Однажды весной того же года Жун Яо сказал ему: «Говорят, ты влюбился в Мао Вэньли из уездного художественного ансамбля? Все в Даньчжэне знают об этом». Мао Вэньли приехала в наш кинотеатр с выступлением, она играла Те Мэй в «Легенде о красном фонаре»[31]. Жун Чуньтянь ходил за кулисы, чтобы украдкой взглянуть на нее. Однажды после спектакля Мао Вэньли вернулась за кулисы, и Жун Чуньтянь, набравшись смелости, подарил ей корзину манго. А Мао Вэньли неожиданно отдала манго Инь Лайсину, ветеринару, который также пробрался за кулисы, чтобы завязать с ней более близкое знакомство. Жун Чуньтянь разом превратился в посмешище.
На вопрос Жун Яо он ответил утвердительно, сказав, что, конечно, она ему нравится. Жун Яо проявил совсем уж поразительную прозорливость и уточнил, не хочет ли он жениться на Мао Вэньли? Голову Жун Чуньтяня охватила волна жара. Хотя он считал такой исход невозможным, но все же преждевременно открыл свое сердце: если бы он мог жениться на Мао Вэньли, то с радостью и умер бы. Жун Яо сказал, что все женщины, особенно из художественной труппы, хотят выйти замуж за военных, а Мао Вэньли и вовсе сказала, что за не военного не пойдет. Жун Яо весь день говорил с Жун Чуньтянем по душам, и именно в тот день был крайний срок подачи заявки на вступление в армию. Жун Чуньтянь заполнил форму и уже на следующий день принял участие в практике, на третий день явился на регистрацию в уездный военный комиссариат, а на седьмой отправился на передовую. Как во сне.
Жун Чуньтянь не стал говорить с мэром о том, что было по возвращении из армии. Так же, как и Жун Яо, он чудом остался в живых, вернулся с поля боя, не став героем, от других видел лишь насмешки и презрение. Вместо того чтобы прямо высмеять его, они спрашивали: «Когда свадьба с Мао Вэньли?» С тех пор как Жун Чуньтянь вернулся с фронта, Мао Вэньли больше никогда не приезжала в Даньчжэнь. Некоторые говорили, что она вышла замуж, и не за военного, а частника-нувориша. А некоторые говорили, что она до сих пор одинока, но после того, как перестала выступать в роли Те Мэй, ей нечем было заняться, и она зарабатывала дополнительные деньги, танцуя с людьми в залах уездного центра.
Жун Чуньтянь не винил Мао Вэньли, но возненавидел Жун Яо. Это была не обычная ненависть, но настолько сильная, что он хотел сварить Жун Яо и сожрать. Не сумев стать героем, Жун Чуньтянь решил стать богачом. На отставные деньги он открыл «Магазин весенней всячины». Прибыль от него поступала слишком медленно, и два года назад он уступил продуктовый магазин кому-то другому. Продавая сперва одежду из Шэньчжэня, а затем пиво, он разорился и с тех пор ходил опустошенный и подавленный и хотел выместить гнев на новом мэре.
Жун Чуньтянь проговорил с мэром весь день. Тем временем Жун Яо долго бродил за дверью, но мэр так и не вызвал его. Когда Жун Чуньтянь вышел из кабинета, Жун Яо последовал за ним, но не промолвил ни слова. Последние несколько лет они почти не разговаривали.
Сун Чанцзян также последовал за Жун Чуньтянем со словами:
– Ты же ничего не сделал мэру?
– Он мне тоже ничего не сделал, – ответил тот.
Вскоре Сун Чанцзян выяснил, что новым мэром был тот самый ветеран, который в свое время ехал на передовую в той же машине, что и Жун Чуньтянь. Не прошло и пары лет, как он стал чистеньким и толстеньким и надел черные очки в золотой оправе. Он давно узнал Жун Чуньтяня и нарочно ничего не говорил, а тот узнал его, только когда разговор почти подошел к концу. У мэра не хватало половины уха, что скрывали длинные волосы.
Впоследствии правительство не стало вырубать манговые деревья и менять название Мангодацзе. Но срубили камфорное дерево на улице Цзиншицзе и взамен посадили коричное.
В тот день в кабинете мэра Жун Чуньтянь впервые попробовал кока-колу. Вкус его предельно потряс. После первого глотка его слегка затошнило, колу захотелось выблевать, но душа зацепила вкус на крюк и вернула обратно. И в тот момент у него внезапно возникла сумасбродная идея делать газировку, газировку вкуснее кока-колы. Это лучший способ разбогатеть. Жун Чуньтянь засунул оставшиеся полбутылки кока-колы за пазуху. На бутылке был открыто указан состав газировки. Открытость означает презрение к уму подражателя. Если бы наряду с составом открыто указывали бы соотношение компонентов и способ производства, было бы еще лучше. Жаль, что они приберегли их, и из-за этого Жун Чуньтянь хлебнул невзгод.
Он приготовил пластиковые бутылки из-под газировки, лимонную кислоту, соду, сахар, сок и пищевые красители и заперся дома – изучать, отлаживать, пробовать на вкус, снова отлаживать… После более чем месячных страданий язык Жун Чуньтяня был замучен домашней «газировкой» с различными вкусами до такой степени, что потерял способность эти вкусы различать, он поплевывал кровью и безостановочно свистал в туалет. Он еще не сделал лучшую газировку в мире, и до кока-колы его «продукции» по-прежнему оставалось очень далеко. Было видно, что он вот-вот свихнется. Так шло до вчерашнего дня, когда он поймал меня и попросил сказать, в каком из стаканов кока-кола, а в каком – его домашняя «Чуньтянь-кола». Попробовав, я сказала, что в обеих «Чуньтянь-кола». Жун Чуньтянь наконец сломался, сел всей задницей на землю, стащил протез и с грохотом швырнул его на стол, заставленный образцами газировки, так что все немедленно опрокинулось и пролилось. Пользуясь тем, что Жун Чуньтянь отчаялся и пал духом, но еще не до конца сник, я добавила:
– Вне всякого сомнения, это лучшая газировка в мире!
