о как она столь вопиюще унизила Жун Чуньтяня, всех, кто спешил купить у него одежду, как ветром сдуло.
Жун Чуньтянь не продал, а бесплатно раздал брюки-клеш на улице. В этот раз портному Инь Баю пришлось потрудиться. Потому что все, кто взял расклешенные брюки, пришли к нему перешивать низ брючин. Потеряв последние штаны, даже собственные, Жун Чуньтянь обратил гнев на Красотку Юй.
– Я просто сказала правду, – парировала та. – Неужели говорить правду незаконно?
Красотка Юй и правда была очень красива, она нравилась Жун Сятяню, который давно за ней ухаживал. Ссориться с ней было бы дурно, а потому Жун Чуньтянь отправился на поиски Инь Бая, чтобы разделить прибыль.
– Портной Инь, мои брючки-клешки отрастили ножки и все прибежали к тебе, богатство к тебе привели. А не пристало ли со мной барыш-то разделить?
– Я с тобой еще за солдатские дела Инь Ху счеты не свел, а ты еще тут ко мне считаться явился! – рассвирепел портной Инь.
Инь Ху был сыном портного Иня. В год, когда Жун Чуньтянь вступил в армейские ряды, Инь Ху также подал заявление, даже прошел медицинский осмотр, но затем был отсеян без объяснения причин. Только на следующий год они узнали, что Жун Яо заключил сделку с начальником военного комиссариата, чтобы Жун Чуньтяня записали вместо Инь Ху. Портной Инь поначалу хотел разорвать Жун Яо на куски, но когда увидел, что Жун Чуньтянь вернулся без ноги, в душе его простил, но на словах не унимался. Каждый раз, завидев Жун Яо, он обвинял его в распространении дурного поветрия в Даньчжэне, в том, что тот повергает Даньчжэнь в хаос, как тайфун. Жун Яо тоже держался от портного Иня подальше. Инь Ху вообще-то не хотел быть солдатом. После того как его не взяли в армию, он мог попробовать призваться в следующем году, но он махнул на себя рукой и целыми днями бродил по городу, чиня беспорядки. Его называли молодой господин Инь.
Однажды он поджег «тайваньского шпиона», выдававшего себя за артиста оперы. Этот был мужчина средних лет, высокий и красивый, с белой кожей, высокой переносицей, ровными зубами, сверкающими глазами, звучным и приятным голосом. Он выступал с рассказами и пел на старой сцене города за вознаграждение. Он один мог исполнять несколько ролей и даже говорить женским голосом. Многие женщины в городе были очарованы им и его игрой и без колебаний выражали ему свою приязнь, что, естественно, вызывало ревность и недовольство даньчжэньских мужчин. А Цзян Вэньхуа, жена портного Иня, и вовсе помешалась на этом поющем мужике. Каждый день до и после спектакля она всегда находила повод повидаться с ним и угостить чем-нибудь вкусным. До замужества Цзян Вэньхуа жила в поселении в горах и не знала никаких иероглифов, кроме тех, что составляли ее имя. Хотя портной Инь и был старше ее на двадцать лет, возможность выйти замуж за кого-то не из крестьян была для нее благословением. Портной Инь сшил ей много красивой одежды. Ей не приходилось работать. Она быстро стала самой известной болтушкой в городе, и в случае ссоры ей не нашлось бы соперницы, кроме Куан Сяоцзе. С тех пор как Инь Ху вырос, портной Инь больше не мог справиться с Цзян Вэньхуа. Ходили некоторые неподтвержденные слухи, и портной Инь делал вид, что не слышит их. Кто-то сказал ему:
– Ваша Цзян Вэньхуа уже переспала с певуном, и ты можешь сидеть спокойно?
– Ты это видел? – спросил портной Инь. – А почему я не видел?
Однако Инь Ху не мог вытерпеть такого о своей матери и захотел прогнать поющего мужика, но для этого не было ни предлога, ни возможности. Жун Яо первым насторожился, обнаружив выцветший флаг с белым солнцем в синем небе[33], спрятанный в коробке с реквизитом певуна, подозревая, что тот – скрытый «тайваньский шпион», только и ждущий возможности содействовать Гоминьдану в контратаке на материк.
– Сколько уж времени прошло, и до сих пор есть тайваньские агенты? – возразил кто-то.
– До тех пор, пока Тайвань не будет освобожден, агенты будут, – ответил Жун Яо.
– И какой толк от таких агентов в Даньчжэне?
Даньчжэнь был такой маленький, что о нем не стоит и упоминать. Для тайваньских агентов скрываться здесь – пустая трата времени.
– Я сам не скажу точно – мы, простые люди, в политике не понимаем, – сказал Жун Яо.
Его домыслам никто не поверил. Особенно женщины. Но Инь Ху – он поверил.
– У него в коробке наверняка еще пистолет есть, – сказал Жун Яо.
Он не стал сообщать в полицию, ожидая, пока мужчина раскроет свой истинный облик. Инь Ху, который больше ждать не мог, взял инициативу в свои руки и посреди ночи факелом подпалил деревянную времянку, в которой жил мужчина. Тот не смог убежать, ему сильно обожгло лицо, и голос его охрип. Позже выяснилось, что этот человек был вовсе не тайваньским агентом, а кустарным учителем из уезда Хэпу, которого уволили за лишнего ребенка. Он кормил семью, выступая с песнями-сказами, был политически чист и все еще оставался членом Коммунистической партии Китая. В его ящике не нашли пистолета, а флаг с белым солнцем в синем небе оказался всего лишь реквизитом. Инь Ху навлек на себя большую беду, и его на год отправили в исправительно-трудовой госхоз в трехстах ли от Даньчжэня.
