«21.02.1945 г. г. Зельхов…, находящийся под следствием на гауптвахте боец-переменник Федоренко Василий Федорович при попытке бежать, взломал крышу помещения и, несмотря наряд предупреждений часового, начал ломать дверь. Часовой боец-переменник Корявченко после предупредительных, третьим выстрелом ранил Федоренко в руку. Он отправлен в госпиталь на излечение. Внеочередное донесение № 0127 отправлено Нач. Отд. кадров 1БФ 4.03.45».
Короткие артналеты продолжались всю ночь, и всю ночь мы ожидали контратаки, на которую немец решился только с рассветом. Пехота, наступающая за танками, которых было штук пять, выбежала из-за них и пошла вперед. Это и был момент, которого «ждала» та ракета. Сразу ожили все наши пулеметы, и ручные, и станковые. Прямо на наших глазах цепи наступающих фрицев стали редеть. По приближавшимся танкам, «пантерам» и «тиграм», из пулеметов и ПТР огонь велся в основном по смотровым щелям. И вот, когда водитель вырвавшегося вперед немецкого танка, видимо потеряв ориентировку из-за попадания пуль в смотровые щели, подставил борт своей машины под выстрелы бронебойщиков, эта «пантера» была подбита и загорелась. Фашисты стали выскакивать, тогда старший лейтенант Сергеев, крикнув своему заместителю, высокому, крепкому, единственному в этом наборе штрафников бородачу со знаменитой фамилией Пушкин: «Прикрой!» — выскочил с пистолетом и бросился к этой группе. Не знаю, как он отличил офицера в группе вроде бы одинаково одетых немецких танкистов, однако, сделав несколько пистолетных выстрелов в бывших рядом гитлеровцев, подскочил к этому немцу, сбил его с ног, прижал к земле и держал так, пока к ним не подбежали наши.
В наступившем переломе, когда остальные танки, пытаясь развернуться, подставили борта, и еще один из них оказался подбитым, оставшиеся повернули назад, капитан подал сигнал на продолжение атаки. Немецкие танки покидали поле боя значительно быстрее, чем шли на нас. Жаль, не удалось бронебойщикам подбить хотя бы один из улепетывающих «тигров». Поднявшиеся штрафники с особой яростью добивали не успевшую убежать фрицевскую пехоту. А Жора Сергеев и подбежавшие к нему бойцы подняли и разоружили немца, оказавшегося Гауптманом, командиром танкового батальона. Ценный трофей добыл Сергеев! Пленного вскоре отправили в штаб батальона под конвоем бронебойщиков, подбивших танки и заслуживших тем самым награды и досрочное освобождение. И это была последняя серьезная на этом фланге попытка фашистов вернуть утраченные позиции. Больше они на это не решались.
А мы, развивая успех, преследовали отступающих еще километра два, захватили позиции их второго эшелона обороны близ города Сероцк и на этом остановились. Несколько менее значительных вылазок фрицев, видимо прощупывавших нашу стойкость и готовность дальше вести бои, мы отразили почти «по инерции», на том уровне напряжения, которое возникло в начале атаки. Через два дня нашу роту сменил стрелковый батальон, командир которого, майор, уж очень дотошно выспрашивал нашего ротного о контингенте воинов роты и совсем немного — о противнике. Этот батальон дальше наступать не собирался. Как и раньше, сделали за них это мы.
Итак, за эти трое суток боевых действий задача, поставленная нашей роте, была выполнена быстро и, как оказалось, с небольшими для такого результата потерями. Эту часть плацдарма мы восстановили и даже углубили на 2–3 километра. Естественно, что вывод нас из боя и отвод в тыл был расценен штрафниками как признание командующим 65-й армией генералом Батовым смелости, геройства и мужества бывших офицеров, достойных того, чтобы без ранений быть прощенными, освобожденными, а может быть, и представленными к наградам, как это сделал в свое время другой командарм, генерал Горбатов. Рогачевское эхо легендарного командарма, да и Брестских освобождений без ранений по ходатайствам «Бати»-Осипова, докатилось до этих дней, и те решения считались мерилом справедливого отношения к штрафникам-офицерам.
Когда проходили знакомые каменные подвалы, теперь уже занятые каким-то штабом или тылами сменившей нас части, командир роты приказал сделать здесь маленький привал-перекур. Я и некоторые офицеры подошли к подбитым немецким танкам еще раз посмотреть на них вблизи. Меня удивило, что в некоторых местах была разрушена не броня, а откололось только бетонное ее усиление, довольно толстое. Подумалось, что иссякает у Гитлера хваленая крупповская сталь, если и здесь уже не настоящая, а «эрзац-броня».
Лейтенант Мирный Т. В.
Через много лет из технической военной литературы я узнал, что то был не простой бетон, а специальная цементообразная антимагнитная обмазка — циммерит, которая предохраняла броню от действия магнитных кумулятивных мин или гранат, которые из-за нее не удерживались на поверхности брони. Кроме того, эта довольно толстая обмазка намного уменьшала пробивную эффективность кумулятивных или подкалиберных бронебойных снарядов. Так что моя ирония насчет «крупповской стали» и эрзац-брони была, как теперь понимаю, следствием неведения.
