, который всегда исходил от ее тела. Красотка Юй сама была как хрустальный пирожочек, при виде которого чувствуешь себя голодным.
– Жун Сятянь, ты что, опять ходил приставать к моему папе? – сурово спросила Красотка Юй.
– Не было такого… – ответил Жун Сятянь. – Не было.
Красотка Юй видела, что Жун Сятянь солгал, поэтому метнула баоцзы, а Жун Сятянь ловко поймал их, мигом засунул в рот, а затем, пританцовывая, прошел через боковую дверь верхней столовой, обошел огород и взобрался на ветхое, аварийное трехэтажное здание. Поэт Дуань жил в крайнем левом углу верхнего этажа.
Настоящая фамилия Красотки Юй – Пи, а полное ее имя – Пи Дань. Красотка Юй – это прозвище, которое ей дал поэт Дуань. Прозвище оказалось удачным. Никто больше не называл ее настоящим именем, и даже Глухня Пи звал ее Красотка Юй. Глухня Пи – ее отец. К слову о глухоте, никакой он был не глухой, просто делал вид, что не слышит некоторых слов, притворялся сбитым с толку. Это была «избирательная» глухота, про себя-то он все понимал. Он пообещал обручить Красотку Юй с Ду Вэем, продавцом сахара, табака и алкоголя из снабженческо-сбытового кооператива, чтобы они поженились, когда Красотке Юй исполнится двадцать лет. В прошлом году ей стукнуло восемнадцать. Ду Вэй был маленького роста, как двенадцати- или тринадцатилетний пацан, и когда он стоял за прилавком магазина без подставки для ног, из-за прилавка торчала одна голова. И это был не самый большой его недостаток. Ду Вэй страдал эпилепсией, и каждый раз перед приходом тайфуна у него случался припадок. А как только случался припадок, он валился на землю и не мог подняться, дергался всем телом, закатывая глаза и пуская пену изо рта, пугая людей до полусмерти. А Жун Сятянь считал себя самым красивым парнем в Даньчжэне, другого такого не сыщешь, и с тем, что Глухня Пи обещал Красотку Юй Ду Вэю, смириться не мог. Но он не сказал: «Свежий цветок воткнули в коровий навоз», он сказал: «Это словно весенним дождем орошать пустыню Сахара».
Метафора Жун Сятяня была дефективной, но он гордился ею, полагая, что это стихотворная строка, – он произнес ее перед тем, как пойти на поклон к поэту Дуаню, чтобы тот учил его. Это талант, это одаренность, во всем Даньчжэне только он и поэт Дуань могли придумать такую изящную метафору. Однако Ду Вэй не был пустыней, у него водились сахар, табак и вино, а Пи Лифэн говорил, что это лучшие вещи на свете. Когда дело доходило до подобных вещей, Жун Сятянь считал, что как раз Пи Лифэн и есть непреодолимая пустыня Сахара.
Пи Лифэн не был лишен здравого смысла, в свое время он сказал Жун Сятяню:
– Если каждый месяц будешь приносить мне пять цзиней[40] сахара, четыре бутылки крепкой гаоляновой водки и три пачки сигарет «Хунмэй», я соглашусь выдать за тебя Красотку Юй.
Вот уже три года подряд Ду Вэй ежемесячно поставлял Глухне Пи пять цзиней сахара, четыре бутылки крепкой гаоляновой водки и три пачки сигарет «Хунмэй».
– Я дам тебе чистую долговую расписку и через десять лет обналичу всю основную сумму и проценты. Сделаю как сказал, сойдет?
– Вот через десять лет и приходи, – сказал Глухня Пи.
Слова Глухни Пи были очень похожи на то, что в свое время сказал Жун Яо помещик Лю Лю. Такая штука, как судьба, – тоже передается из поколения в поколение.
– Через десять лет у Красотки Юй и Ду Вэя будет уже десять детей. Можешь быть посговорчивее?.. – сказал Жун Сятянь.
Глухня Пи подумал немного и сказал, не то чтобы нельзя, про сахар, табак и алкоголь можем и забыть, но если будешь брать Красотку Юй, придется брать ее вместе с младшим братцем.
Младший брат Красотки Юй – дурачок, настолько глупый, что Глухня Пи даже не потрудился дать ему имя, поэтому все звали его Дурачком Пи. Целыми днями он бездельничал, да и не способен был ни на что серьезное, только бегал в здравпункт, чтобы посмотреть, как медсестра Чай Хэ ставит больным уколы. Крики пациентов приносили ему радость. Чай Хэ была самой красивой медсестрой в больнице. Дурачок Пи таскался за ней целыми днями, прилип – не прогонишь, но он слушался приказов Чай Хэ, в состоянии был прибирать, носить больных на спине и брить им головы – все это Дурачок Пи мог делать. Дурачок Пи помогал Чай Хэ во всем, что она делала. Конечно, за исключением уколов.
Глухня Пи беспокоился не о Красотке Юй, а о Дурачке Пи. Если он рано или поздно умрет, то как жить Дурачку Пи?
Жун Сятянь не хотел жить с дурачком. А Ду Вэй был готов. Он часто ходил в здравпункт забрать Дурачка Пи, покупал ему фруктовое мороженое и угощал конфетами. Дурачок Пи радостно называл его «зятем». Однако взгляд у Глухни Пи был острый, и он прекрасно видел, что Ду Вэй на самом деле не искренне собирается взять Дурачка Пи в придачу к Красотке Юй, да и эпилепсия Ду Вэя также была его головной болью.
Жун Сятянь молча ушел.
