Вот мы и встретили новый, не сомневаясь, что уже победный, год! Операцию по освобождению Варшавы и всей остававшейся еще под фашистским игом Польши, как нам стало известно позднее, Ставка планировала начать 20 января 1945 года. Значительно раньше британский премьер Черчилль просил Сталина немедленно начать наступление со стороны Вислы, чтобы отвлечь туда возможно больше сил немцев и спасти войска союзников, терпящих поражение в Арденнах. Сталин пошел навстречу этой просьбе о помощи, и Ставка перенесла начало Висло-Одерской операции на 12 января. И буквально через несколько дней после встречи Нового года мы стали вдруг спешно сводить свои разрозненные подразделения в единые взводы той роты, которой было приказано командовать капитану Ивану Бельдюгову.
Командир роты Иван Бельдюгов
Это был небольшого роста офицер, крепкий, я бы даже сказал, кряжистый, широколицый и большелобый, выделявшийся среди многих своим невозмутимым, на первый взгляд, спокойствием. Однако он был способен неожиданно прорваться неудержимой резкостью, если будет выведен из состояния равновесия. В его роте срочно формировали взводы офицеры с уже солидным штрафбатовским боевым опытом: капитан Василий Качала, воюющий в штрафбате с самого Сталинграда, старший лейтенант Александр Шамшин, а также недавно прибывший в батальон тоже старший лейтенант Алексей Афонин. Всем пришелся по душе этот скромный, улыбчивый, казавшийся тоже очень молодым, офицер, но, как мы узнали потом — почти на целых четыре года старше меня и Шамшина. Афонин был высоким, широкоплечим и, как оказалось, дьявольски выносливым человеком. И чем труднее ему бывало, тем больше пробуждалось в нем упорства и иронии, поднимавших дух его бойцов. Пулеметный взвод формировал под присмотром Георгия Сергеева тоже недавно прибывший к нам младший лейтенант Сергей Писеев, небольшого роста блондин, по-моему, неспособный унывать.
Лейтенант Алексей Афонин
Когда я познакомился с Алексеем Афониным поближе, оказалось, что мы оба окончили одно и то же 2-е Владивостокское пехотное училище в Комсомольске-на-Амуре, лазали по одним сопкам, питались в одной курсантской столовой, охраняли в карауле одни и те же объекты. Правда, производство в лейтенанты у меня состоялось несколько раньше. Алеша тоже хорошо знал Дальний Восток, что нас как-то особенно сближало и даже роднило. После окончания училища, как и я, по первому разряду, то есть «на отлично», убыл в действующую армию на Центральный фронт. Тяжелое ранение в боях на Курской дуге привело его в новосибирский госпиталь. Длительное лечение, затем курсы командиров рот, а здесь всего только должность командира взвода в нашем 8-м отдельном штрафбате.
Я всегда не переставал удивляться, как это меня, тогда еще необстрелянного лейтенанта, взяли в штрафбат в 1943 году и даже назначили командиром взвода разведки штрафников. Понятно, что в офицерский штрафбат на командные должности полагалось направлять боевых, наиболее опытных офицеров. Наверное, был я хотя и не единственным, но исключением, что часто возвращало меня к мыслям о причинах этой исключительности, заставляло связывать их с моим отцом и братом матери, осужденными тогда по известной 58-й. А вот Афонин, старше меня и по возрасту, и по стажу армейской службы, имеющий боевой опыт и ранение, окончивший курсы командиров рот, назначен был командиром стрелкового взвода. Мой друг Петя Загуменников тоже пришел в штрафбат на должность командира взвода штрафников, хотя на фронте не первый день, еще до штрафбата получил ранение, будучи командиром роты.
Сейчас было не до рассуждений, у нас совсем немного времени оставалось для боевого расчета и сколачивания подразделений (вот когда всем стали понятны минусы метода «дробного» их формирования). Уже 11 января рота в полном составе пешим порядком ушла на Магнушевский плацдарм, захваченный еще летом на западном берегу Вислы южнее Варшавы, и мы вошли в подчинение генерала Белова, в 61-ю армию. По уже хорошо поработавшему деревянному мосту, ночью, выдавшейся достаточно темной, рота перешла на плацдарм. Весь лед на Висле был будто изрыт каким-то странным плугом от берега до берега. Это были следы бомбежек и артобстрелов. 14-го января оттуда и пошла в наступление вместе с частями 61-й армии наша рота штрафников, включившись в Висло-Одерскую стратегическую наступательную операцию, начавшуюся двумя днями раньше.
Еще одна новая система, «батуринская»: заместителя Бельдюгову не назначили (как это был, например, Янин в роте Матвиенко), но мне было приказано идти с Бельдюговым резервным ротным, кем-то вроде дублера. По этой системе я официально не входил в состав воюющей роты, а со своим ординарцем и двумя связными обязан был находиться поблизости, чтобы в случае необходимости возглавить роту. Но это оказалось как неудобно, так и неестественно: ощущение твоей то ли ненужности, то ли некомпетентности. Уж лучше бы меня назначили с понижением, его заместителем или даже взводным, чем так вот, в неопределенной бесправной роли быть рядом и не вмешиваться в его дела, пока он не убит. На самом деле так не получалось. Кроме того, как-то неестественно, когда трем штрафникам, находящимся со мною, эти бои идут в зачет штрафного срока, а я вроде бы где-то витаю в безопасном эфемерном пространстве.
Вначале роте была поставлена задача захватить господствующую над прилегающей местностью высоту, с которой немцы подавляли огнем любые попытки продвижения наших подразделений. Мы оба с Бельдюговым пришли к единому решению: используя поросший кустарником ручей, уходивший в тыл к немцам и впадавший в недалеко протекавшую речку Пилица (запомнил название — схожее с моей фамилией), обойти эту злосчастную высоту и атаковать ее с тыла. Задачу эту Бельдюгов поручил взводному капитану Василию Качала. Тот успешно проделал незаметно для фрицев обход высоты и вскоре внезапно нагрянул на них с тыла.
Это был рывок, рассчитанный разве что на одну внезапность, и от его стремительности зависел исход атаки: либо наши бойцы полягут все на этом голом, промерзшем косогоре, либо возьмут эту проклятую высоту. Бой был яростным, и, воспользовавшись тем, что немцы перенесли огонь и все внимание туда, в свой тыл, Бельдюгов поднял роту в атаку с фронта. Высота была взята, и первым достиг ее подножия взвод под командованием Алеши Афонина при поддержке пулеметов Сережи Писеева. Нам удалось выйти к Пилице. Потери были, но не очень большие.
По моим книгам меня нашел внук одного штрафника, Андрей Антонович Изотов. Он прислал мне документы на бывшего майора-авиатора Терекова Николая Семеновича, из которых следует, что майор Тереков был тяжело ранен именно в этом бою, 14 января, во взводе старшего лейтенанта Афонина, а впоследствии умер от ран. Жаль, что сообщение Андрея Изотова я получил уже после того, как мой друг Алексей Афонин, последние годы которого проходили в Омске и с которым мы поддерживали не только эпистолярные контакты, в январе 2012 года уже покинул наш мир, и я не смог уточнить подробности, связанные с ранением бойца Терекова.
Уже многие годы спустя я узнал, что в августе 1914 года здесь, у реки Пилица воевал молодой драгун 5-й кавалерийской дивизии Константин Ксаверьевич Рокоссовский. «Ксаверьевич» — это его настоящее польское отчество, по-русски оно почти всегда звучало, да и писалось, «Савельевич». Позже он изменил его на «Константинович». За дерзкий подвиг во время разведки сил противника за рекой Пилица он был удостоен своей первой воинской награды — Георгиевского Креста. Жаль, в 1944 году мы этого не знали.
Драгун 5-й кавалерийской дивизии К. К. Рокоссовский
После захвата высоты наступление началось по всему фронту полка, с которым взаимодействовала рота штрафников. Вскоре вся 23-я стрелковая дивизия, в тесном соприкосновении с полками которой теперь действовала наша рота, приняла направление наступления на север, в сторону Варшавы. Уже к исходу 16 января мы овладели ж/д станцией Влохы, что на южной окраине какого-то пригорода Варшавы, столицы Польши. После этого роту вывели во второй эшелон, и войска с танками пошли дальше, на штурм Варшавы, которую освободили полностью 17 января. Обидно, конечно, было нам: до Варшавы дошли, но чести войти в нее с боями нам не предоставили. Наверное, считалось неправильным, чтобы именно штрафники освободили хотя бы какую-то часть польской столицы. Так и в белорусские города Гомель и Рогачев мы не входили, и Брест обошли. А теперь вот и в столицу первой западной страны, как считалось, в красивейший город Европы, так изувеченный немецкими завоевателями, нам не позволили войти как освободителям. Жаль, но каждый из нас этот факт понимал по-своему.
Мы были средством, обеспечивающим успех другим, наверное, этим все объяснялось. Но все-таки благодарность Верховного за освобождение Варшавы мы получили. И только 18 января нам, вошедшим в Варшаву вслед за частями 23-й дивизии 61-й армии, разрешили все-таки увидеть этот красавец-город. Первое впечатление — ужасные разрушения. Это и следы подавления фашистами неудавшегося восстания варшавян, и результаты намеренного подрыва лучших, красивейших зданий города. В глаза бросались надписи по-русски на стенах домов: «Проверено. Мин нет» или таблички «Разминировано».
А когда мы оказались на ведущей к центру города улице Маршалковской, заметили несколько групп саперов с собаками, продолжавших свою опасную по разминированию. Собаки эти тщательно вынюхивали заложенную фашистами взрывчатку Тогда я подумал, как же им трудно это делать, если весь город пропах пороховой и динамитной гарью. К моим знаниям о собаках-санитарах, о собаках-«камикадзе», бросающихся под танки с закрепленной на спинах взрывчаткой, прибавилось теперь еще и представление о верных помощниках наших доблестных саперов.
Надпись на стене дома в Варшаве
Здесь нас остановила группа военных, уже патрулирующих улицы, и не пустила дальше по этой, видимо некогда красивейшей, улице, теперь заваленной на многих участках обломками разрушенных зданий да сгоревшими фашистскими танками. Оказывается, там еще не выставили табличек «Разминировано». Свернули вправо и вскоре близ берега Вислы увидели сильно поврежденное здание, на фронтоне которого прочитали и перевели на русский слова: «Эмиссийный банк польский». И поскольку охраны не было, двери — настежь, решили войти. Боже, сколько и каких только денег в подвале мы там не увидели! И польские злотые в больших толстых пачках и россыпью, и еще не разрезанные листы с купюрами, отпечатанными только с одной стороны, и немецкие оккупационные рейхсмарки.