Сергей оставил мне свой московский адрес, и в мой первый отпуск, в конце 1946 года, я с женой проездом на мою родину — Дальний Восток — впервые попали в столицу нашей Родины Москву. В первый раз увидели Красную площадь, Кремль, Мавзолей, но выбрали время навестить и заветный адрес по улице Кропоткина, 26, недалеко от остановленного во время войны строительства Дворца Советов.
Дома Сергея не застали — он где-то продолжал офицерскую службу в своей артиллерии под Москвой. Но встреча с его родными, которым он, оказывается, рассказал о нас, была сердечной и приятной. Тогда же на Ярославском вокзале увидел еще одного бывшего «переменника», уже уволенного из армии и работавшего там парикмахером. Встреча была сколь неожиданной, столько и приятной. Он всем объявил о наших общих фронтовых делах, не упоминая штрафбат, и обслужил меня «по первому разряду»!
Возвращаясь к тем майским дням под Берлином, скажу, что этому «предпобедному» пополнению не пришлось больше вступать в бой, однако, несмотря на это, по шесть-семь часов боевой подготовки ежедневно у них было. А судьба у них сложилась так, что, почти все они вскоре по случаю Победы были амнистированы.
2 мая пал Берлин! До окончательной Победы оставались считанные дни, а 4 мая Батурин с Казаковым добились разрешения совершить поездку небольшой группе офицеров в Берлин, к рейхстагу…
Глава 19Берлин, рейхстаг, ПОБЕДА!!!
Он молод, весел, горд… с винтовкою и мелом,
В Великой той войне оканчивая шаг,
На фоне серых стен на фото черно-белом
Автографом своим он преклонил рейхстаг.
За то что Батурин добился разрешения побывать в рейхстаге, во мне даже впервые зародилось что-то вроде уважения и признательности к комбату, несмотря на весь негатив, сформировавшийся во мне к нему В штурме Берлина мы непосредственно не участвовали, а только каким-то образом, пусть и совсем маленьким боевым «взносом», обеспечивали этот штурм ценою многих жизней. Как не вступали мы освободителями в Гомель, Рогачев, Брест и Варшаву, так и сейчас в Берлин въезжали, хотя и в еще горящий, но как простые любопытствующие.
По берлинским улицам ехали долго, петляя по ним из-за того, что во многих местах они были завалены обломками разрушенных домов, подбитыми танками и орудиями. Впечатление от этой столицы фашистского рейха осталось мрачное. И не только, а может, и даже не столько от разрушений и других следов войны, а от того, что большинство улиц какие-то скучно-прямые и столь же монотонно серые. Планировка города показалась по-немецки правильной, утомительно строгой.
Множество зданий хмурятся пустыми глазницами окон. Оттуда, где окна или редко уцелели, или их уже чем-то позатыкали, и там чувствуется жизнь, свешиваются белые простыни как большие флаги капитуляции. Многие двери снесены вместе с частью прилегающих стен, и дома щерятся, словно беззубые рты каких-то сверхдряхлых монстров. Уцелевшие стены домов однообразно грязные, мрачные какие-то, и не потому, что закопчены войной, просто весь город серый. Вот Варшава была тоже в руинах, но и через них видно, что это был город-красавец.
Изредка здесь появляются на улицах или редко из окон домов выглядывают люди, с первого взгляда тоже однообразные, одинаково потертые, что ли. В большинстве это женщины, глубокие старики и любопытная, как у всех народов, детвора. Кое-где попадаются и уцелевшие, но затаившиеся в подвалах разрушенных зданий старики — «фольксштурмовцы», или выловленные нашими солдатами-патрулями пацаны из «гитлерюгенда» с потерянными, а иногда и воинственными взглядами. А ведь они на краю гибели своего «тысячелетнего рейха» надеялись его отстоять. Многие из них сложили головы ради бредовых идей их бесноватого фюрера, а эти притаились, чтобы переждать, сменить свою, мышиного цвета, военную форму и затеряться в массе людей гражданских, и уже оттуда продолжать свой «Drang».
Знамя Победы над рейхстагом. Берлин, 1945 г. Река Шпрее
Подъехали к рейхстагу мы со стороны реки Шпрее и уперлись в обрушенные фермы моста через нее. Объезд искать поехал Батурин с Казаковым, а мы не стали ждать, карабкаясь по этим фермам, разрушенная часть которых почти посредине моста местами была погружена в воду, перебрались на другой берег прямо на площадь перед рейхстагом и подошли к нему. Как раз и машина Батурина подъехала.
Кое-где из выбитых больших окон этого мрачного здания еще вился дымок и тянуло гарью. И никакой величественности! Над разрушенным скелетом бывшего стеклянного купола реет красный флаг — наш, советский, флаг! Но это не просто флаг, это Знамя Победы! Широченная лестница главного входа и многочисленные колонны избиты, испещрены, словно оспинами, следами осколков и пуль.
Нашу небольшую группу встретил молодой лейтенант, с которым о чем-то переговорил комбат Батурин. Дав нам команду подождать, он и замполит Казаков ушли внутрь с этим офицером. Вскоре лейтенант вернулся и разрешил нам войти в зал. Там было не так много людей, как ожидалось, а наш комбат стоял невдалеке с, такого же небольшого роста, но, в отличие от кругленького Батурина, поджарым, даже худым, показавшимся костлявым, полковником, и тот, живо жестикулируя, что-то рассказывал. Как я потом узнал, этот полковник был командиром полка, штурмовавшего рейхстаг, и его солдаты водрузили над ним Знамя Победы, а теперь он назначен Первым советским военным комендантом немецкого рейхстага.
