпендрежное противостояние как «фальшивый бой». Конечно, случались у них и настоящие бои. В прошлом году, тоже накануне бури, Жун Чуньтянь казался необычно раздражительным, и они с Жун Яо по какой-то причине разругались. После пары фраз в ход пошли кулаки. Хотя вместо правой ноги у Жун Чуньтяня был протез, он обладал недюжинной силой – в свое время, чтобы без билета посмотреть фильм с Лю Сяоцин в главной роли, он собственным телом пробил стену кинотеатра. Жун Яо был повержен на землю, из уголка его рта побежала кровь. Жун Сятяня рядом не случилось, а Жун Дунтянь никогда не лез в их дела, поэтому делал вид, что ничего не произошло, и сосредоточился на резне лягушек. Я подошла, чтобы помочь Жун Яо подняться. А Жун Яо вдруг пнул меня и велел убираться. Уязвленный живот немного болел, и я больше не заботилась о Жун Яо. Под карнизом дома я преградила путь армии муравьев, такой длинной, что конца ей не было видно. Непонятно, откуда они пришли, но направлялись они в мою комнату, один за другим, организованно и грандиозно, это был форсированный марш не на жизнь, а на смерть. Противным было то, как они проходили через порог моей комнаты, к краю кровати, а затем исчезали в промежутке между двумя стенами, как будто победным маршем шествовали по ничейной земле. Досадуя, я решила им помешать, но не смогла преградить их решительный марш. Они всего лишь чуть-чуть побегали в панике и вскоре восстановили прежний порядок. Должно быть, они отправлялись на войну или бежали после разгрома. Немного помаявшись, я обернулась и посмотрела, что происходит. Жун Яо исчез, и на земле не осталось никаких следов борьбы. Казалось, вовсе ничего не произошло. Мы были как муравьи, каждый пошел по своим делам. Приближался шторм, и кроме жизни всем остальным можно было пренебречь.
На самом деле Чжао Чжунго не любил весь день проводить во дворе. Иногда Жун Яо вывозил его на прогулку по улице, толкая коляску перед собой, и люди в городе наперебой допытывались, кто ему этот Чжао Чжунго? Жун Яо уходил от ответа, пытаясь обманом миновать заставу.
– Он такой же, как Жун Чуньтянь и остальные. Я его подобрал и вырастил. Между ними нет никакой разницы, – говорил он.
Никто в Даньчжэне не верил, что Жун Яо – настолько добрая душа, чтобы забрать домой пожилого нищего. Однако никто также не сомневается, что он человек милосердный. Он одного за другим подобрал шестерых брошенных младенцев и вырастил пятерых из них, нахлебавшись при этом горя. Когда-то это было до невозможности трогательной историей, но потом Жун Яо стал немного раздражать народ, и никто больше не хвалил его немеркнущих заслуг. Мы должны были быть ему благодарны за добро, но мы не были благодарны. Когда я была еще маленькой, Жун Яо каждый день напивался низкопробным пойлом с винодельни «Фэнсань», а потом приходил домой и без разбора бил и ругал нас, угрожая порубить на куски и скормить собакам, или бросить нас в Даньхэ на корм рыбам, или столкнуть в воду во время наводнения, чтобы мы утонули, или похоронить нас заживо… Однажды он толкнул Жун Сятяня на разделочную доску и занес руку с ножом, чуть было не покрошил его, напугав меня до смерти.
Однажды во время тайфуна, за то, что Жун Цютянь украл еду у нищего, Жун Яо привязал его к вершине высокого эвкалипта. Жун Цютянь стал бременем для дерева и объектом повышенного интереса для тайфуна, и эти двое общими усилиями собирались отшвырнуть его на сто восемь тысяч ли. Но Жун Цютянь был похож на соплю, которую никак не стряхнуть с руки. Тайфун сделал все, что было в его силах, и эвкалипт выбился из сил, а Жун Цютянь все еще накрепко прилипал к дереву. Всего за одну ночь Жун Цютянь, казалось, пережил сотню лет и сотню раз умирал на дереве, но с тех пор он больше не боялся тайфуна. Когда тайфун налетал, другие прятали головы, а ему нравилось бежать против ветра с безумным звериным оскалом, с криком, изгоняющим тайфун из Даньчжэня.
В другой раз Жун Дунтянь пролез в продовольственный пункт через окно и украл свиную голову. Мы плотнехонько закрыли двери и окна и приготовились сварить и съесть ее. Мы круглый год не знали вкуса мяса, и если не умирали от голода, то уже, считай, объедались. Но аромат мяса лился из трещин в черепице и щелей в стенах, вызывая бунт в носах и на языках во всем городе. Люди с продуктовой станции пошли по ароматной путеводной нити и быстро схватили нас. Они вытащили свиную голову из кастрюли и вылили бульон. Жун Дунтянь в отчаянии обхватил обжигающую свиную голову обеими руками и изо всех сил вгрызся в нее. Как ни тянули его люди с продуктовой станции, он вцепился в свиную голову зубами и не разжимал челюстей. Тут как раз вернулся Жун Яо, он схватил толстое полено и обрушил его на голову Жун Дунтяня. Тот наконец разжал челюсти и без сознания упал на землю. Люди с продуктовой станции вытащили кусок мяса у него изо рта, подобрали свиную голову и ушли.
