– Прошлой ночью у меня было предчувствие, что он умрет. Одиночество моего сына похоже на дикобраза, – сказал Лао Дуань и встал. – Как вы посмели прикрыть его вонючим рубероидом?
Рубероид мог понизить температуру и предотвратить перегрев, а также укрыть от ветра и дождя, и тайфуну не так-то просто будет его сорвать. Ли Цяньцзинь в замешательстве спросил, почему нельзя накрывать рубероидом?
Лао Дуань был совсем дряхлый, почти такой же тощий, как и его сын, с черно-белой, похожей на сорняки, бородой. Порыв ветра пошатнул его, но он выстоял, выпятил грудь и громко сказал:
– Вы должны прикрыть его национальным флагом!
Красотка Юй считала, что поэту Дуаню не стоило умирать за Полумордую. Красотка Юй искренне презирала Полумордую, считая ее показушницей. Однажды после тайфуна она неожиданно бросила окутанную паром пекарню, прибежала на культстанцию, пихнула Полумордую на землю, вырвала аккордеон из ее рук и с ошеломляющей быстротой подбросила в воздух на высоту огненного дерева, и он разбился, когда упал. Полумордая посмотрела на мелкие дребезги аккордеона и внезапно рухнула, катаясь по земле с воем и рыданиями. Наконец, она легла там, где когда-то лежал поэт Дуань, перестала плакать и мимоходом накрылась куском рубероида, застывшая и неподвижная, так что никто больше не мог ее увидеть.
В комнате поэта Дуаня не оказалось ничего, кроме старого матраса, кучи журналов и бумаги для рукописей, и Жун Сятянь сжег все это факелом.
С тех пор в Даньчжэне не было ни поэтов, ни поэзии.
Полумордая больше никогда не играла на аккордеоне. Так что не стало «Подмосковных вечеров». Поэты и артисты исчезли из Даньчжэня. С тех пор Даньчжэнь не стоил и ломаного гроша.
А Полумордая мгновенно сделалась другим человеком, как будто переродилась.
Одну из комнат культстанции оборудовали под видеосалон, и в Даньчжэне начали появляться эротические фильмы, а мужчины и женщины из окрестных сел стекались на просмотр. Ли Цяньцзинь и его дочь Ли Дань стали самыми занятыми людьми в Даньчжэне, безостановочно крутя вульгарные видео с утра до ночи. Когда появлялось немного свободного времени, Ли Дань, одетая в мини-юбку, выходила из видеосалона за ворота, чтобы подышать воздухом, и заодно рассказывала о содержании фильма тем, кто колебался и маялся у дверей.
– Сношаются от начала до конца, даже срамные волосья отчетливо видны… И вы еще не бежите за билетами? – говорила Ли Дань.
Никаких табу, никакого смущения, будто что-то обычное сказала.
– И кроме сношений нет ничего другого?
– Ничего другого. Самая мякотка. Хотите постного – идите в кино, – говорила Ли Дань.
Проходя мимо культстанции, можно было услышать непристойные, учащенные, протяженные стоны и вздохи, доносившиеся из видеосалона, и эта звуковая волна, как вал, разбегалась по всему Даньчжэню, захлестывая его. Поначалу некоторые, скрежеща зубами, желали сровнять видеосалон с землей или поджечь, а некоторые ночи напролет строчили письма с жалобами в уездное правительство. Но никто не мог остановить эротическое кино, точно так же как никто не мог остановить тайфун. Вскоре все приспособились к непристойным воплям, эхом разносящимся над Даньчжэнем, и даже дети в совершенстве им подражали. Вот только кинотеатр стремительно пришел в запустение, и на пороге его не появлялось ни единой души.
Жун Сятянь нашел в видеосалоне работу – он отвечал за продажу и проверку билетов, уборку и поддержание порядка. Он любил эту работу. Жун Сятянь каждое утро вставал спозаранку. Он шел на культстанцию. Если он выходил позже, Ли Дань бранила его, вычитала из зарплаты и в наказание велела лаять по-собачьи. Каждый раз, проходя мимо мастерской по ремонту часов в переулке Пипаган, Жун Сятянь всегда останавливался и кричал на балкон второго этажа:
– Глухня Пи…
Недавно вышедшая за Пи Лифэна деревенская карлица не знала всех тонкостей этой истории, поэтому с энтузиазмом выбегала на балкон, смотрела вниз и отвечала:
– Ты к мастеру Пи часы починять?
– Нет, – отвечал Жун Сятянь. – Скажи ему, чтобы вышел…
Пи Лифэн, вечно в коротких бежевых штанах, торопливо выбегал на балкон. Вдобавок к глухоте он был еще и подслеповат и мог принять собаку за овцу. Он высовывал голову и спрашивал, в чем дело?
А Жун Сятянь с серьезным видом спрашивал:
– Признавайся, у тебя ночью было половое сношение?
Глухня Пи притворялся, что не расслышал. Жун Сятянь складывал ладони рупором и приставлял ко рту, так что звук усиливался в разы. Но Глухня Пи все равно притворялся, что не расслышал, терпеливо переспрашивая снова и снова. А Жун Сятянь, не жалея сил, повторял одну и ту же фразу. Им обоим казалось, что она очень важна, и оба относились к ней очень серьезно. Карлица, не знавшая, что такое «половое сношение», громким криком передавала вопрос Жун Сятяня прямо Глухне Пи в ухо.
– Как половина шестого? – с пятого на десятое услышал Глухня Пи.
– Да не половина шестого, – теряла терпение карлица. – Половое сношение!
– А, так это ненамного спешат, я починю…
Жун Сятянь не мог дождаться ответа, но едва живот не надрывал от смеха и захлопывал рот, только увидев в верхней столовой Красотку Юй.
– Ты опять приставал к моему папе? – резко окрикивала его Красотка Юй.
– Нет, – хихикал Жун Сятянь. – Честно, нет.
Живот Красотки Юй надулся. Поговаривали, что она беременна. От одного взгляда на этот живот Жун Сятяня тошнило.
– Прошлой ночью мне приснилось, что ты беременна чудищем с двумя рогами и семью ногами и покрытым длинной шерстью… – сказал Жун Сятянь.
– Даже если я беременна чудищем, я его признаю, рожу и воспитаю, – ответила Красотка Юй.
– Экая жалость… – сказал Жун Сятянь. – Потом, когда рожать начнешь, не ходи в здравпункт, роды и ветеринар Инь принять сможет.
Красотка Юй нисколько не рассердилась, а потянулась, неподвижно глядя прямо на Жун Сятяня.
Тот не находил слов.
– Не волнуйся, – сказала Красотка Юй. – Ду Вэй очень добр ко мне, и к отцу, и к брату тоже. Я замуж выхожу.
– Я тоже женюсь, – ответил Жун Сятянь.
Красотка Юй вдруг разволновалась, резко подскочила и спросила:
– На ком женишься? Кто за тебя идет?
– По-любому не ты, – пресно ответил Жун Сятянь.
– Ты что, в Полумордую влюбился? – недружелюбно спросила Красотка Юй.