Причуды судьбы свели меня с ним уже более чем через 30 лет после этих дней, когда, будучи начальником военной кафедры института, я проводил военные сборы студентов в воинской части в украинском городе Черкассы. Там перед принятием студентами военной присяги мне порекомендовали пригласить на этот торжественный ритуал Героя Советского Союза, полковника в отставке Зинченко Федора Матвеевича. Меня познакомили с офицером в парадной форме, на мундире которого, кроме Звезды Героя, были семь орденов и множество медалей. Что-то уж очень знакомое показалось мне в чертах и жестах этого пожилого, но как-то по-особому молодцеватого полковника. Когда же он представился как командир полка, штурмовавшего рейхстаг в Берлине, я сразу узнал в нем того первого советского военного коменданта рейхстага. Мы подружились, и еще несколько лет мне доводилось встречаться с этим неординарным и интересным человеком, и каждому из нас было что вспомнить.
Первый советский военный комендант рейхстага, Герой Советского Союза, полковник в отставке Зинченко Ф. М. (слева), полковник Пыльцын А. В. (справа).1972 год, г. Черкассы, Украина
Узнал я от Федора Матвеевича, что он старше меня больше чем на 20 лет, и вовсе не украинец, а сибиряк из Томской области. А кто жил на Дальнем Востоке, знает, что там в ходу была поговорка: «Дальневосточники и сибиряки — почти земляки». Еще в 30-е годы окончил он Владивостокскую пехотную школу, чем еще «землячнее» стал. От нее пошло и мое 2-е Владивостокское пехотное училище, в котором уже в июле 1942 года мне довелось получить лейтенантское звание. Общих тем из прошлого для бесед у нас находилось немало.
Но главным был все-таки рейхстаг. Из первых уст узнал я, что полк, которым командовал Зинченко, первым пробился к рейхстагу, оборонявшемуся отборными частями СС и даже выброшенному на их усиление парашютному десанту, о котором ни в одном известном мне документе не упоминалось. Не только полк Зинченко штурмовал рейхстаг, но именно он первым ворвался в него. Именно его бойцам, Егорову и Кантарии, удалось из девяти знамен, учрежденных еще 22 апреля Военным советом 3-й ударной армии, в 14 часов 25 минут 30 апреля 1945 года выше всех, на куполе установить знамя под № 5, которое и было признано официально Знаменем Победы. А в 22.00 того же 30 апреля его, полковника Зинченко, и назначили, как он говорил, Первым Советским Военным Комендантом Рейхстага, подчеркивая, что каждое из этих слов он всегда пишет с заглавных букв.
Федор Матвеевич оказался не только общительным, приятным собеседником, но и просто оригинальным человеком. В свои более чем семь десятков лет он был очень подвижным, энергичным, я бы даже сказал, необычайно юрким, если это слово подходит к определению его подвижности. Наверное, эта его особенность характеризовалась и тем, что ежедневную утреннюю гимнастику, как он рассказывал, в любую погоду проводит в виде 20-минутной маршировки вокруг своего дома строевым шагом. Как утверждал Федор Матвеевич, если идти этим шагом «по парадному», да еще с полной отмашкой рук, то «все конечности и внутренности так заряжаются, как ни при каких других упражнениях». Жители их многоэтажного дома по улице Фрунзе в Черкассах, говорил он, вначале с удивлением покачивали головами, говоря о чудачествах «контуженного героя-фронтовика». Но через недельку-другую его последователей, марширующих вместе с ним, стало даже больше взвода.
Мы еще много лет не теряли связи друг с другом. Но время неумолимо, и Федор Матвеевич Зинченко, Герой Советского Союза, штурмовавший своим полком немецкий рейхстаг, Первый его Советский Военный Комендант, умер в октябре 1991 года. Он почти год не дожил до своего 90-летия, но, слава Богу, не успел узнать о том, что всего через полтора месяца, 8 декабря того же года, втайне от советских людей и вопреки их желаниям, «на троих сообразившие», подписали «Беловежское соглашение», положившее конец Советскому Союзу, и той страны, Героем которой он был, не стало. После событий на Украине 2013–2014 гг. было опасение, сохранилась ли мемориальная доска на доме, где он жил после войны.
Надписи на стенах рейхстага,
Где-то здесь затерт временем и автограф автора
А тогда, в мае сорок пятого, всего через два дня после водружения на купол рейхстага Знамени Победы бойцами полка Зинченко, мы вошли в его закопченные и частично разрушенные стены. Колонны и другие архитектурные детали были уже расписаны и краткими, и пространными автографами советских воинов. Эти надписи и росписи, и мелом, и обломками кирпичей, и обгоревшими головешками, были даже на высоте, доступной лишь гигантского роста человеку. Подтащили мы с Загуменниковым Петей (он накануне вернулся в батальон со своего «комендантского» места в немецком городке) к стене какие-то ящики обгорелые, забрался я на них, а он и Рита поддерживали меня с двух сторон, чтобы не свалился. И какой-то обугленной палкой вывел: