– Представления не имею, это нужно у Кузьмы спрашивать.
Пшемоцкий улыбнулся: за время пути бывший крестьянин, а ныне «вольнонаемный народный мститель», как окрестил его Денис Васильевич, проявил удивительный талант в снабжении маленького отряда съестными припасами. Природная склонность тому причиной или наследственный разбойных нюх, но в покинутых жителями деревнях и селах партизан всегда находил выпивку и закуску. Пусть не ахти какие разносолы, но сало в его заплечном мешке не переводилось, а позабытая спешащими хозяевами горилка отыскивалась, даже будучи закопанной в землю. Полезное в походе свойство, что ни говорите.
– Не буду отвлекать нашего кормильца от рыбалки, – решил пан Сигизмунд и поудобнее устроился у костра. – Думаю, что русский народ в неизбывной доброте своей не обойдет чаркой сирого польского шляхтича. Хотя… какого там, к чертям, польского!
– В каком смысле? – удивился Денис Васильевич.
– В прямом. – Пшемоцкий нервно дернул щекой. – Мой батюшка умер за полтора года до моего рождения… да… И ходили упорные слухи, что появлению на свет божий наследника славного рода поспособствовал некий униатский священник, холера ему в бок.
– А вы не пытались найти его и поговорить?
– Пытался. – Пан Сигизмунд горько вздохнул. – После того как мы стали подданными российской короны, отец Андрей принял православие и получил приход где-то на Волыни, а предполагаемая родня даже на порог не пускает. Скверные люди эти Достоевские.
– Кто, простите?
– Достоевские, – повторил Пшемоцкий. – Голодранцы, холера им в бок.
– Подождите-подождите… – Капитан-лейтенант глубоко задумался. – Сейчас вспомню… Нет, забыл! Хотя… Если не ошибаюсь, то это потомки бежавшего в Литву Василия Ртищева? Да, точно, так и есть!
– Предательское семя.
– Нет, вы неправы, Сигизмунд Каземирович. Литва тогда была вполне русским и православным государством, так что не стоит говорить о предательстве.
– Да?
– Совершенно верно. И вы, как я понял, являете собой пусть и побочную, но все же прямую ветвь старинного дворянского рода.
– Русского рода?
– Ну не китайского же?
Теперь уже пан Сигизмунд впал в задумчивость. На лице его явно читалась борьба, ведомая с самым серьезным противником – с самим собой. После длительного молчания он наконец-то принял решение, о коем сообщил во весь голос:
– Ненавижу поляков, пся крев! Представляете, Денис Васильевич, они почти тридцать лет прельщали мою православную душу ложными посулами, и лишь кровь истинного сына Отечества нашего… Кстати, а вы согласитесь стать моим крестным отцом?
«Рассмотрев прошение Красной гвардии старшего сержанта Сергея Андреевича Ртищева о восстановлении в дворянстве Российском, не находим к тому препятствий.
Сов. мин. Российской империи, 1808 года, января 5-го числа».
Резолюция рукой Его Императорского Величества:
«Не возражаю.
Павел».
«Дело в отношении шляхтича Гродненской губернии Сигизмунда Каземировича Пшемоцкого прекратить в связи с отсутствием оного в числе подданных Российской империи.
Министр В.Д. Платов М. И.
Министр Г.Б. Бенкендорф А. Х.».
– Ваше благородие, – вернувшийся с рыбалки Кузьма притащил десятка три крупных сорожек на кукане, но, несмотря на приличный улов, выглядел встревоженным, – Денис Васильевич, стрельба с северу слышна.
Новый Устав допускал в военное время называть офицеров по имени-отчеству, но партизан позволил себе такое в первый раз. Напугался неведомой опасности или, наоборот, становится полноценным солдатом? И какая еще, к черту, стрельба?
– Не слышу.
– И я тоже, – подтвердил Пшемоцкий. – Уж не пьян ли ты?
– Без командиров пить грешно и неприлично, – оскорбился Кузьма. – Да вы сами послушайте.
– Будешь мне тут сказки рассказывать, – проворчал Давыдов и жестом остановил собирающегося что-то сказать Пшемоцкого: – Подождите, Сигизмунд Каземирович…
Да, партизан оказался прав – откуда-то с севера доносилась частая ружейная стрельба. На самом пределе слышимости, потому неудивительно, что за разговором на нее попросту не обратили внимания. Бумкает где-то потихоньку… Может, это у лошадей животы пучит?
– Пропал обед. – Сигизмунд Каземирович, просивший больше никогда не называть его паном, посмотрел на рыбу, плюнул в костер и ударил кулаком о ладонь. – Надо спешить. Вдруг это кто-то из наших воюет?
– А мы сунемся и все планы порушим, – усмехнулся капитан-лейтенант. – Стоит ли мешать проведению операции?
– А мы не помешаем, ваше благородие, – вмешался Кузьма. – Выручим. Кулибинок-то совсем не слышно, только французы палят. У наших голос басовитый, а те как моськи лают.
– Точно говорю – на помощь спешить надо, – оживился бывший поляк. – А винтовок не слыхать, потому что патроны кончились.
– Тогда седлаем, – решил Давыдов. – Бей их в песи, круши в хузары!
– Точно! – Пшемоцкий покосился на командирского денщика и заржал во весь голос: – Покажем супостату кузькину матку бозку!
