Рулевой с трудом удерживал судно на курсе. Матросы сменялись каждый час — в такую погоду люди на штурвале выматывались за час, как на тяжелых погрузочных работах.
В радиорубке радист принимал «Навип» — навигационное предупреждение. Его передавали для всех морей и океанов. Где-то за тысячи миль отсюда, в Индийском океане, при полном штиле напоролся на рифы танкер и выпустил в океан десятки тонн нефти; где-то на севере затерло льдами траулер, а на экваторе столкнулись два судна, одно из них загорелось; где-то на оконечности Африки потух маяк, а на подходе к Гибралтару обнаружен какой-то неопознанный плавающий предмет и мореплавателям надлежит соблюдать осторожность; ледовый патруль предупреждал, что от Гренландии спускаются к югу айсберги и могут появиться на оживленной дороге между Европой и Америкой...
В радиорубку вошел Чигринов.
— Молчат, — ответил радист, понимая, что беспокоит капитана.
Все попытки связаться с «Кайрой» кончались неудачей, судно не отвечало. «Что у них там? — с беспокойством думал Чигринов. — Рация не работает? Щербань ранен. А эта девушка? Могла бы выйти на связь и сообщить, как у них там дела!»
— Слушайте внимательно! — приказал Чигрипов. — И если свяжетесь, сообщите, что идем на помощь. Скоро будем.
— Хорошо, — кивнул радист.
И снова начал вслушиваться. В эфире, до отказа забитом воем, свистом, обрывками иностранной речи, трескучими электрическими разрядами, от которых болели барабанные перепонки, настойчиво пробивалась тревожная морзянка — кто-то сообщал, что потерял рулевое управление и его несет на скалы Норвегии. Это было очень далеко от «Посейдона», а тут, совсем рядом, молчала «Кайра». Может, уже некому отвечать?
В рулевой рубке у локатора, крепко держась за поручни, стоял старпом Вольнов.
— До них полторы мили, — доложил он капитану, когда Чигринов вернулся от радиста.
Чигринов спросил:
— Эхолот?
— Глубина сорок метров! — доложил вахтенный штурман Шинкарев.
Так. Значит, глубина, теперь будет стремительно убывать. Мель не круглая тарелка, чтобы знать, где ее край. Она далеко расползлась в море песчаными языками. Через какую-нибудь сотню метров можно и самим сесть на мель.
— Наблюдать за эхограммой! — приказал Чигринов.
Бумажная лента ползла через валик, и самописец наносил черную изломанную линию. Глубина убывала.
Чигринов озабоченно смотрел на освещенную палубу, где боцман с матросами наращивал запасной буксирный трос. Среди матросов на палубе был и Славка. «Нет, он все же молодец, — подумал капитан. — Действует, как положено матросу».
Все эти дни, как только Славка появился на «Посейдоне», Алексея Петровича мучило сознание, что сын намеренно не откликается на его попытки сближения. Несостоявшийся разговор в каюте показал, что с ним будет трудно найти общий язык. Вспомнились слова Григория: «А за что он тебя должен любить? Ты два года как ушел от них». Мучило и то, что в отношениях с Анной вкралась какая-то неловкость, какой-то холодок, стало почему-то стыдно встречаться с ней, зная, что здесь, на судне, находится сын. Она это почувствовала и отдалилась...
— Алексей Петрович, РДО. — Радист подал телеграмму.
Чигринов прочитал:
«Аварийная тчк с/б «Посейдон» тчк Чигринову тчк Три пункта тчк Обязываю обеспечить спасение капитана Щербаня члена экипажа «Кайры» Корольковой зпт оказать необходимую медпомощь тчк Обязываю принять все меры спасения судна зпт взять на буксир доставить порт тчк Обязываю каждый час информировать ходе спасательных работ тчк Иванников тчк».
Чигринов усмехнулся: «Обязываю, обязываю, обязываю». Если что случится, эта радиограмма — документ. В командах сегодня недостатка не будет. Как можно командовать за сотни миль от событий, давать какие-то указания! Ведь это просто видимость участия, видимость работы. Все это, как говорится, на пожарный случай. Спасут — эаслуга начальства, не спасут — вина капитана. Радиограммы, как документы, потом лягут на стол следственной комиссии.
Полчаса назад он доложил на берег, что спас команду «Кайры» и что капитан Щербань с буфетчицей остались на гибнущем судне. Теперь его обязывают спасти их. Будто он этого не знает без Иванникова!
Чигринов перевел глаза на море. Его беспокоило наступившее затишье. По опыту он знал, что такое спокойствие опасно — море готовится к решительной атаке. Хорошо еще циклон где-то заблудился и пока не настиг их. Надо до него успеть снять капитана Щербаня с судна. «Вот тоже герой нашелся! — с иронией подумал Чигринов. — Восстановил старые капитанские традиции, вспомнил архаическую романтику. Идиотизм какой-то!»
Как умудрился Щербань посадить судно на мель? Судя по карте, он хотел сократить путь. Но ведь это вопиющая безграмотность. Как он мог допустить? Что-то тут не так. Не полез бы он, закрыв глаза, на эти камни. Что-то заставило его это сделать. Но что? И старпом его мнется, не договаривает. Видимо, боится ненароком усугубить вину капитана.
Широкая ложбина, образовавшаяся между черными водяными валами, куда как раз входил «Посейдон», приковала взгляд капитана. Эта гладкая, холодно сверкающая в огнях прожекторов поверхность таила в глубине зловещую силу, которая вот-вот обрушится на судно. Вот уже побежала водяная поземка, срываемая порывами ветра с горбатого надвигающегося холма.
— Всем покинуть палубу! — приказал капитан по радиотрансляции. Голос его заглох в налетевшем шквале ветра.
— Полундра! — крикнул Гайдабура.
Матросы бросились прятаться за надстройку. Палуба исчезла под водяным валом. Огромный, поблескивающий в лучах прожекторов холм чудовищной тяжестью придавил «Посейдон», вмял его в море. Тонны воды перекатились по палубе. Буксир ухнул в бездну, задрожал, захрустел шпангоутами. На мгновенье Чигринову показалось, что судно не вынесет огромной тяжести водяного вала и уже не выберется на поверхность.
Медленно, страшно медленно, дрожа от напряжения, задыхаясь машиной, «Посейдон» выкарабкался на гребень исполинского холма. Судно дрожало, как дрожит лошадь, вытаскивая груженую телегу на крутую гору.
Потом был еще вал. Потом еще...
Славка, застигнутый вместе с матросами на палубе, спрятался между лебедкой и редуктором и выбирал момент проскочить в надстройку. «Бежать? Не бежать?»
Вспененная стена черной воды сшибла его и поволокла по палубе. Он судорожно махал руками, ища хоть соломинку, чтобы удержаться, испуганно закричал, но рот тотчас грубо заткнуло холодной, соленой водой. Он все же зацепился за что-то, кажется, за стойку рынды, но его тащило, выворачивало руки. Кто-то оторвал его руки от железа и поволок по палубе, стал беспощадно бить о кнехты, скобы, о стальной буксир и какую-то цепь. Славка забарахтался из последних сил и, задыхаясь, понял, что сейчас его выбросит за борт. Вдруг он почувствовал, как чьи-ro руки схватили его за шиворот и, выдернув из волны, сунули в щель между брашпилем и редуктором.
— Глаза па затылке иметь надо! — услышал он голос боцмана.
Судорожно хватая воздух, Славка вцепился в брашпиль, стараясь удержаться на уходящей из-под ног скользкой палубе.
Капитан Чигринов все это видел. Когда вал прокатился над палубой и «Посейдон» стряхнул последние струи, Чигринов расслабленно провел рукой по лицу и осевшим голосом спросил по радиотрансляции:
— Боцман, все целы?
Гайдабура окинул взглядом палубу и крикнул:
— Все живы, нет?
В ответ молчание.
— Смурага! — повысил голос боцман.
— Да здесь я, здесь, — раздалось из-за редуктора, куда волной втиснуло матросов. Смурага кряхтел, вылезая.
— Чего молчишь?
— Зашибло малость.
— До свадьбы заживет, — обнадежил боцман, с тревогой глядя на море — что оно там еще готовит?
Матросы вылезали кто откуда, потирали ушибленные места, отряхивались, чертыхались, с опаской глядели на море — не идет ли новый вал?
— Курилов! Курилов, где ты? — орал боцман, силясь перекричать ветер.
— Т-тут, — недовольно отозвался рядом матрос. — Чего орать-то.
— На тебя не орать, тебя матом крыть надо! — обрадовался боцман. — Опять спишь на ходу?
— Т-тут уснешь, — заикаясь ответил матрос. — П-помяло всего.
— Ничего, тебе полезно, — успокоил его боцман. — Вместо массажа, чтобы курдюк не развивался. Боболов! Боболов! — повысил голос боцман. — Боболов, так твою растак! Кто видел этого разгильдяя?
— Он последним бежал за мной, — сказал Смурага.
— Осмотреться! — приказал боцман. — Быстренько, ребятки, быстренько, родные!
Боболова нашли за лебедкой. Он лежал без сознания.
— Живой? — с тревогой спросил боцман.
— Вроде живой, — ответил Смурага. — Дышит.
— В лазарет! — приказал боцман. — Бегом!
Матросы понесли Боболова в санчасть.
— В рубашке родился, — кивнул вслед Курилов. — Как его не смыло!
— У нас одного на «Козероге» смыло, а потом обратно на борт закинуло, — сказал Смурага.
— Ты когда-нибудь рот закроешь! — вскипел боцман. — Работать!
— У самого рот не закрывается, а на других орет, — обиделся Смурага.
— Ему по штату положено, — откликнулся Курилов, прикрываясь от ветра. — Что за боцман, если глотка пе луженая?
— Боцман! — раздался требовательный голос капитана. — Как люди? Почему молчите?
Гайдабура кинулся к динамику:
— Все живы! Боболова стукнуло малость. В лазарет понесли.
— Надеть страховочные пояса! — приказал капитан.
***
Боболов лежал в каюте один, расслабился, чего не позволял себе на глазах у других, и не сдерживал стона — боль ломила голову. «Сотрясение, поди, заработал, — подумал Боболов. — Заставь дурака богу молиться — он и лоб расшибет».
Когда судно поднималось на волну, ему становилось легче, но когда судно падало вниз, боль сдавливала голову. «Разжижились мозги, что ли, у меня?», — подумал он, устраивая голову поудобнее на подушке. Нет, пора с морем завязывать — пропади оно пропадом! — пора осесть па берегу и жить как живут-поживают все нормальные люди. Какого черта носит его по морям! Из своих двадцати шести лет он уже девять проболтался по волнам. Не окончив школы, ушел матросом на сейнер. Сначала был рыбаком, как и отец, но, сходив несколько рейсов, заскучал. Рыба да рыба, шкерка, разгрузка, погрузка — никакого просвета, молоти да молоти! Нанялся в морагентство перегоня