— Тревога! Человек за бортом! Человек за бортом! С левого борта! С левого борта!
Штурман не отрывал пальца от кнопки колоколов громкого боя.
По судну неслись тревожные сигналы колоколов громкого боя.
Матросы выскакивали на левый борт.
Шлюпка то взлетала выше «Посейдона», то проваливалась в кипящую пучину. И каждый думал с замиранием сердца: «Все! Конец!» И тут же, под радостный облегченный вздох, шлюпка вновь выныривала из волн и возносилась на следующий водяной холм, чтобы опять исчезнуть через секунду.
Все понимали, какую опасность представлял сейчас для шлюпки сам «Посейдон». Ее могло вдребезги разбить о борт буксира.
— Лево на борт! Прикрой их корпусом! — приказал капитан рулевому. — Вахтенный, засеките время!
Начались спасательные работы, теперь каждая минута должна быть зафиксирована.
«Посейдон» сделал маневр и прикрыл шлюпку от ветра и накатной волны. С буксира в шлюпку полетел бросательный конец. Тонкий капроновый канат схватили несколько рук и быстро зацепили на носу шлюпки.
— Бросай! Чего стоишь! — крикнул боцман Боболову.
Боболов и Славка сбросили за борт штормтрап. За него мертвой хваткой уцепилось несколько человек. Штормтрап хлестало волной о борт «Посейдона», вместе с ним било о железо и людей.
— Не все сразу! — орал боцман, силясь перекричать ветер. — По одному! По одному, орлы-цыплята!
По штормтрапу карабкались, ползли люди. И как только голова человека показывалась над фальшбортом, его хватали за ворот, за плечи и втаскивали на палубу. Люди с «Кайры» были измучены, лица их в луче прожектора синюшно белели. Очутившись на палубе, они не верили своему спасению, что-то бессвязно, со всхлипом бормотали, озирались лихорадочно блестевшими глазами.
Шлюпку с размаху било о борт «Посейдона». Козобродов закаменел, впаяв пальцы в планшир. Петеньков колотил его по пальцам, стараясь отодрать их от борта. Наконец, отчаявшись, ударил Козобродова в лицо и заорал:
— Отцепись, идиот!
Ничего не понимающего со страха матроса старпом тянул за плечи к штормтрапу.
Наконец его удалось отодрать от планшира.
— Держите! — крикнул боцман и бросил канат с двойным беседочным узлом.
Петеньков и старпом накинули Козобродову через голову под мышки узел.
— Вирай! — скомандовал боцман, и матросы дружно выдернули обезумевшего Козобродова на палубу «Посейдона».
В шлюпке остались Петеньков и старпом.
— Эй, парни, не дремайте! — торопил их боцман, отплевываясь от брызг.
Волна выдернула крепление на шлюпке, на мгновение отбросила ее от «Посейдона» и тут же с размаху ударила о борт. Шлюпка развалилась.
Петеньков и старпом повисли на штормтрапе. Старпом медленно поднимался выше, а Петеньков, оседлав балясину, боялся сдвинуться с места. Он болтался на конце трапа, и его нещадно колотило о борт.
Славка с ужасом глядел на друга, не зная, как ему помочь. Боцман, не спуская с языка черта и бога, лихорадочно сдергивал с Козобродова двойной беседочный узел. Матросы схватили старпома за плечи и перевалили через фальшборт. Он обессиленно лежал на палубе и, задыхаясь, хрипел:
— Матрос там, матрос!
Внизу то скрывалось под водой, то вновь маячило белое лицо Петенькова. Силы его кончались.
Вырвав у боцмана из рук двойной беседочный узел, вниз по штормтрапу скользнул Боболов.
Матросы на палубе замерли.
Боболов накинул на Петенькова узел, уцепился и сам. Их тут же обоих накрыло волной.
— Вирай! — закричал боцман.
— Ну, ты молодец! — боцман хлопнул Боболова по плечу.
Тяжело дыша, Боболов едва стоял на ногах, но усмешка скривила ему губы:
— Машину хочу купить. За этого чувака премия полагается.
— Тьфу, баламут! — ожесточенно плюнул боцман. — Нашел время языком чесать.
Славка обнимал друга. У Петенькова по лицу текла кровь, ноги подкашивались, и он криво оседал на палубу. Славка подхватил его под мышки.
— Что ты, Мишка, что ты?
— Шлюпка! Еще шлюпка! — закричали матросы.
К «Посейдону» подходила вторая шлюпка.
***
Матросы с «Кайры», потрясенные пережитым, медленно приходили в себя. Анна Сергеевна и буфетчик оказывали помощь пострадавшим. Анна Сергеевна перевязывала, а буфетчик давал каждому по мензурке спирта.
Петенькову перебинтовали голову и в кровь ободранные руки. Славка повел друга к себе в каюту.
В ярко освещенном, тихом, теплом и оттого удивительно приятном после открытой палубы коридоре их догнал Боболов и сообщил:
— Всех вытащили! Надо переодеться в сухое.
Хватаясь за поручни, вдоль переборок коридора навстречу шел боцман, мокрый с головы до ног. Штормовка его блестела.
— Живы, орлы-цыплята? — заулыбался он и подмигнул. И вдруг замер, повел носом. — Спиртиком баловались?
— Врач выдает. Всем, кто участвовал в героическом спасении, — не моргнув глазом, соврал Боболов.
— Да? — радостно удивился боцман. — Я тоже купался. Пойду, может, даст.
Боболов постоял и тоже пошел за боцманом.
В каюте Славка, стащив с Петенькова мокрую одежду, растирал его полотенцем.
— Т-три с-сильней.
В каюту ввалился Боболов.
— Не вышел номер, — с сожалением сообщил он. — И боцман не получил. Говорят, спирт только для спасенных.
Хватаясь за койку, чтобы не упасть, Боболов стянул через голову мокрую тельняшку.
— У меня каждый раз осечка, — говорил он, яростно натирая полотенцем крепкое мускулистое тело. — Тонул я раз в Атлантике — японец нашу сээртэшку пропорол в тумане. Гляжу, авоська плывет с двумя бутылками коньяку. Глазам не поверил. Ну, думаю, пропадать, так уж с коньяком! Хвать авоську! А тут и шлюпка меня подобрала. Всех нас на траулер — свои спасали, япошка-гад удрал. Доктор спирту по мензурке выдает, вот как сейчас, для согрева. Я отказался. Думаю: «Коньяк есть, благородный напиток, чего я спиртягу глушить буду!» Только хозяин на те бутылочки отыскался, старпом наш. Пришлось отдать. Я к доктору назад. «Спиртику бы», — говорю. А он мне: «Ожил?» — «Ожил», — говорю. А он: «Ну и прекрасно, без спирта теперь обойдешься».
Боболов натянул сухую тельняшку, блаженно повел широкими плечами.
— Ну вот, опять жить можно.
В каюту вошла Анна Сергеевна.
— Ну, как вы здесь? — спросила она.
— Трясет вот человека, — ответил Боболов. — Надо бы чего-нибудь согревающего, а то простуду схватит.
Анна Сергеевна улыбнулась.
— Это нервное. Сходите в столовую, выпейте горячего чаю. Или в душевую.
Славка отводил глаза. Он не знал, как вести себя с этой женщиной.
— Если почувствуешь себя хуже, приходи в медпункт, — сказала Анна Сергеевна Петенькову. — А на ночь я дам снотворное.
***
Пепельно-черное море дымилось. Вздыбленные волны непрерывно шли в атаку на поверженное судно. «Кайра» содрогалась и скрежетала днищем по камням. Порою в каюту проникал зыбкий лунный свет и тускло высвечивал черные африканские маски на переборке.
Измученный Щербань лежал на коротком диванчике. Стиснув зубы, он думал о том, что фортуна впервые отвернулась от него. В свои тридцать четыре года он уже шесть лет был капитаном. Он любил море и не собирался ему изменять. Но теперь все было кончено.
Решив остаться на «Кайре», он хотел поступить как поступали настоящие капитаны. Подав команду: «Занять места в шлюпках!» — он сам подписал себе приговор. Но теперь он попал в нелепое, ущемляющее его достоинство положение.
Щербань с неприязнью посмотрел в угол, где тихо сидела Тамара. Спутала ему все карты, идиотка. Навязала ответственность за нее!
— Зачем ты это сделала? — раздраженно спросил Щербань.
— Я не могла иначе, — извиняющимся голосом призналась она.
— Девчонка! Ты понимаешь, что ты натворила?
Тамара молчала.
— Начиталась романтических книг про синее море и белый пароход! Капитан и она, любящая и верная.
— Зачем вы так? — Голос ее задрожал от обиды. Она понимала, как трудно ему сейчас, и хотела помочь, облегчить его участь. Выпрыгнув из шлюпки, она решила разделить его участь.
— Прости, — устало сказал Щербань. — Но все это зря.
— Почему? — робко спросила Тамара.
— Потому что... за все надо платить, — с тоской произнес Щербань, думая о своем, и застонал от нестерпимой душевной боли. — А за сказку вдвойне.
Вся жизнь его была сказкой, красивой сказкой, в которой он был прекрасным современным царевичем и все делалось вокруг по щучьему велению. Горька расплата за бездумный шаг по жизни. Все эти годы он делал карьеру, поднимаясь вверх, радовался, а на самом деле, оказывается, скользил вниз. Этого не замечал ни он, ни другие. Где та грань, от которой начинается обратный отсчет жизни? Когда у человека начинается то, что неизбежно приведет его к краху? «Знал бы где упасть — соломки подостлал». Где то место и где та соломка?
Щербань сжал зубы, бессильный теперь что-либо изменить в своей судьбе.
Как все зыбко, эфемерно, ненадежно в жизни: все спешим, торопимся куда-то, суетимся, желаем быть на виду, жаждем наград, популярности, славы... И вдруг приходит минута, когда наступает прозрение — все было напрасным, мелочным, суетливым, недостойным человеческой сущности.
Щербань думал о себе.
Это был крах. Все полетело к черту! И карьера, и судьба, и жизнь. Когда он решил остаться на судне, он решил умереть. Не быть капитаном — не жить. Нет, он не боялся ответственности, он боялся позора. Да, он сжигал мосты. Но прыжок этой девчонки все изменил. И его поступок приобрел сентиментальную окраску, мелодраматический оттенок. Внутренне приготовившись к последней минуте и отрешившись от всего, он вдруг из-за этой идиотки попал в дурацкое положение...
В слабом свете луны беззвучным издевательским смехом корчились черные африканские маски...
***
«Посейдон» тяжело взбирался на очередной водяной холм, переваливал гребень и ухал носом вниз. Винт оголялся и бешено вращался вхолостую. Корпус судна лихорадочно дрожал, и палуба вибрировала.
В затемненной рубке было относительно тихо, но грохот моря и надсадный вой винта доносились и сюда.