елей коменданта.
Но вот началось второе отделение с участием зверей. Они, звери, оказывается, не учли, что в ближней ложе сидят именитые гости, и вели себя несдержанно, так что служителям арены требовалось оперативно засыпать опилками или песком то, чем некоторые из животных нечаянно отмечали свое пребывание здесь. Конечно же, «аромат» этих отметин не могли нейтрализовать ни опилки, ни песок, и он достигал обоняния гостей, но беспокоил, как показалось, только даму. Врач передал жене Василия несколько мандаринов, и она, очищая их, чтобы ароматными дольками заглушить неприятные запахи, бросала корочки через плечо назад, а там услужливо их ловили и врач, и этот солидный подполковник. Естественно, что какая-то часть зрителей смотрела уже не на арену, а на гостевую ложу. Нам стало стыдно за беспардонность супруги генерала. Это когда о Василии и его семье стали много писать, я узнал из воспоминаний Александра Бурдонского, сына Василия от первой жены, что Екатерина Семеновна — женщина властная и жестокая. По-моему, и здесь она проявила не только эти негативные черты, но еще и нарочитую беспардонность и презрение к людям вообще. Утешала только мысль, что немцы не знали, что она жена сына великого Сталина, победившего гитлеровскую Германию.
После цирка полковник Пинчук уехал с гостями на виллу, где их уже ждал комендант Лейпцига полковник Борисов. Мне туда уже не нужно было, и я не был свидетелем того, что мне рассказывали очевидцы, как генерал Василий, увидев там обильный стол, накрытый в его честь, сказал полковнику Борисову: «Это все не для меня. Ешьте и пейте это сами. А мне покажите комнату, где я могу поужинать и отдохнуть». Оказывается, эти большие фургоны в автоколонне генерала были его походной кухней и складом-рефрижератором. Он возил за собой поваров и официантов, а также московские продукты и напитки. В общем, это было, как нам представляется теперь, естественным приемом, придуманным не самим генералом, а охраной сына Генералиссимуса. Все-таки в Германии могли найтись какие-нибудь «Отто Скорцени», которые, как известно, собирались совершить покушение на глав союзнических государств в Тегеране в 1943 году. В последующем обеспечении программы пребывания генерала Василия Сталина в Лейпциге я не участвовал, знаю только, что он провел в Лейпциге два дня, и дальнейших контактов у меня с ним не было. Осталось лишь ощущение необычного случая увидеть близко человека, родного нашему Генералиссимусу, да еще возникшая неприязнь к его супруге, так высокомерно ведущей себя напоказ.
Естественно, эта встреча с сыном нашего Верховного, всемирно признанного руководителя Великого Советского Союза, не могла оставить меня равнодушным к его судьбе. И его выдвижение на более высокие воинские посты, и строгость Генералиссимуса по отношению к своему сыну-генералу, и гипертрофированное увлечение «Генерала Василия» созданием спортивных команд и сооружений, и, чего греха таить, провокационное вовлечение его в алкогольные «компании» — все это имело место. Но было известно также, что, кроме четверых собственных детей (по двое от первой и второй жен), у Василия было еще и трое приемных, что говорило о его доброте и бескорыстии. А смерть его прославленного отца развязала руки Никите Хрущеву, организовавшему месть ушедшему в мир иной «хозяину». Есть народное выражение: «Лягнуть мертвого льва может любой осел».
Вот так захотел Никита «лягнуть» Иосифа Виссарионовича хотя бы через его сына, унижая его, издеваясь над ним вплоть до хорошо замаскированного убийства, как предполагают многие.
Пожалуй, именно в действиях Хрущева по отношению к сыну Сталина Василию проявилась антибиблейская версия постулата «сын за отца». Причем не об ответственности сына за дела и грехи отца, а просто низкая месть сыну за свою ненависть к его отцу, перед которым сам раболепствовал. Василий Сталин — жертва несостоявшегося культа личности Хрущева, несмотря на откровенные попытки самого Никиты Сергеевича создать это самый «культ своей личности». Недаром широко было известно изречение: «Был культ Сталина, но была и личность».
В моей многолетней воинской службе случались не менее значительные встречи. Мне посчастливилось, например, общаться в Костроме с легендарным защитником Брестской крепости, Героем Советского Союза Гавриловым Петром Михайловичем и в Уссурийске с известным фронтовым писателем Константином Симоновым.
Вот и перейдем вначале к моим костромским встречам.
О второй встрече с Семеном Михайловичем Буденным, которая случилась в конце 50-х годов прошлого века в Костроме, где я проходил службу заместителем по технической части командира 105-й гвардейской Венской воздушно-десантной дивизии, как и о третьей, я уже рассказал. Но Кострома подарила мне еще встречу с героическим защитником Брестской крепости, Героем Советского Союза Петром Михайловичем Гавриловым и с Николаем Николаевичем Скатовым, известным литературоведом-пушкинистом, тогда еще молодым, подающим надежды аспирантом.
Вначале о встрече с героем Бреста Гавриловым. Это было летом 1958 года в Костроме. К нам в военный городок десантной дивизии приехал первый секретарь Костромского горкома КПСС Лещев Иван Григорьевич, сын которого служил в нашей дивизии. Партийный руководитель города был частым гостем у нас и оказывал заметную помощь дивизии, особенно в стройматериалах. В этот раз он позвонил и сказал, что хочет встретиться именно со мной, заместителем комдива по технической части. Меня несколько насторожило такое желание Лещева, но все прояснилось, когда с ним приехал Герой Советского Союза, представившийся просто: «Гаврилов Петр Михайлович. Хочу посмотреть, как служит мой племянник».
Оказывается, его племянник служит в автошколе дивизии, находившейся непосредственно в моем подчинении. А сам Петр Михайлович, ныне полковник в отставке, оказался в прошлом майором Гавриловым, который в 1941 году возглавлял героическое сопротивление Брестской крепости. Как известно, даже фашисты вынуждены были признать мужество и стойкость ее защитников.
Вот только одна фраза из доклада командующего 4-й немецкой армией генерал-фельдмаршала фон Клюге: «Враг защищается упорно и ожесточенно. Русские отвергли все предложения о капитуляции… Сражались до последней минуты и до последнего человека». Этим последним человеком и был майор Гаврилов Петр Михайлович. И его, уже единственного из живых защитников крепости, израненного, обессиленного, почти в бессознательном состоянии, немцам удалось наконец взять в плен. Ко времени нашей встречи в Костроме это был пожилой мужчина, на лице которого отпечаталось полной мерой доставшегося ему лиха, о котором после встречи со своим племянником он, человек не многословный, поведал, хотя и очень кратко.
Герой Советского Союза Гаврилов П. М.
В 1956 году вышла книга Сергея Сергеевича Смирнова о героических защитниках Брестской крепости. Петру Михайловичу Гаврилову, выжившему в немецком плену, восстановленному в офицерском чине полковника Красной Армии и уже уволенному в запас, почти через 12 лет после окончания войны было присвоено высокое звание Героя Советского Союза. Иногда честные писатели помогают восстанавливать истинную правду
Рассказывал тогда нам Петр Михайлович о своих злоключениях как-то нехотя, и о пережитом за почти четыре года фашистского плена, и о непросто складывавшейся судьбе его потом, когда наконец он был освобожден из фашистской неволи. Поведал он, правда не очень подробно, и о том, как после длительной, не всегда уважительной проверки уже нашими органами в «сибирской ссылке», ему все-таки поверили и возвратили в офицерские кадры Красной Армии, минуя почти неизбежный по тому времени штрафбат, которые существовали на дальневосточных фронтах и после победного мая 45-го, до конца войны с Японией. Назначили его тогда начальником лагеря военнопленных японцев. Дескать, с учетом «приобретенного опыта».
Известность подвигу бессмертного гарнизона только в 1956 году придала книга Сергея Сергеевича Смирнова о героических защитниках Брестской крепости. Еще раз подчеркну, что честные исследования писателей, как видно из изложенного, играют большую роль в восстановлении правды.
Но тогда, еще в июле 1944 года, когда мы, штрафбатовцы, совместно с полком 38-й гвардейской стрелковой дивизии из последних сил западнее Бреста, на польской территории сдерживали рвущиеся из Брестского кольца превосходящие силы противника, о геройском подвиге защитников Брестской крепости никаких подробностей еще не знали, а только слышали от некоторых наших бойцов-штрафников, бывших офицеров с довоенным стажем воинской службы, о долгом сопротивлении врагу гарнизона Брестской крепости.
По существовавшим в то время строжайшим правилам, штрафбатам не дозволялось входить в города, за которые воевали и которые они освобождали. Например, принимая самое непосредственное участие в освобождении Гомеля, Рогачева, многих других городов и до Белорусских земель, и после, нам не было позволено вступать в них как освободителям, обставляя это либо отводом на другие участки боевых действий, либо даже выводом из боя. Также и в городе Брест, и в самой крепости после их освобождения нам не довелось побывать. Правда, в этом случае еще и потому, что на момент освобождения Бреста мы оказались значительно западнее его. А узнать малоизвестные подробности защиты и освобождения Бреста и его героической крепости, увидеть самого стойкого ее защитника-героя Гаврилова Петра Михайловича довелось мне так далеко от белорусского Бреста, в старинной русской Костроме.
А увидеть саму героическую крепость мне удалось только через 60 лет на юбилейных празднованиях освобождения Бреста в 2004 году. С тех пор мы постоянно поддерживаем контакты, и я дарю музею «Брестская крепость-герой» каждую из выходящих в свет моих книг.
Однако в Костроме во время службы в ВДВ мне посчастливилось встретить и человека, тогда еще совсем не мировую знаменитость, а просто симпатичного, обаятельного и очень авторитетного преподавателя местного пединститута, только что окончившего аспирантуру и защитившего кандидатскую диссертацию в Москве. Это был высокий молодой человек лет 25 или чуть больше, «очкарик», стеснявшийся фотографироваться в очках, стройный, с высоким лбом и густой шевелюрой. Его глаза с легким прищуром как бы внимательно вглядывались во все, на что он направлял свой взгляд, словно изучая даже лицо собеседника. Молодой человек в своей поразительно легкой общительности как-то необычно сочетал спокойствие и серьезность с открытой, обезоруживающей улыбчивостью. Им оказался