Капитан наш снова построил роту, поблагодарил всех за образцовое выполнение боевой задачи. «А теперь споем?» — завершил он свое краткое выступление. Наш новый политработник, лейтенант Мирный с артиллерийскими эмблемами на погонах и знаком «Гвардия» на гимнастерке, оказался довольно «свойским» и как-то сразу пришелся всем по душе. Оказалось, что этот политрук обладает еще сильным и звонким голосом. С первого шага по команде «шагом марш!» (это считалось добрым знаком) он запел популярную тогда у артиллеристов песню Лейтенант Мирный Т. В. «Марш артиллеристов», текст которой начинался со слов:
Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой,
Идем мы в смертный бой за честь родной страны.
Пылают города, охваченные дымом,
Гремит в седых лесах суровый бог войны.
Всем и ныне известный припев, звучал тогда так:
Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовет Отчизна нас,
Из многих тысяч батарей
За слезы наших матерей,
За нашу Родину — огонь! Огонь!!
Как же вовремя, оказалось, подоспел этот лейтенант-артиллерист, и именно с этим «Маршем артиллеристов»! С каким воодушевлением, несмотря на еще не затихшую, но уже не рядом, а все более удаляющуюся трескотню автоматов и пулеметов, пели штрафники охрипшими голосами, всю дорогу, до самого КП батальона, как мне показалось вначале, даже совсем другую песню на мелодию того же марша! Штрафники, оказывается, уже давно переделали эту бодрящую дух песню на свой лад, переиначив слова. В конце этого, не столь уж долгого, пути она, эта песня, уже звучала стройно, даже помогая чеканить по-строевому шаг.
Я не записал тогда эти новые слова, не смог потом вспомнить весь новый текст, но вот припев и один из запевов, кажется, запомнил:
Узнай родная мать, узнай жена-подруга,
Узнайте все друзья, село и весь район,
Что крепко бьют врага, фашистского зверюгу,
Ваш верный сын страны, и смелый батальон!
И новый припев звучал совсем по-другому:
Бойцы штрафбата, Сталин дал приказ,
«Назад ни шагу!» — Родина зовет!
За слезы наших матерей,
За сыновей и дочерей,
Вперед! За Сталина!
За Родину! Вперед!!!
Этот вариант был популярным в батальоне и после тяжелых боев и больших потерь, которые предстояло нам позже пережить на этом Наревском плацдарме, и в период подготовки к Висло-Одерской операции, и передавался из «поколения в поколение» менявшихся штрафников.
Когда же наша рота, подтянувшаяся под эту удивительно бодрящую песню, дошла до штаба, капитан Матвиенко остановил строй у домика, где разместился комбат, и, подав, как положено по уставу, команду «смирно», пошел докладывать. Неожиданно долго тянулись минуты в ожидании выхода комбата Батурина. Вышел он невозмутимо-спокойный, за ним непривычно понуро шел наш ротный. Какое-то странное предчувствие охватило, наверное, каждого. Не подав команды «вольно» (а может, не заметив, что стояла рота не так уж «смирно», как положено), комбат закатил довольно длинную речь, пересыпанную казенными фразами и избитыми лозунгами. Смысл их заключался в том, что он, комбат, от имени Родины благодарит всех за выполнение боевой задачи. От командования 65-й армии и именем Родины он призывает всех послужить верой и правдой, не пожалеть и в дальнейшем сил своих на благо Отечества, выполнить новый приказ Отчизны ради грядущей победы… и т. д. Ропот разочарования прокатился по шеренгам. Бойцы зашевелились, хотя команды «вольно» так и не последовало. Почувствовав недовольство в строю, Батурин быстро завершил свою речь постановкой задачи от имени командарма Батова на расширение еще и части правого фланга плацдарма, которое, дескать, нам достанется так же легко Знал бы он, как «легко» (а может, и знал уже?) достанется нам эта новая задача…
К нашему строю добавилась еще небольшая группа штрафников, человек 5–6. Среди них я заметил выделяющегося ростом и телосложением человека, напоминавшего кого-то из давно виденных. Ну, просто навязчивое «дежавю»! Пополнение это было передано Феде Усманову, а дальнейший калейдоскоп событий не позволил заняться уточнением своего предположения. И только теперь, получив доступ к документам ЦАМО РФ по нашему ОШБ, у меня возникли почти бесспорные предположения, о которых чуть ниже. Понурые, вдруг вконец утратившие еще тлевшую надежду на высокую оценку их подвига, штрафники без аппетита и без обычных в это время шуток ужинали, и даже боевые сто граммов не подняли упавшего настроения.
Сразу же после ужина, без так необходимого, хотя бы на несколько часов, отдыха, нам предстояло преодолеть ускоренным маршем километров 15, чтобы еще до рассвета занять окопы в назначенном участке обороны на правом фланге плацдарма. Где шагом, где бегом, еще задолго до рассвета, взмыленные, как загнанные лошади, ввалились мы в окопы, которые занимали, как узнал я теперь из архивных документов, подразделения 44-й гвардейской стрелковой Краснознаменной Барвенковской дивизии генерал-майора Борисова. Мое видение отношения этого комдива к штрафникам я приведу в дальнейшем.