Глухня Пи всю душу вкладывал в ремонт часов. В этом деле в Даньчжэне не нашлось бы ему равных. Неважно, какие часы, если только не разбитые вдребезги, он любые мог починить. У Жун Яо были военные часы, которые, как говорят, подарил ему командующий Чжан Линфу. В октябре 1938 года, когда воевали в Ухане генерал Чжан Линфу, командир 153-й бригады 51-й дивизии 74-й армии, лично руководил отрядом смертников, которые лезли по деревьям, растущим вдоль утесов с заднего склона горы, пробирались сквозь заросли в темноте, пересекали опасные горные ущелья, девственный лес и гнилую воду и атаковали с тыла горных утесов Чжангушань, где японцы пренебрегли обороной. Они стремительно захватили позицию. Тогда японские агрессоры, не желая смириться с неудачей, отправили туда авиацию и тяжелую артиллерию, бомбардировка почти сровняла Чжангушань с землей. Чжан Линфу повел свой отряд в кровопролитное сражение и яростно бился с японскими дьяволами в течение пяти дней и пяти ночей. Позиции были захвачены и потеряны, а затем отвоеваны обратно, завоевания были утрачены и возвращены, раз за разом каждый тянул в свою сторону. Жун Яо был членом этого отряда смертников. Чжан Линфу получил семь пуль, кровь лилась из него ручьем, и он не сомневался, что умрет. Жун Яо с готовностью стал для него телохранителем и заслонял от пуль. Именно во время этого боя ему взрывом повредило правый глаз. А Жун Яо много раз чудесным образом избегал смерти. Чжан Линфу расценил это как дурную судьбу и был тронут верностью Жун Яо и его клятвой оставаться рядом до самой смерти. Он снял военные часы со своей руки и отдал их ему. Однако в тот раз ни Чжан Линфу, ни Жун Яо не погибли. И Чжан Линфу не захотел забрать часы обратно. Жун Яо прятал их больше сорока лет. Он чрезвычайно дорожил ими и даже в те дни, когда мы едва не умирали с голоду, не желал обменивать их на рис. В тот день, когда Жун Чуньтянь вступил в армию, Жун Яо подарил ему эти часы. Демобилизовавшись, Жун Чуньтянь вернул часы Жун Яо. Когда в армию пошел Жун Цютянь, он отказался от подарка Жун Яо, считая эти часы лишней обузой.
Однажды дыру в стене, где были спрятаны часы, затопило. Когда Жун Яо обнаружил это, часы уже промокли, проржавели и сломались. Жун Яо бил себя в грудь и топал ногами от горя, не питая никаких надежд на починку. Однако Глухня Пи умудрился починить их, да еще и отполировал, они стали как новенькие и засверкали. Поэтому Жун Яо всегда очень уважал Глухню Пи и свел его с карлицей из деревни Хунцунь, чтобы та наполнила его вдовый дом вторым счастьем. Хотя карлица была страшненькая, она смогла помочь Глухне Пи навести порядок внутри дома и снаружи. Красотка Юй тоже осталась очень довольна карлицей, потому что ей больше не нужно было заботиться о слабоумном брате.
Красотке Юй нравились поэты, но не нравился поэт Дуань. Поэты должны быть такими же незаурядными, как Ли Бо, Ду Фу и Бо Цзюйи, возвышенными, с глазами, затуманенными чувством, и притягательными, как магнит. Поэт Дуань был слишком тощим, настолько тощим, что просто скелет ходячий, настолько тощим, что даже штаны на нем болтались. Порыв ветра мог унести его в Соединенные Штаты. И ладно бы тощий, он еще и похож был на дикобраза, с вытянутой обезьяньей челюстью, а руки и грудь у него поросли щетиной, как колоски чумизы. Но самое большое отвращение вызывал у Красотки Юй стойкий запах дикобраза, въевшийся в его тело. Однако поэт Дуань все же был единственным поэтом в Даньчжэне. Он написал хвалебно-порицательную поэму о Жун Яо под названием «Герой и геморрой»:
Я назвал тебя героем,
Оказался геморроем,
Говорю: «Ты геморрой»,
А ты глядь – и вновь герой.
…
Это похожее на скороговорку стихотворение однажды было опубликовано в провинциальной газете и произвело в Даньчжэне фурор. Большинство людей не понимали, о чем речь, и сочли стихотворение путаным. Поэт Дуань сказал, это туманная поэзия[41], конечно, вы не понимаете, даже взять тайфун, много ли вы сможете понять? Жун Яо ни слова не проронил об этом стихотворении, даже презрением исполнился, как будто считал, что поэт Дуань недостоин, чтобы его оценивали. По этой причине поэт Дуань пустил молву, мол, Жун Яо – это герой в геморрое и геморрой в герое, а мне лично нассать и на геморрой, и на героя – да и пошел бы он, герой хренов. Эта газета до сих пор хранилась в сейфе Ли Цяньцзиня на культстанции. Каждый раз, когда кто-то из уездного бюро культуры приезжал с инспекцией работ, Ли Цяньцзинь разворачивал ее и демонстрировал, делая рапорт. В результате он выиграл уездный конкурс «Продвинутый элемент культурной работы».
Поэт Дуань еще и побывал на аудиенции у мэра, который попросил его написать стихотворение для каждой улицы Даньчжэня. Поэт Дуань неожиданно отклонил просьбу на том основании, что не умеет творить в соответствии с волей вождя. Он также заявил: «Мне нет дела до политики, а политике нет дела до меня».
Смелости поэту Дуаню было не занимать. Он раз за разом врывался в книжный магазин «Синьхуа», хлопал по прилавку рукой и взывал перед лицом честной публики: