Вскоре была объявлена суточная готовность, и в ночь с 14 на 15 апреля, по боевому распоряжению штаба корпуса, рота со всем оружием, запасами патронов, гранат, сухого пайка, пешим порядком была выдвинута на берег Одера. Тогда состоялся:
ПРИКАЗ
по 8 ОШБ 1 Бел. Фронта
15 апреля 1945 года № 94 Действующая Армия
(По части строевой)
1. На 16 апреля 1945 года назначаю дежурным по части капитана Ражева.
2. Сформированную 3 стрелковую роту в составе 12 офицеров, 4 сержантов, 100 чел. бойцов-переменников и 9 лошадей, полагать убывшей в распоряжение командира 89 стр. корп. для выполнения боевых заданий. Помощнику по м/о исключить с котлового довольствия.
Командир 8 ОШБ подполковник (Батурин)
Начальник штаба майор (Киселев)[3]
Однако я прошу обратить внимание на некоторые тонкости этого документа. Во-первых, в день отправки роты на Одер дежурным по части назначен капитан Ражев, только что замененный в моей роте лейтенантом Киселевым. Это потом мы узнали, что истинной причиной замены Ражева была просьба его отца, полковника 5-й ударной армии, а не сомнения комбата в надежности терявшего иногда самообладание Георгия, имевшего уже не одно взыскание от комбата. Таким образом, Ражев, будучи дежурным по части, хоть временно вставал пусть на малую ступеньку, но над нами, идущими в «последний решительный» бой.
Во-вторых, в приказе не перечислены поименно 12 офицеров, уходящих на Одер, тем более что в составе моей, даже усиленной, роты такого количества офицеров быть не могло, их было всего восемь. Просто, наверное, Батурину либо нужно было включить в этот список им назначенных «дублерами» на случай замены выбывших, либо ему понадобится кого-то еще представить к наградам за форсирование Одера. Правда, это только мои предположения, но другого объяснения этому парадоксу у меня просто нет. А штрафники упомянуты рядом с лошадьми, и честно говоря, я не помню, чтобы этих представителей конского сословия было именно девять, хотя и походная кухня, и повозки с боеприпасами, а также с личными вещами переменников, конечно, были, но не более одной на взвод. И вообще непонятно, как эти девять коней могли бы форсировать Одер? Очевидно, часть их просто надо было списать за счет боевых потерь.
Вскоре к нам в село Штайнвер, куда мы перебрались два дня тому назад из Цартунга, прибыл майор из 397-й Сарненской Краснознаменной ордена Кутузова II степени стрелковой дивизии, входящей в состав 89-го стрелкового корпуса, в полосе которого нам предстояло действовать. Узнали мы, что небольшой группе от одного полка этой дивизии удалось уже «сплавать» на тот берег и провести элементарную разведку Группа вернулась почти без потерь, а командир этой группы, сержант, представлен к званию Героя Советского Союза.
Наши офицеры говорили: если выполним задачу и останемся живыми, будут и у нас свои Герои. Мы уже знали, что за форсирование таких крупных водных преград, как Днепр и Висла, многие сотни воинов были удостоены этого высокого звания, да и дошли слухи, что при захвате Кюстринского плацдарма на том же Одере Героями Советского Союза стал не один десяток солдат и офицеров. Сказали нам, что в ночь перед форсированием к берегу подвезут в достаточном количестве хорошо просмоленные лодки, специально изготовленные саперным батальоном, который сразу же после захвата плацдарма наведет переправу. Меня грызла совесть, что не умею плавать, но вроде никто и не собирается преодолевать Одер вплавь.
Весна уже набирала силу, ледоход этой зимой прошел еще в начале февраля, вода в реке была очень холодная, чуть выше +5 градусов. Да и другие данные об Одере не радовали. Глубина — до 10 метров обычно, а пока еще не закончилось весеннее половодье, и того больше. Ширина на нашем участке метров 200, скорость течения — больше полуметра в секунду. Определяя необходимую скорость движения лодок, мы шагами отмеряли эти 200 метров на суше и засекали время, чтобы определить снос лодок течением вниз и какое упреждение необходимо выбирать. Выходило, что метров на 100–150, но нас успокаивало то, что русло реки только километров через пять делится на два рукава.
Вел роту, пользуясь темнотой, представитель дивизии, капитан, предупредив о полной «световой» маскировке. Нельзя было ни курить, ни включить даже на самые короткие мгновения фонарики, которые на этот раз, в дополнение к тем, что были положены командирам взводов, выдали и всем командирам отделений, так как предполагалось, что все сигналы управления боем, особенно — при форсировании, будут подаваться не ракетами, как обычно, а огнями фонариков, имевших зеленые и красные светофильтры. Сигнальные ракеты тоже были с нами, но уже для того берега, где нам еще предстояло зацепиться.
Шли темпом, заданным этим шустрым, худеньким, юрким капитаном, заметно слышен был нестройный шум шагов почти полутораста человек, да глухой цокот копыт лошадки, везущей за собой походную кухню. Не было и обычных разговоров в строю — все были до предела сосредоточены. Еще не дошли до берега, когда перед нами оказалось строение вроде длинного сарая, и наш сопровождающий капитан красным фонариком подал сигнал «стой». Он попросил меня собрать командиров взводов и под прикрытием этого то ли сарая, то ли склада разрешил роте покурить, маскируясь, как принято было, «в рукав». Нас, командиров, повел он в ближайший окоп, где нас ожидали майор в накинутой на плечи шинели и с палочкой (видимо, после ранения), как оказалось, представитель штаба дивизии, и еще один майор, заметно ниже ростом.
Он мне назвался (фамилию его я не запомнил) как комбат 447-го полка «стрелкачей», как называли у нас стрелковые части и подразделения. Эти два майора объяснили, что в этой траншее сейчас нужно рассредоточить бойцов роты, а затем, оставив здесь тяжелое оружие, перенести из лощины, куда поведут проводники, за это длинное сооружение, лодки, на которых и будем, как выразился тот майор с палочкой, «брать Одер».
Лодок было из расчета одна на четверых. Когда я спросил, почему лодки заранее не подвезли сюда, он ответил: «Да продырявят же их снаряды, немцы часто бьют артиллерией по нашим ближайшим тылам». Это очень быстро подтвердили и сами немцы, предприняв короткий, но мощный артналет, как только рота заняла окопы. Хорошо, что успели, а то там, за сараем, не миновать бы нам потерь. «Теперь фрицы часа три будут молчать. Это время и нужно использовать для переноски лодок», — добавил майор. Дали на каждый взвод провожатых, и повели взводные своих бойцов за лодками. Часа через полтора-два лодки перенесли за этот длинный сарай. Но они оказались столь тяжелыми, что часть пришлось нести вшестером. За оставшимися послали несколько групп физически сильных штрафников.
Местный комбат сказал, что для меня у него припасена дюралевая лодка с веслами. На ней ходил в разведку их сержант и вернулся, она счастливая. Я попросил этого комбата помочь мне провести рекогносцировку берега — и своего, и немецкого, правого и левого. По ходам сообщения, а где они засыпаны свежими взрывами от недавнего артналета — в обход этих мест, ползком да по воронкам, пробрались мы в первую траншею, вырытую почти непосредственно на правом берегу, оказавшемся каким-то бугристым, местами пологим, местами возвышенным. Когда теперь вспоминаю Одер, в памяти всплывает «Переправа» Александра Твардовского. Она была написана еще по впечатлениям войны с финнами, это потом она вошла в «Теркина» отдельной главой, но мне кажется, тогда, перед Одером, ее слова самопроизвольно и тревожно возникали в голове:
Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Кому память, кому слава,
Кому темная вода…
При мысли о темной воде сразу бросилась в глаза возвышающаяся вдалеке слева над водой длинная и высокая металлическая ферма большого железнодорожного моста через Одер. Судя по карте, железная дорога вела в довольно крупный город Кенигсберг-на-Одере, повторяющий название больших Кенигсбергов в Баварии и Пруссии. Какая же бедная фантазия у немцев, подумал я, если городам своим не могут дать оригинальных имен.
Подумал, что, хорошо обработав артиллерией и авиацией немецкую оборону моста, можно было бы быстро преодолеть Одер «не намочив сапог» и захватить плацдарм. Комбат, словно угадав мои мысли, заметил: «Мост сильно заминирован». Значит, другого выхода нет, нам остается одно: форсировать эту последнюю перед Победой реку.
Изучив местность, разделив траншею по взводам, я тут же принял решение: взвод противотанковых ружей на реку не брать, пусть он во время нашего продвижения по воде отсюда, с этого берега, поддерживает нас огнем по немецким огневым точкам. Командир взвода ПТР Жора Кузьмин, видимо, втайне обрадовался такому ходу дела, хотя вида и не подал. Если и радовался он, то не столько за себя, сколько за взвод: ведь в него отбирали самых сильных и выносливых.
Такое же решение после некоторых раздумий я принял и относительно пулеметного взвода. Ведь его пулеметы системы «Максим», да и горюновские тоже, были достаточно тяжелыми, и едва ли наши «дредноуты» смогут выдержать на плаву и четырех человек, и пулеметы. Другой Жора, Сергеев, помолчав немного, спросил, кто же будет моим заместителем вместо него, и предложил взять с собой хотя бы два-три горюновских пулеметных расчета. И тихонько, почти шепотом добавил: «Хорошо ли ты взвесил свое решение? Не пожалеешь, что без пулеметов пойдешь?»
Мои предположения и расчеты, куда примерно мы должны высадиться, совпали с теми расчетами, которые провели в штабе дивизии, так как участок будущего плацдарма нам определили ниже по течению метров на сто пятьдесят. Исходя из этого, взводам пулеметному и ПТР определил позиции здесь, на правом берегу, напротив того места, где предполагалось захватить плацдарм. А поскольку Сергеева я оставлял на этом берегу, то своим заместителем на время форсирования назначил лейтенанта Чайку, старшего и авторитетного в роте.