Однажды вечером, глянув в зеркало, я увидела, что превратилась в злобную ведьму с растрепанными волосами, синим лицом и острыми клыками. Я так испугалась, что выбежала на улицу и с визгом металась там. Однажды утром в древнем зеркале ни с того ни с сего появилась красивая и ласковая женщина, она мягким голосом позвала меня по имени. Я не испугалась, а осторожно спросила ее: «Кто ты?» Она ответила, что она моя мать и собирается отвести меня туда, где достаточно еды и одежды. Она протянула мне правую руку. Я протянула к ней левую, чтобы попасть в зеркало и последовать за ней. Жун Яо проходил мимо и увидел, что я веду себя странно. Не дожидаясь расспросов, я сама рассказала ему правду. А он и впрямь захотел отправить меня в сунчжэньский дурдом или даже утопить в реке Даньхэ. К счастью, его остановила Хай Куй, которая объяснила, что моя странность вызвана не одержимостью злым духом и не психическим заболеванием, а всего лишь голодом. Я умирала от голода, и у меня случились галлюцинации, поэтому нужно выпить чашку яичного супа, и мне станет лучше. Жун Яо промаялся всю ночь, не зная, где взять яйцо размером с большой палец. Выпив яичный суп, я действительно почувствовала себя лучше. Возможно, потому, что яйцо разозлило его, Жун Яо вдребезги разбил зеркало, оставшееся еще от бабки.
Мы не знали, сколько брани и побоев перетерпели, мы к ним привыкли. В то время мы были готовы к тому, что нас в любой момент могут разорвать на куски. Мы все считали Жун Яо врагом. Хотя позже он бросил пить и перестал ругать и избивать нас, наши кости и кровь были полны ненависти к нему. Конечно, чтобы прокормить нас, ему приходилось добывать корм для нас с утра до ночи, как собаке. Неважно, каким способом, но все, что можно было положить в рот, он приносил нам. Чтобы дать нам почувствовать давно забытый вкус мяса, он под покровом ночи ходил в мясную лавку и ножом соскребал «налет» со стола для разделки и готовил нам «бульон». Вкус внезапно оказался превосходным. Но мясник заметил, что стол для разделки становится все тоньше и тоньше, и наконец поймал Жун Яо. А тот захотел сделать ему новый стол, только бы и дальше соскребать для нас налет. Он считал, что впитавший мясной запах налет и есть мясо. Этот бывший главный повар в семье землевладельца был не в состоянии приготовить для нас сытную еду и тратил очень много времени на поиски пропитания. Он занимал и то и се, снова и снова навязчиво побирался, переходя от двери к двери, и даже воровал, когда люди не обращали внимания, среди ночи ходил в поля, чтобы украсть еду. Таким постыдным деяниям не было числа, и в Даньчжэне все прекрасно об этом знали, отчего не раз избивали Жун Яо, ошибочно приняв его за грабителя. Но он никогда не признавался в воровстве, потому что в Даньчжэне оно считалось более постыдным, чем проституция. Мы были потрясены тем обстоятельством, что Жун Яо скорее сам ел бы дерьмо, чем позволил нам умереть с голоду. Более того, он и правда его ел, сам. Во время «культурной революции» его как недобитка бандитской армии снова и снова подвергали критике и даже собрались отволочь в уезд, чтобы публично расстрелять в качестве отрицательного примера. Но когда его в очередной раз пришли арестовывать, то обнаружили, что Жун Яо стоит на коленях и ест дерьмо. Он держал в ладонях кучку горячего собачьего дерьма, как будто паровые булочки, ел с аппетитом, улыбаясь тем, кто пришел по его душу, да еще и зорко стерег дерьмо, чтобы не отобрали. Эти люди беспомощно смотрели, как он съел эту кучу дерьма, а потом начал ковыряться во рту пальцами. Сцена была настолько отвратительной, что их вывернуло наизнанку. Критиковать сумасшедшего не имело смысла, на него даже лишнюю пулю зря тратить не стоило. Днем он прикидывался безумным, а ночью вновь обретал ясность ума и всеми средствами пытался найти для нас еду. Секрет, который до сих пор никому не известен, – наш общий секрет. Каждую ночь Жун Яо использовал свой опыт рытья траншей, чтобы прорыть туннель в бамбуковом лесу за нашим домом. Он все копал и копал, и уже докопал до птичьих рядов. Если бы не тайфун и наводнение, он, вероятно, и правда смог бы успешно прорыть туннель до зернохранилища, так чтобы ни одна живая душа не узнала, а у нашей семьи появился бы неиссякаемый запас еды, и мы могли бы каждый раз есть белый рис. Но он не успел закончить работу до прихода тайфуна, внезапно нахлынуло наводнение, и недокопанный туннель превратился в подземный резервуар для воды. Жун Яо не смог выбраться и чуть не утонул. К счастью, он был обвязан длиннющей веревкой, за которую отчаянно тянули Жун Чуньтянь, Жун Сятянь, Жун Цютянь и Жун Дунтянь. Хотя мы с Дунтянем были тогда еще маленькие, нам не хватало силенок и мы не знали, что творится внутри, мы с ним тоже тянули за веревку, выбежали наружу, падали во весь рост и снова вставали. По сию пору это был единственный раз, когда мы, четверо братьев и сестра, сплотились воедино и объединили усилия, чтобы сделать общее дело.
Эти старые истории о том, как Жун Яо добывал еду, реальные подробности нашей жизни были все еще свежи в нашей памяти, вызывая бурю эмоций. Мы были друг для друга опорой и вместе испытали горечь жизни в крайней нужде и болезненных мук. И это же было причиной, по которой наша семья до сих пор не развалилась на части. Однако жить с врагом и благодетелем в одном лице – дело все-таки трудное и противоречивое.