К месту побоища не успели совсем чуть-чуть. Или успели вовремя, если посмотреть на ситуацию с другой стороны: маленький отряд из трех человек вылетел на место разыгравшейся трагедии в самый последний момент, и Денис Васильевич с ходу стоптал конем солдата в синем мундире, попытавшегося поднять ружье. Немного приотставшему Пшемоцкому повезло больше, и сейчас он крутился в седле, схватившись одновременно с двумя французскими гусарами. Но Кузьма не одобрил развлечения Сигизмунда Каземировича и несколькими выстрелами лишил того соперников.
– Что творишь, мерзавец? – оставшийся без соперников Пшемоцкий зло оскалился и поднял коня на дыбы. – Да я тебя сейчас…
– А ну прекратить! – Давыдов погрозил бывшему шляхтичу кулаком, спешился и склонился над сбитым с ног французом. – Смотрите-ка, вроде бы живой.
– Добейте!
– Экий вы кровожадный, – усмехнулся капитан-лейтенант. – Что за манеры, Сигизмунд Каземирович?
В это время пленник открыл глаза и закашлялся. Струйка крови из уголка рта пробежала по многодневной щетине.
– Не жилец, сломанные ребра все унутрях проткнули, – заключил Кузьма и вернулся к увлекательному занятию, заключавшемуся в потрошении солдатских ранцев. – Может, и вправду добить? Не дело, когда христианская душа мучается.
– Не умничай! Воды ему дай.
– А разве можно?
– Ему уже все можно.
Петров немного поворчал, стараясь, чтобы командир этого не услышал, и протянул вместительную флягу. Судя по запаху, совсем не с водой. Но живительная влага помогла, и француз заговорил.
Его рассказ удивил Дениса Васильевича. Выяснилось, что ни партизаны, ни русская регулярная армия не являлись целью батальона наполеоновской гвардии. Наоборот, они атаковали своих собратьев по оружию, если так можно выразиться, с одной-единственной целью – добыть пропитание. Оголодавшие «старые ворчуны» положили глаз на гусарских лошадей, но справедливое требование пустить десяток-другой на жаркое встретило непонимание, результатом чего стала ожесточенная битва с печальным исходом для обеих противоборствующих сторон. Гвардейцы неплохо держались против кавалерии, разменивая жизнь на жизнь, а уцелевшие…
Тут француз прервал повествование и улыбнулся через силу:
– Я рад, что умираю от руки русского офицера, месье.
– Конские копыта не слишком-то похожи на мои руки, – возразил Давыдов.
– Знаю… Но вы же не откажете в милосердии?
Проявлять милосердие не пришлось, наполеоновский гвардеец умер сам во время сильного приступа кашля. Капитан-лейтенант закрыл покойнику глаза и окликнул денщика:
– Кузьма, похоронить нужно.
– Всех? – охнул партизан и обвел взглядом поле: – Да их тут тысячи три, ваше благородие.
– Нет, только этого.
– А зачем?
– Так нужно.
Если Кузьма и не удовлетворился столь кратким объяснением, то виду не подал. Начальство для того и создано умным, чтобы глупостями вырабатывать у подчиненных привычку к выполнению приказов беспрекословно, точно и в срок. А далее солдат уже действует, не рассуждая и не сомневаясь. Вроде бы такая метода называется тренировкой? Или дрессировкой, что очень похоже.
Пшемоцкий же в задумчивости ходил по полю боя, подмечая о многом говорящие мелочи. Не ахти какой богатый опыт, но все же он позволяет увидеть болезненную худобу мертвых солдат, торчащие ребра давно не знавших овса лошадей, рваные мундиры, стоптанные сапоги с дырявыми подошвами. Сердце бывшего поляка кольнуло чувством неведомой доселе жалости… Неужели у всех этих людей на роду было написано явиться сюда и умереть? За что такая страшная судьба? Чем ее прогневал вот тот гусар с юношеским пушком на изуродованном штыковым ударом лице?
– Привыкаете к масштабам? – Капитан-лейтенант подошел неслышно, и Пшемоцкий вздрогнул от внезапно прозвучавшего вопроса. – Наши налеты на обозы не имели такого размаха, а тут целое батальное полотно.
– Дико и страшно… – Сигизмунд Каземирович обернулся к Давыдову, ожидая от того если не поддержки, то хотя бы понимания.
– А меня сей вид радует.
– Труп врага всегда хорошо пахнет?
– Не нужно высоких слов и древних цитат. Римляне ничего не понимали в защите Отечества, являясь по сути своей агрессивным государством, и нюхали совсем другие трупы. Здесь более подходят слова князя Александра Невского.
– Может быть, – не стал спорить Пшемоцкий. – Но они же воевали друг с другом! Я не римлян имею в виду. Это трагическая ошибка!
– Скорее тут блестящая стратегия князя Кутузова. Нанесение потерь вражеской армии без соприкосновения с ней есть высшая мудрость полководца. Погодите, к зиме еще людоедство увидим. Так что рекомендую больше не пробовать трофейную колбасу, а то мало ли чего…
– Вы так спокойно об этом говорите?
– А почему я должен беспокоиться? И бросьте шляхетские привычки, Сигизмунд Каземирович, они русскому человеку не к лицу. Наша задача состоит вовсе не в победе над противником…