– Такой большой книжный магазин, а ни одного сборника стихов нет! Такой книжный магазин не следует называть книжным магазином, его нужно переназвать свинофермой!
Директором книжного магазина «Синьхуа» был здоровенный мужик из мясников. Каждый раз не говоря ни слова он поднимал поэта Дуаня пятерней за шкирку и вышвыривал на улицу. Поэт Дуань вставал и бросал директору в спину, хотите верьте, хотите нет, но я напишу стихи и заругаю всю вашу семью до смерти!
Поэт Дуань хотел восстановить библиотеку Даньчжэня. В конце династии Цин один старый сюцай[42], который всю жизнь сдавал и проваливал экзамены, построил небольшую библиотеку на улице Цилоуцзе. Следующие поколения вносили свою лепту, и коллекция достигла более тысячи томов, но в период «культурной революции» ее спалили дотла. Улица Цилоуцзе была полна мрачного духа ветхости, не подходящего для ученых. Поэту Дуаню приглянулся светлый, просторный и процветающий универмаг, и он пошел советоваться с мэром:
– Простой народ может целый день обходиться без еды, но не без книги. Если вы сделаете из универмага библиотеку, я напишу для вас стихотворение и обращусь ко всей стране с призывом поддержать вас как губернатора провинции!
Мэр не хотел быть настолько крупным чиновником и не принял милости поэта Дуаня, а еще сказал, что в Даньчжэне теперь есть культстанция и благодаря ей появилась культурная атмосфера, так что строить еще и библиотеку нет никакой необходимости. Поэт Дуань обругал мэра за невежество, отсутствие амбиций и бессмысленную растрату воздуха, а еще за то, его роль в Даньчжэне еще меньше, чем у Жун Яо, и порекомендовал пораньше выместись из города.
– Лучше бы тебе пропасть вместе со следующим тайфуном! – сказал поэт Дуань.
Поэт Дуань считал культурную станцию своим домом. Он запросто входил туда и выходил оттуда, словно ступал по ничейной территории. Он мог самовольно рыться в шкафах, мог положить ноги, покрытые грязью и дикобразьим навозом, на стол Ли Цяньцзиня. Каждый раз при встрече Ли Цяньцзинь должен был кивать ему и отвешивать поясной поклон. В его глазах поэт Дуань был единственным в Даньчжэне человеком, более образованным, чем он сам. Но поэт Дуань в грош не ставил Ли Цяньцзиня и насмехался:
– Смотрите, такая огромная культурная станция, а где же «культура»? Ты ее не в мотню ли себе спрятал? Может, хочешь перенести сюда дикобразий питомник?
Ли Цяньцзинь не спорил, а просто смеялся вместе с ним. Но он всем сердцем любит поэта Дуаня. Потому что вот таким должен быть поэт.
Красотка Юй как-то раз с тяжелым вздохом сказала, что в кои-то веки в Даньчжэне народился единственный поэт, но почему фамилия у него оказалась Дуань? Красотка Юй почти решилась, стиснув зубы, в отчаянии полюбить поэта Дуаня. Но тот публично заявил, что не любит «хрустальные баоцзы», которые, пусть и сладкие и рассыпчатые, но вредны для зубов и желудка. Это было публичным унижением и провокацией, разозлившей Красотку Юй, и она сказала Жун Сятяню, если я тебе нравлюсь, ты должен сперва сделаться поэтом. У парня, которого все называли бездельником, был только один способ стать поэтом – смиренно пойти к поэту Дуаню учиться писать стихи.
Итак, Жун Сятянь пошел на поклон к поэту Дуаню. Но тот ни в какую не желал брать ученика. Отец поэта Дуаня, Лао Дуань, был техническим работником на городском стекольном заводе, за всю жизнь он дал сыну только один совет: «Мастер с учениками – умерший с голоду мастер». Потому что он сам так в свое время прогадал. Жун Сятянь упал на колени и взмолился: «Если научишь меня писать стихи, я обещаю тебе спокойную жизнь в Даньчжэне, будешь процветающим и богатым». Конечно, поэт Дуань не поверил, что Жун Сятянь может дать ему славу и богатство, поэтому категорически отверг просьбу. От такого стыда Жун Сятянь разозлился, пнул поэта Дуаня, опрокинув того наземь и набросился с кулаками, надавал по лицу так, что оно посинело и опухло, и пригрозил переломать ему ребра. Поэт Дуань решил уступить, но при одном условии: каждое утро Жун Сятянь должен будет подходить к окну Ли Дань, чтобы зачитать стихотворение, которое поэт Дуань написал для нее накануне.
Ли Дань была дочерью Ли Цяньцзиня. У нее было длинное и узкое лицо, размером всего в половину лица обычного человека. Глаза, нос и рот – все было в комплекте, но казалось, что им очень неловко втискиваться на такую тесную площадь. Жун Сятянь дал ей прозвище – Полумордая. Несмотря на некрасивость, Ли Дань была еще заносчивее Красотки Юй, потому что единственная в Даньчжэне умела играть на аккордеоне. Каждое утро она играла на нем, стоя под огненным деревом во дворе культстанции. Это придавало культурной станции очень культурный вид. Дело было не столько в том, что огромный аккордеон закрывал верхнюю часть тела Ли Дань, сколько в том, что он втягивал ее грудь и плечи, и ее лицо размером с половину нормального уже не считалось, когда была видна только нижняя часть ее тела. Последние несколько лет она играла одну и ту же мелодию – «Подмосковные вечера», которая надоела даже Дурачку Пи. Однажды он сказал Ли Дань, я поглупел от твоей игры. Но Ли Дань была полна решимости не играть ничего другого. Иными словами, она умела играть только одну мелодию. Однако это не влияло на ее уникальный статус в Даньчжэне, и поток предложений породниться к Ли Цяньцзиню не иссякал, но Ли Цяньцзинь неизменно придерживал свой ценный товар и никому не давал согласия, даже талантливому поэту Дуаню ответить «да» – и то колебался. Потому что Ли Дань и видеть его не желала, в отличие от отца, который благоговел перед поэтом Дуанем. Поэт Дуань был сбит с толку такой незаслуженной обидой.
– Твой папа получил передового работника округа – и всё за мои стихи. Почему ты не соглашаешься?
– Уж таких дерьмовых виршей, как ты слагаешь, я за вечер тысячу строк написать могу! – ответила Ли Дань.
Поэт Дуань понял, что Ли Дань совсем не такая, как Красотка Юй, она тертый калач, ее внешний облик и внутренний стержень были как у настоящего артиста, а потому была более достойна ухаживаний, чем Красотка Юй. Но вот голос у поэта Дуаня звучал как лесопильный станок и совсем не годился для чтения вслух. А у Жун Сятяня был очень хороший голос, декламирование стихов могло стать его сильной стороной. И он согласился на обменные условия поэта Дуаня. Каждое утро ему приходилось мчаться в жилище поэта Дуаня, забирать стихи, которые тот написал минувшей ночью, а затем спешить на культстанцию, к окну Ли Дань. Пока она вставала с кровати и ходила в туалет, он стоял под ее окном и громко декламировал стихи поэта Дуаня.
Перед каждой декламацией Жун Сятянь должен был объявлять, что это стихотворение, которое поэт Дуань посвятил госпоже Ли Дань.
Жун Сятянь не мог понять смысла этих стихов, но декламировал хорошо. Ли Дань в этом время сидела на корточках в туалете. Дослушав, она вытирала задницу, вставала, натягивала штаны, а затем шла к огненному дереву играть на аккордеоне. Жун Сятянь не находил ее хоть в чем-то красивой, но и этого было более чем достаточно, чтобы соответствовать поэту Дуаню.
Однажды, полмесяца спустя, Ли Дань сердито подошла к поэту Дуаню:
– Почему Жун Сятянь сегодня не пришел читать мне стихи?
Оказалось, что, если Ли Дань не слышит стихов в исполнении Жун Сятяня, то даже какать не может. Накануне вечером Жун Сятянь снова с кем-то подрался и получил по носу, поэтому на следующий день и не пошел читать Ли Дань стихи.
Увидев, что Ли Дань встревожилась, поэт Дуань втайне обрадовался.
Поэт Дуань начал учить Жун Сятяня писать стихи. Жун Сятянь был вовсе не тупой. В первый же день научился писать слова, разделяя их на строки. На следующий день написал стихотворение в комнате поэта Дуаня, аккуратно переписал его и как на крыльях сбежал вниз, чтобы отдать его окруженной клубами пара Красотке Юй. Поэтическое творение было свежо, как хлеб. Жун Сятянь глубоко вдохнул запах хрустальных баоцзы, а затем ушел – обдумывать следующее стихотворение. Он безумно влюбился в написание стихов. Я видела, как он дома каждый день листает словарь и вдохновенно строчит стихи на лучшей бумаге. Потом он зачитывал их мне и спрашивал, хорошо ли написано. Я не говорила, что хорошо, и что плохо не говорила. Я просто не думала, что он вообще годится для Красотки Юй, так что все его усилия напрасны.
Иногда поэт Дуань также слагал стихи для Красотки Юй, отчего Жун Сятянь настораживался.
– Почему ты пишешь стихи не для Ли Дань, а для Красотки? – спросил Жун Сятянь.
– Я хочу, чтобы она почитала настоящие стихи, – ответил поэт Дуань.
– Разве то, что я пишу, не настоящие стихи? – спросил Жун Сятянь.
– Нет, – ответил поэт Дуань. – Это куча дерьма.
Жун Сятянь не считал свои стихи кучей дерьма, напротив, он считал, что превзошел учителя, и полагал, что пишет стихи еще лучше поэта Дуаня. Чтобы помешать поэту Дуаню подделать его почерк и преподнести стихи Красотке Юй, Жун Сятянь попросил Глухню Пи вырезать для него личную печать, даже бóльшую, чем официальная печать городского правительства, и теперь, поставив ярко-красный отпечаток на рукописи стихотворения, он отдавал его Красотке Юй. Так поэт Дуань уже не смог бы притвориться им. А кроме того, так рукопись стихотворения выглядела более торжественно.
Глухня Пи умел не только ремонтировать часы, но и гравировать печати – и официальные, и личные. Гравировка на дереве была такой же аккуратной, как типографская печать в книге, один в один. Однажды Жун Сятянь выложил большие деньги и попросил Глухню Пи выгравировать для него печать «Центральный военный комитет». Глухня Пи не согласился, он внезапно широко раскрыл глаза и уставился на Жун Сятяня:
– Ты что, в армию собрался? Ох и дерзкий же ты, мечты твои бредовые!
У Жун Сятяня не было таких великих амбиций, он просто хотел под видом Центрального военного комитета ответить на письмо Жун Цютяня. Тот уже почти свихнулся в ожидании этого ответа.
Глухня Пи взвесил полученные от Жун Сятяня деньги и искренне сказал, этих денег хватит, чтобы выгравировать официальную печать Министерства обороны США, я могу для тебя сделать, что ты хочешь, но ты должен пообещать не мобилизовывать американские войска для нападения на Китай.