— Режут.
«Поторопите», — хотел сказал Чигрипов, но промолчал. Зачем? Гриша сделает все, что возможно, и без понуканий.
— Алексей Петрович, вас вызывает берег, — выглянул из радиорубки радист.
«Неужели прошел только час? — Чигринов взглянул на часы. — Да, час. Как медленно тянется время!»
— Отдать второй якорь! — приказал Чигринов и пошел в рубку.
— Доложите обстановку, — донесся далекий, едва различимый голос Надежды.
— Разматываем винт. Отдали два якоря.
— Как далеко от вас мель?
— Рядом.
— Вам нужна помощь?
— Помощь нужна «Кайре», — резко ответил он.
— К вам идут два судна.
— Где они?
Надежда Васильевна назвала квадраты, и Чигринов быстро подсчитал, что помощь слишком далека и пробьется только часов через пять-шесть.
— Предлагают свою помощь иностранцы, они гораздо ближе, — сказала Надежда Васильевна и опять назвала квадраты.
Да, эти ближе, но все равно вряд ли успеют.
— Справимся без них.
— Хорошо. Еще один вопрос... — Голос Надежды Васильевны на мгновение исчез в шуме эфира, и он услышал только окончание фразы: — ...нет в судовой роли матроса по фамилии Петров.
Чигринов понял, что она разгадала его обман.
— Что можете сообщить о них? — настойчиво повторила Надежда.
— Видим в локатор, — отозвался он. — «Кайра» на плаву, и это главное. До связи.
Чигринов снял наушники и передал их радисту.
Теперь все зависело от Григория. Надо было ждать! Чигринов всегда чувствовал себя беспомощным в такие часы.
Он прошел в рубку. На темпом экране локатора «Кайра» вспыхивала зеленым зернышком и медленно угасала, чтобы вспыхнуть вновь.
«Держитесь, — шептал Чигринов, — держитесь». Он ничем не мог им помочь. «И ты держись, старина, — сказал он «Посейдону». Он всегда разговаривал с буксиром как с живым существом, как с другом. — Помнишь, как попали мы с тобой во льды у Лабрадора? Помнишь, как трещали твои ребра-шпангоуты, когда сжало тебя льдами? Но ты выстоял. И матросы тоже. Двенадцать часов в ледяной воде заделывали они пробоины в твоих боках. И ты своим ходом пришел в Галифакс. Собралась толпа в порту, не верили, что ты сам пришел, что ты на плаву. По всем писаным и неписаным законам должен был ты утонуть. Но ты выстоял тогда. Выдержи и теперь. Прошу тебя».
Чигринов вновь припал к локатору. Радиус-лучик обежал окружность экрана и снова высветлил зеленое зернышко «Кайры».
«Несладко им там, несладко! Лишь бы духом не пали. Ну, Анна — морячка, а вот Славка... Скорей бы добраться до них! Но что я могу? «Посейдон» беспомощен. Черт побери, как сковал его трал! Стреножил, как коня на лугу...»
— Нас не держит, — тихо доложил старпом. — Якоря скользят.
Чигринов предполагал это. Здесь каменистый грунт.
— Вижу, — спокойно ответил он. — Плавсредства для спасения экипажа подготовлены?
— Да, — кивнул Вольнов.
— Что будем делать? — спросил старпом, возвращая Чигринова к мысли о скользящих по грунту якорях.
— Ждать! — ответил Чигринов, нетерпеливо прикуривая сигарету.
Старпом знал: спокойствие капитану дается нелегко. Но рядом с ним было надежно. Ясность его решений, молниеносная реакция в сложной обстановке, простота и четкость приказов нравились старпому. Чигринов был из тех капитанов, которые могут «пройти под своим собственным буксиром». Так говорят, когда спасатель тащит на буксире спасенное судно и, сделав разворот на сто восемьдесят градусов, успеет поднырнуть под свой собственный трос. Высшая похвала для моряка. Чигринов был достоин ее.
Докурив сигарету, Чигринов спустился к себе в каюту, где в тяжелой задумчивости перед бутылкой коньяка сидел Щербань.
Когда вошел Чигринов, гость угрюмо усмехнулся:
— Посамовольничал я, ты уж прости. Нашел у тебя в холодильнике.
— Если поможет... — кивнул Чигринов, понимая его состояние.
Чигринов, как и все капитаны, имел у себя коньяк, так называемый «представительский» запас спиртного для лоцманов, для гостей в иностранном порту, для начальства. Сам в рейсе он никогда не пил.
— Невыносимо болит голова, — сказал Щербань и, помолчав, признался: — И душа тоже.
Чигринов включил электрическую бритву и стал тщательно полировать щеки. Щербань наблюдал за ним.
— Чего это ты? — спросил он.
Чигринов понял, что он имел в виду.
— Успокойся, тонуть не собираюсь. Бреюсь потому, что капитан должен быть примером для команды. Да и щетина за ночь выросла.
Щербань откинулся на спннку дивана.
— Напугал до смерти, — признался он.
Чигринов понимал, что Щербань, пережив смерть, на которую сам себя обрекал, теперь будет вздрагивать от каждого стука в дверь.
— Слушай, что заставило тебя идти этим курсом? Ты же отлично знал, что здесь Большая банка и течение.
— Знал.
— Так в чем же дело?
— Дело в том, что фортуна повернулась ко мне задом, — усмехнулся Щербань. — Я должен был в десять утра прибыть в порт.
— Ах вот оно что!
— Да, я дал слово, что буду в десять! Еще не было случая, чтобы капитан Щербань не сдержал своего слова!
Чигринов взглянул на судовые часы на переборке. Было без пяти минут четыре.
— Оркестр, речи!.. — Чигринов знал, что Щербань любит шумиху вокруг себя.
— Да, оркестр, речи! Я не имел права опаздывать! Не имел права подвести людей, которые мне верят, которые сделали меня первым капитаном флота!
— Не устраивай истерики, первый капитан флота! — оборвал его Чигринов и поморщился. Щербань, конечно, моряк неплохой, хотя он, Чигрипов, и не разделял всеобщего восхищения.
— Я должен был прийти, — повторил Щербань. — Чтобы база перевыполнила план, чтобы все — слышишь! — все получили премии! Чтобы база опять попала на областную доску Почета, чтобы наше управление рыбной промышленности выполнило план и в третий раз удержало переходящее знамя! Вот зачем шел я этим курсом!
Все это Щербань выпалил едипым духом и тяжело, будто под невидимым грузом, опустив плечи, смолк. Оп вспыхнул, сгорел и сник.
«Готовится, — подумал Чигринов, укладывая бритву в футляр. — Готовится к защите на берегу, а придется ему там нелегко».
Все, что сказал Щербань, Чигринову было хорошо известно. Ради того, чтобы доложить в срок (а лучше всего и раньше срока) победную реляцию о выполнении плана — месячного, квартального, годового, — капитанов заваливают приказами, распоряжениями, указаниями. Кровь из носу, но план чтоб был! Чигринов сам прошел сквозь это, когда командовал траулером.
— План, премия, знамя, — раздумчиво сказал Чигринов, натягивая теплый свитер. — «Победителей не судят». Но тебя будут судить.
— За что? — спросил Щербань. — За то, что я хотел сделать лучше?
— За нарушение правил судовождения и безопасности мореплавания, — пояснил Чигринов.
— Да, теперь меня защищать никто не будет, — согласился Щербань и налил рюмку.
Чигринов надел на свитер куртку и почувствовал себя вновь свежим, сильным, готовым к действию.
Щербань выпил, подождал, пока горячий глоток проник в желудок и по телу пошла приятная теплота, и устало сказал:
— А ведь я — ваш продукт. Это вы меня вырастили таким.
— Кто мы?
— Все вы! — пояснил Щербань.
— Вон как ты заговорил! — медленно произпес Чигринов.
«Пижон! Рвался к славе, к наградам, а теперь обвиняет других. Никто тебя не выращивал. Ты сам захотел вырасти таким. И вырос. Не пеняй на других, не ищи виноватых».
— Тебе хорошо говорить. Ты — спасатель, у тебя нет плана. Тебе не скажут: «Спаси столько-то судов, столько-то людей».
— План, конечно, выполнять надо, но зачем для этого сажать на мель судно?
— Ладно, мы говорим на разных языках. — Бесцветный, равнодушный голос Щербаня поразил Чигринова. — Я один за все в ответе. Давай выпьем за мою погибель.
Лицо Щербаня было серо, как грязный бинт. Он постарел, осунулся. «Неужели за эту ночь?» — подумал Чигринов.
— Брось, не устраивай панихиду.
— Тогда чтоб Славка твой и... она остались живы, — тихо сказал Щербань.
— За них выпью, — согласился Чигрипов.
В каюту вошел мокрый Вольнов, с удивлением посмотрел на капитанов с рюмками в руках.
— Лопнула якорь-цепь левого якоря, — доложил он.
— Вытрави до жвака-галса, — сказал Щербань старпому, будто был на своем судне. — Своим весом держать будет.
«Нет, он все же настоящий капитан», — подумал Чигринов и приказал:
— Вытравите якорь-цепь и приготовьте запасной.
Чигринов выпил и быстро вышел из каюты. Щербань остался один. Он встал, подошел к зеркалу, долго смотрел на свое отражение, на помятое серое лицо с провалами глаз.
— А изломало тебя, — вслух сказал он.
***
Урагану, вторгшемуся на побережье Европы, преградила путь зона высокого давления. Злобно огрызаясь, он повернул назад в Атлантику. Одряхлевший, истративший силы, циклон приближался к своей кончине. Но взбаламученная Балтика еще штормила.
«Кайру» по-прежнему било волнами, хотя грохот становился тише.
С фонариком в руке Славка обходил судно пустынными коридорами. Освещая себе узкую дорожку, он скользил по мокрому линолеуму. Удары волн гулким эхом отдавались в безлюдных накрененных коридорах.
Славка добрался до первого трюма, по скоб-трапу спустился до воды. Луч фонарика вырвал из тьмы обрывки раскисшей картонной тары, доски, серебро рыбьей чешуи и черную жирную воду. Тяжелая, холодно отблескивающая вода лениво колыхалась от ударов снаружи и лизала переборки, будто пробуя их прочность.
Час назад Славка сделал гвоздем черту на переборке и теперь видел, что отметка скрылась под водой. Крен становился все опаснее. Славка вылез из трюма и снова пошел по коридору. Споткнулся об опрокинутую помпу, зашиб ногу, сморщился от боли и, присев па помпу, почувствовал ее мертвую стылость. И от этого холода, от темноты, от беспомощного содрогания корпуса под ударами волн, стало еще тоскливее и страшнее. Ныло все перетруженное тело, болели руки, болел бок, который он зашиб, когда его тащнло волной по палубе «Посейдона». От мокрой одежды знобпло, и холод пробирался до костей.