Жун Чуньтянь тут же поднялся с земли, оперся руками о стол, и его глаза загорелись:
– Правда?
Я серьезно сказала, что правда. Потому что я не хочу, чтобы он ко мне приставал, потому что это вообще первый раз, когда я пью газировку, я не знаю вкуса другой газировки. Жун Чуньтянь, казалось, вновь побывал на волосок от гибели и снова надел протез. В крайнем возбуждении он нарочно принял смиренный вид и сказал:
– Я знаю, что еще не совсем, нужно продолжать экспериментировать. Я уже близок к успеху.
Он рискнул и замахнулся на большую игру. Но ведь и в самом деле, он был близок к успеху.
Когда у Жун Чуньтяня был еще полный комплект ног, он был статен и высок и, пожалуй, мог бы назваться самым красивым молодым человеком в городе. В те времена он смотрел на городских девушек свысока.
Однажды в конце весны, сразу после того, как паводок отступил, кто-то обнаружил женский труп рядом с рисовой мельницей в низовьях Даньхэ, тело плавало недалеко от берега и никак не хотело приставать. В те времена не стоило поднимать шум по таким пустякам, как труп, дрейфующий вниз по течению. В период ожесточенных столкновений на полях «культурной революции» в большом городе по водам Даньхэ одновременно плавали аж семь трупов. Никто не пришел ни расследовать, ни забирать тела. Кто-то сообщил в полицейский участок, и Сун Чанцзян сделал ему выговор за излишнее любопытство: «Они просто проплывают мимо по пути в Луцзяочжэнь. Зачем вы преграждаете им путь?» Жители города бамбуковыми шестами высвободили запутавшиеся в сорняках тела и отправили дальше по течению к Луцзяочжэню.
А тело этой женщины потрясло весь Даньчжэнь. Потому что она была по-настоящему прекрасна. Стройная, изящная фигура, красивое и безмятежное лицо, на котором застыла вечная улыбка, белая и нежная кожа, наливные груди. Несмотря на то что она лежала на спине в воде, они торчали вверх, как готовые раскрыться бутоны лотоса. Нижний срам был едва различим, точнехонько прикрытый маленьким листочком, который никак не желал покидать своего места. Длинные волосы уходили в воду, словно корни. На девушку сбежалось посмотреть множество людей, и все восхищались ее мертвой красотой. Они говорили, что не жирно ли будет Луцзяочжэню такая красивая покойница, нужно оставить ее в Даньчжэне. На амбразуру бросили Жун Яо. Он пытался вытащить тело из воды, но бамбуковый шест все чуть-чуть не доставал. Стоило ему податься вперед, как тело отплывало чуть дальше, словно намеренно держась от него на небольшом расстоянии. Жун Чуньтянь не выдержал и сам ухнул в воду, пытаясь вытащить труп девушки на берег. Но он был настолько сражен ее красотой, что, находясь всего в получи[32], как бы его ни подбадривали и понукали люди на берегу, не смел приблизиться к телу.
– Ты потрогай ее, может, она еще живая? – крикнул кто-то.
Очевидно, в шутку. С берега уже чувствовался трупный запах. Однако им также показалось странным ее положение: утопленники обычно лежат на животе, а вот плавающие лицом к небу встречаются редко.
Жун Чуньтянь нарочно сказал:
– Она все еще жива… воздух ртом хватает…
Мне показалось, что она и правда шевелится – ее волосы, тонкие руки, стройные ноги и даже глаза…
Кто-то подбодрил Жун Чуньтяня:
– Ты пойди, подай ей руку, пригласи на берег. Какой смысл все время в воде кваситься?
– Если она выйдет на берег, то где будет есть и жить? – спросил Жун Чуньтянь.
Кто-то предложил отправить ее домой к ветеринару Иню, но ветеринар Инь немедленно запротестовал. В то время он все еще был влюблен в Хай Куй, но, глядя в глаза мертвой девушки, он не хотел моргать, и слюну он сглатывал с редким и удивительным булькающим звуком. Предлагали дом Лу Давэя, дом Хо Сюнцзе, дом Линь Фухао, дом Хо Юаньчао, дом Хань Чаодуна… Но никто не предложил Жун Чуньтяню забрать ее домой. Более того, они все уступали друг другу и чуть было не затеяли спор. Жун Чуньтянь приуныл и вернулся на берег. Труп девушки, будто освободившись от оков, медленно поплыл к центру реки. Земля вдруг ушла из-под ног Жун Чуньтяня, и он рухнул в воду. Все поспешно бросились поднимать его, а когда снова перевели взгляд на мертвую девушку, она уже бесследно исчезла.
Позже, когда Жун Чуньтянь впервые увидел Мао Вэньли, он снова был потрясен: она была очень похожа на ту покойницу. По его словам, прямо как две капли воды. Воображение Жун Чуньтяня вызвало у людей воспоминания о той прекрасной умершей девушке. Была ли все-таки Мао Вэньли похожа на труп или нет, вызвало немалые споры. Ветеринар Инь утверждал, что не похожа, Мао Вэньли не была такой красивой. Жун Чуньтянь изо всех сил старался отстоять свое суждение, потому что он ближе всех подходил к телу девушки.