Жун Чуньтяню втайне всегда казалось, что они с Жун Яо навредили Инь Ху. Когда портной Инь упомянул о нем, Жун Чуньтянь немедленно отстал. Но теперь к нему самому пристал Сун Чанцзян.
– Эти твои брюки – это все те же брюки? – спросил он с истинно полицейским подозрением.
Жун Чуньтянь почувствовал, что его здесь презирают, и спросил:
– Скажи, если грабители увезли красивую женщину на десять с лишним дней, она все еще та же женщина?
Сун Чанцзян захотел, чтобы Жун Чуньтянь сдал ему второе ружье. Жун Чуньтянь решительно отказался:
– Никогда нельзя ждать, что полиция поможет решить проблему. Я хочу оставить его для самообороны.
– Сейчас за оружием суровый контроль, и незаконное хранение оружия строго запрещено, – сказал Сун Чанцзян. – К тому же пока ведь не объявляли, что жесткие меры закончились? Начальство говорит, что каждый день они принимают жесткие меры. Не боишься, что однажды и тебя жестко примерят?
Жун Чуньтянь посчитал, что этой чушью Сун Чанцзян его просто запугивает, поэтому не воспринял эти слова всерьез. Но с тех пор я ни разу не видела его ружья.
А вот Жун Цютянь часто патрулировал улицу Мангодацзе с винтовкой К86 на плечах, с таким серьезным и погруженным в процесс видом, прямо как настоящий пограничник, которому как раз и досталось от применения «жестких мер». Но на него никто не обращал внимания, даже Сун Чанцзян игнорировал его. Потому что в его винтовке не было ни патронов, ни затвора. И в данном случае это был просто кусок дерева.
Вернув из Малуаньчжэня лицо и достоинство, Жун Чуньтянь больше не уезжал из города. Вскоре он открыл рядом с государственным фотоателье на улице Наньяндацзе «Весенний бар». С пивом «Циндао». Пиво ему из далекого Циндао прислали товарищи по оружию. Ящики с этим пивом были грудой свалены на станции. Имелась также водка – дешевые марки «Лаобайгань», «Ляньхуабай» и «Гуйлинь Саньхуа». Весна только миновала, а тайфун пока еще не явился. Стояла адская жара, и по ночам молодежь со всех концов стекалась в Даньчжэнь, чтобы посмотреть кино, сделать поздний перекус, сходить в танцевальный зал, зависнуть в видеосалоне, где показывали эротику… И парни, и девушки излучали избыток тепла и страсти. В первые несколько дней после открытия бара посетители, конечно же, текли нескончаемым потоком. Частенько кто-то напивался вдрабадан, мужчины прилюдно мочились, а женщины стаскивали с себя одежду, а то и лифчики, чтобы охладиться. Драки участились, они росли прямо в геометрической прогрессии. Однажды несколько человек из госхоза Чашань узнали в посетителях нескольких бандитов из деревни Хэтао, которые часто незаконно срубали каучуковые деревья. Под влиянием винных паров они подрались в «Весеннем баре» и перебили сотни бутылок. Несколько бандитов из деревни Хэтао бежали, обливаясь кровью. Люди из госхоза Чашань всегда боялись смерти, в Даньчжэне они никогда не побеждали в драках и каждый раз с позором ретировались. Поэтому они всегда вели себя осторожно и незаметно, стараясь не высовываться. Это был первый раз, когда они победили в драке в городе, возгордились и с тех пор каждый вечер приходили в «Весенний бар» выпить, да еще и занимали лучшие места. Они играли в застольные игры на пальцах, рассказывали похабные шутки, громко матерились и говорили скабрезности работающим в баре официанткам. Жун Чуньтянь тактично предупредил их, но они просто начали презирать за компанию и его.
Молодой мастер Инь Ху каждый вечер пил в темном углу. Он сидел там один и ни с кем не разговаривал. После каждого глотка он секунд двадцать смотрел в потолок, а затем наклонял голову для второго глотка. Когда он не пил, то не отрывал глаз от чарки, спрятав руки под столом и растирая пальцы ног. Лицо у него было спокойное и сосредоточенное, как у настоящего гуру-сомелье. В его бутылке никогда не оставалось даже полкапли выпивки, даже пузырьков не оставалось. Он никогда не платил за алкоголь в «Весеннем баре». Жун Чуньтянь не брал с него денег, так что тот мог пить все, что пожелает. При встрече они не разговаривали, словно понимая друг друга без слов. Инь Ху каждый вечер приходил точно в восемь часов, пил мало, всего три бутылки, и ровно в девять, расправившись с выпивкой, уходил. Исключений никогда не было. Все думали, что он наверняка потому такой самодисциплинированный и так ритуально пьет, что его тогда перевоспитали трудом. Вероятно, на то, как он пьет, повлияли именно люди из госхоза Чашань.
Однажды он внезапно поднял три пустые бутылки и ударил госхозников по головам. Двое из них отключились на месте, а остальных трех, прежде чем они успели среагировать, он повалил на пол пивной бутылкой, которую схватил мимоходом. Весь процесс, четкий и стремительный, занял ровно десять секунд, и сама драка закончилась ровно в девять. Однако цена оказалась высокой. Мужчина по прозвищу Головокружительный петух вышел из комы только через полмесяца. Триста человек из госхоза Чашань хлынули в «Весенний бар», требуя, чтобы Жун Чуньтянь выдал убийцу, мгновенно заполнив бар до отказа. Жун Чуньтянь не мог выдать молодого мастера Иня, и в полицейском участке тоже ничего не могли поделать, потому что тот сбежал под покровом ночи и с тех пор пропал без вести. Людям из госхоза Чашань потребовалось всего три минуты, чтобы разнести «Весенний бар» вдребезги. Пиво рекой полилось на улицу.