На площадке приземления, как всегда, дежурила санитарная машина и достаточное количество людей, вовремя откопали его и вызволили из трясины. Лечили его два месяца, за лечением наблюдал сам командующий генерал Маргелов, навещал его в госпитале и просил остаться в ВДВ. Не сразу согласился подполковник, но настойчивость и такт командующего дали результат. Когда офицер выписался из госпиталя и функции суставов стали нормализоваться, генерал поручил начальнику парашютно-десантной службы корпуса полковнику Белоцерковскому понемногу готовить его к прыжкам.
Офицер потом рассказывал, как трудно было ему и физически, и психологически преодолевать множество возникающих барьеров, но со временем он справился со всеми «барьерами», и в день, когда я совершал свой ПЕРВЫЙ прыжок, он делал уже 3-й «новый» прыжок, а по общему счету, кажется, 70-й! Полковник Белоцерковский, мастер парашютного спорта международного класса, сам в прошлом имевший серьезные «парашютно-прыжковые» травмы, часто брал его на свои встречи с «новичками» и занятия в качестве «живого экспоната».
Другой случай произошел в батальоне связи корпуса. Прыжки тогда совершали и офицеры штаба корпуса, и личный состав корпусных частей, как обычно на территории 114-й воздушно-десантной дивизии нашего корпуса, недалеко от Полоцка, в Боровухе-Первой. Зима тогда была очень снежной. Во время групповых прыжков не полностью раскрылся парашют у одного солдата, и он «врезался» между строп другого десантника, который, не растерявшись, ухватил товарища руками. Но и его парашют стал гаснуть. Открывать запасный он не мог, руки были заняты, да и было поздно, земля близко. И таким вот «тандемом» они оба на большой скорости врезались вскользь в толстый слой снега на склоне большого оврага и оказались на его дне под солидным снежным покровом.
Не сразу их освободили из снежного плена, но нашли обоих живыми, с переломами рук и ног. Обо всех таких нестандартных случаях во время прыжков всегда немедленно докладывали непосредственно командующему Маргелову. Уже на другой день Василий Филиппович был в госпитале с подарками, поздравлял обоих с чудесным спасением, сообщил, что представляет к правительственной награде спасителя, и, конечно же, высказал желание видеть их обоих успешно продолжающими службу в десантных войсках после выздоровления. По окончании срочной службы он будет рад зачислить их на сверхсрочную, обеспечить обоим дальнейшее совершенствование парашютной подготовки в школе сержантов и работу инструкторами, а если будет желание — перейти в спортивную команду парашютистов.
«Спаситель» сказал, что, если полностью поправится, согласен, а «спасенный» наотрез отказался от всех предложений генерала. И сколько еще раз приезжал специально к нему генерал — солдат не изменил своего решения. Таково было потрясение человека случившимся, что он не мог даже видеть парашют, не говоря уже о чем-то большем связанном с этим. По излечении этого солдата по его просьбе перевели из десантных войск дослуживать в пехоту. А «спаситель» оказался с более крепкими нервами и, полагаю, стал не только хорошим инструктором, а может, и мастером парашютного спорта. О подобных случаях приходилось слышать не один раз.
Мой знакомый десантник, правда более позднего периода службы в ВДВ, полковник Сильченко Анатолий Андреевич рассказывал, что свою офицерскую службу он начал именно в Боровухинском гарнизоне. Тогда уже был расформирован и штаб 8-го ВДК, а из 114-й гвардейской воздушно-десантной дивизии остался полк, в котором служили еще офицеры, помнившие те парашютные происшествия.
В каждой ленинской комнате, рассказывал Анатолий Андреевич, еще не один год были красочные типографские плакаты с описанием подвига солдата Сидоренко, который спас своего сослуживца, рядового Литовко. Десантник, спасший своего товарища, был награжден медалью «За отвагу» и представлял ВДВ делегатом на съезде комсомола.
В Боровухе в то время, когда там «стартовал» на офицерский марафон полковник Сильченко, было много офицеров запаса, оставшихся на жительство там, уволенных после расформирования штаба 8-го корпуса и управления 114-й гвардейской воздушно-десантной. Почти все они жалели, что не удалось дослужить и получить пенсию. А все это случилось в период «хрущевского» сокращения вооруженных сил на одну треть, получившего в армии название «Каждый третий — выходи!».
То время было словно пропитано хрущевскими реформами не только в Вооруженных Силах. Он утратил понимание народных нужд, возобновились гонения на церковь. Этот реформаторский зуд Хрущева окрестили впоследствии «субъективизмом» и «волюнтаризмом». Именно Хрущеву принадлежит пальма первенства в возрождении солженицынского охаивания всего советского, многие искажения программ социалистического строительства, рецидивы культа личности происходили именно в период так называемой «хрущевской оттепели». Помнится расхожая в то время фраза, принадлежавшая Михаилу Шолохову: «Культ личности был, но была и личность», фольклор в то время эту фразу продолжал: «Никита же — не личность!»
В 1958 году Хрущев начал проводить политику, направленную против личных подсобных хозяйств. В 1959 году жителям городов и рабочих поселков было запрещено держать в личном пользовании скот. У колхозников личный скот выкупался государством. Начался массовый забой личного скота. Эта политика привела к сокращению поголовья скота и птицы, ухудшила положение крестьян.
Помню и возмущавшие всех хрущевские налоги на фруктовые деревья «косточковые» и «семечковые», которые заставляли вырубать индивидуальные сады. Вот строки из письма того времени: «Хрущев начал планомерно уничтожать страну. Причем повсеместно, и в науке, и в сельском хозяйстве. Даже налог на фруктовые деревья и на скотину и птиц в личном хозяйстве ввел. Люди, плача, пилили в своих садиках деревья и резали скотину и птиц. Только кур не тронул. А насчет искусства — как на Арбате в Москве картины бульдозерами давили по его приказу. Великолепную коллекцию зерновых Вавилова уничтожил. Селекцию, создававшуюся десятками лет!»
Жившие в то время наверняка помнят кукурузный хлеб и даже хлеб с горохом, не от продовольственного же изобилия вошедших в обиход. В 1960-х положение в сельском хозяйстве усугубилось разделением каждого обкома, райкома партии на промышленный и сельский, были ликвидированы МТС, созданы не оправдавшие себя «совнархозы». Стремление Никиты проявить себя знатоком всего привело к тому, что волюнтаристски, по-хрущевски проталкивалась даже радикальная реформа орфографии, больше надуманная, чем основанная на научных исследованиях. Дошло до такой стадии, что он, «грамотей», замахнулся даже на «улучшение» русского языка. Хорошо помню, когда в конце лета 1959 или 1960 года все центральные газеты вышли с его «Памятной запиской», в которой он предлагал говорить и писать вместо «отцов, огурцов» — отцей, огурцей, а вместо «иду в пальто» — иду в пальте или без пальта, и много еще других «хрущевизмов».
Говорили тогда, что только министр культуры Екатерина Фурцева, имевшая еще какое-то влияние на Никиту Хрущева, убедила его не позориться. Может, тогда и изъяли из всех архивов и эту «памятную записку» и все упоминания об этом «новаторстве» хрущевском, что сегодня даже в интернете на них нет ссылок. А вот от реформ в армии некому было удержать «неистового реформатора».
Отношения Хрущева и армии никогда не были особенно хорошими. На них лежала тень громадного сокращения вооруженных сил страны в течение 1955–1958 гг. в три этапа на 2 миллиона 140 тысяч военнослужащих. Это больно било по судьбам офицерского корпуса. Прослужившие много лет офицеры выбрасывались в гражданскую жизнь зачастую без профессии, без пенсии, даже без возможности найти себе работу. Открыто осуждалось и само сокращение армии, и то, как оно происходило. Вот одно из самых типичных офицерских писем того смутного времени: «Наша дивизия расформируется. Из полка (пока по слухам) останется всего 5 человек, то есть почти все будут уволены в запас… Ты бы посмотрела, как у нас демобилизуются офицеры, у которых по 2–3 детей: ни одежды, ни денег, ничего нет, и увольняют без пенсии, не хватает полутора-двух лет. Настроение у всех ужасно. Сейчас просто повальная демобилизация. К чему бы это?»
Из армии уходили массами под разными предлогами и молодые офицеры, недавние выпускники училищ, боявшиеся связывать свою судьбу с непредсказуемой армией, газеты радостно печатали репортажи о том, как бензорезами уничтожают новейшую авиационную технику и военные корабли. В армии падала дисциплина.
Казалось бы, в наше время, на втором десятке лет XXI века, руководство страны и армии должны были учесть тот недобрый опыт, сделать положительные выводы и подобного не повторять. Но прошло время, и современная «модернизация» вооруженных сил, придание армии «нового облика» — это то, что по-русски называется «наступать на те же грабли», но с более трагическими последствиями. Не задавались ли во время сердюковского руководства военным ведомством подобные вопросы: «К чему бы это?»
Ныне, когда недобитые бандеровцы пытаются возродить былой, даже «усовершенствованный» фашизм у наших границ, может, и стало понятным, к чему. Всему миру, а не только бандеровцам и их вдохновителям стало ясно, что бывший министр обороны России Сердюков настолько ослабил обороноспособность страны, что можно уже открыто угрожать России «парадом бандеровцев» не только в Севастополе, но и в Москве, пока Шойгу не восстановил российскую армию на нужном уровне.
Можно представить, как нелегко было командующему ВДВ генералу Маргелову в тех хрущевских шорах не только отстоять свое детище, свой воздушный десант, но и укреплять, развивать «Войска Дяди Васи». И главным в его характере была забота о людях, о подчиненных. Как когда-то на фронте командарм Горбатов, его знаменитый предшественник в ВДВ, делал все возможное, чтобы уберечь штрафных офицеров и заслуженно возвращать их в офицерский корпус Красной Армии, так и теперь Маргелов очень дорожил своим «золотым фондом», стремился и без войны беречь его, взращивать, создавать, учитывая специфику службы в «десанте». Такая вот забота командующего о своих «Войсках Дяди Васи», в которых он, генерал Василий Маргелов, по праву считался и остается «десантником № 1».