Жун Сятянь колотил хулиганов, которые пробирались в видеосалон, чтобы попытаться оскорбить женскую аудиторию, но и сам спутался с хулиганами и вскоре стал грозой улиц. Они дрались, задирали чужаков, били всякого, кто им не приглянулся, часто ели в ресторанах, не заплатив, посреди ночи бросали людям камни в окна и дохлых крыс на балконы, ходили в набиравшие популярность танцевальные залы на танцы без света, где щипали девушек за задницы, и занимались законченными непотребствами в оплоте морального разложения – интим-салонах… Но они также иногда возвышали глас справедливости и выступали в защиту Даньчжэня. Одно время река Даньхэ была завалена мусором и тушками домашней птицы, приплывшими сверху по течению. Когда река поднималась, все эти нечистоты заливали улицы и переулки Даньчжэня либо скапливались в излучинах и на речных пляжах, испуская смрад. Жун Сятянь повел дюжину своих хулиганов вверх по реке до города Аньхэчжэня, на улицах которого они разбросали мешки с нечистотами как предупреждение жителям, которые мусорят где ни попадя. Все в итоге закончилось дракой. Хотя каждая сторона понесла урон, жители Даньчжэня выдохнули несправедливую обиду и уже не так сильно ненавидели Жун Сятяня.
Однажды у входа в видеосалон Жун Сятянь прилюдно затеял избивать Ли Дань кулаками и ногами, разукрасил ей лицо, расквасил нос и выбил три зуба. Ли Дань рыдала и ругалась, но чем больше она ругалась, тем сильнее Жун Сятянь ее колотил. Ли Цяньцзинь с воплями «помогите» костерил предков Жун Сятяня до восемнадцатого колена. Жун Сятянь ударил даже его, сбив с него очки. Очки перелетели через верхушку огненного дерева и приземлились на черепичный покров маслопресса. Ли Цяньцзинь принес лестницу, взобрался на гребень крыши и хотел достать их, но крыша обвалилась и рухнула в масляный цилиндр. Ли Цяньцзинь не переживал настолько лютого позора и унижения со времен «культурной революции». Он был так зол, что бил себя в грудь и топал ногами, но не смел бранить Жун Сятяня, поэтому уселся у ворот культстанции и заплакал. Никто не решился утешить его, не говоря уже о том, чтобы остановить Жун Сятяня.
Никто не знал причины, по которой Ли Дань досталось на орехи. После того как Полумордую избили, ее лицо стало значительно уже. Ее заносчивость и элегантность давно испарились, как у побритой овцы.
Однако неожиданно Жун Сятянь собрался жениться на Полумордой.
Дату свадьбы определяли в прошлом месяце. Ли Цяньцзинь обошел всех «мастеров даты» в Даньчжэне, выбрал благоприятный день и приготовился выдавать Полумордую замуж. Незадолго до дня свадьбы Жун Сятянь, немного поколебавшись, отправился в столовую к Красотке Юй. Та была уже замужем за Ду Вэем, и ее живот выпирал так, словно она съела тридцать хрустальных баоцзы.
– Красотка Юй, – сказал Жун Сятянь, – если бы поэт Дуань не умер, ты бы вышла за меня?
Какое отношение это имело к поэту Дуаню? Она ведь любила не его. Но Красотка Юй твердо сказала: «Да».
Жун Сятянь наконец-то был удовлетворен и с радостью занялся организацией своей свадьбы.
Однако поговаривали, что Полумордая тайно ходит на свидания вслепую и флиртует с бандитами, которые часто сновали в видеосалоне. Это очень разозлило Жун Сятяня, и он попросил меня проследить за Полумордой и собрать улики. Если доказательства будут неопровержимыми, Ли Дань должна была получить более суровое наказание. Я и правда стала для него шпионить. Ли Дань либо находилась в видеосалоне, либо просто уходила домой спать. Не было никаких свиданий вслепую, никакого флирта ни с какими бандитами, все было прилично и невинно. Жун Сятянь никак не мог успокоиться и приказал мне продолжать слежку.
В конце этой весны, однажды утром, на культурную станцию пришел молодой человек, высокий и худощавый, как поэт Дуань, с волосами, закрывавшими лицо. На первый взгляд он действительно был похож на поэта Дуаня. У него была только одна рука, левая. Он нес пластмассовое ведро, в котором из воды торчала длинная деревянная палка. Он встал под огненным деревом и вынул палку, и тогда все увидели, что это писчая кисть.