Из зеркала на меня смотрит невысокий, но крепкий человек средних лет. Белесая щетина на морде немного портит вид, но это дело поправимое. А так нет ни красноты в глазах, ни мешков под ними, ни общей опухлости. На здоровье, слава богу, жаловаться грех: печень не болит, в селезенке не колет, желудок не беспокоит, радикулит отсутствует. И даже, как недавно заметил, вздернутый нос начал выправляться и слегка увеличиваться в размерах. Если так дальше пойдет, придется перечеканивать монеты с моим профилем, иначе на улицах перестанут узнавать. Шучу, конечно…
Так, а где у меня зубная паста? Да-да, не привычный порошок, а полужидкая масса, состоящая из толченого мела, толики соды, меда, отвара лекарственных трав и какой-то дряни, не дающей всему этому засохнуть. Вкусно, между прочим! Только щетка тяжелая – мерзавцы-ювелиры решили, что государю императору невместно пользоваться костяной или деревянной, и сделали ее из золота. Щетина, правда, обыкновенная свиная.
Бритву этим вредителям не доверил – тульские оружейники на заказ отковали из обломка турецкого ятагана не хуже, чем сделали бы в Золингене. Кстати, а сейчас так кто-нибудь по металлу работает? Надо среди пленных поискать, а то Лопухина просила хороших и недорогих мастеров. Тут уж куда как дешево обойдется.
– Веди, Буденный, нас смелее в бой!
Во время бритья почему-то всегда напеваю этот марш. Поначалу цирюльники очень удивлялись. Сейчас удивляться некому – разогнал эту шайку-лейку, оставив трех парикмахеров для жены и дочерей. А уж с собственной щетиной справлюсь самостоятельно. Тем более не люблю, когда у горла орудует остро заточенной железякой совершенно посторонний человек. Кутузову бы доверился, но фельдмаршальской чести урон в скоблении императорской физиономии. Чай, не Европы, где чесальщики королевских пяток в фаворе. Мы скифы, да…
Ни одного пореза. Мастерство не пропьешь, однако! Кельнские воды идут на пень – чистого спирту на ладонь и растереть по лицу. Хорошо!
Наполеон явился злой как собака и сразу начал с претензий. С какой цепи сорвался, недомерок корсиканский?
– Ваше Величество, я намерен заявить протест!
– И против чего же вы намереваетесь протестовать, Ваше Величество?
– Мои подданные живут впроголодь, у них нет даже белого хлеба!
– Да? И кто в этом виноват?
– Я говорю о тех, кто в посольстве.
Ерунда какая-то. Какое мне дело до французских дипломатов? Или он подразумевает, что там вообще нечего есть? Сочувствую… Но все равно нужно уточнить.
Поворачиваюсь к Бенкендорфу:
– Александр Христофорович, вы можете прояснить ситуацию?
– У них просто кончились деньги, государь, а французское правительство не может прислать еще из-за военных действий.
– Вот видите, Ваше Величество, все и без моего участия выяснилось.
– Что именно?
– Их безденежье, – отвечаю Наполеону и сразу шепчу министру госбезопасности: – Не мог им в долг дать?
– Два раза давал, – так же шепчет Бенкендорф. – Но Гавриил Романович посчитал посольство территорией иностранного государства и так задрал пошлины…
– А чего они тогда в трактире не питаются?
– Пробовали, но там их бьют.
– Твои?
– Мои следят, чтоб не забили совсем.
Наполеон кашлянул, намекая на то, что в приличном обществе принято разговаривать вслух. Деликатный, но настырный тип. Ладно, выпросил…
– Вопросы снабжения будут решены сегодня же, Ваше Величество, в долг и без лихвы. А пока предлагаю обсудить финансовые условия нашего соглашения о прекращении военных действий. Господин Державин, вы готовы озвучить российскую точку зрения в цифрах?
Гавриил Романович не только готов, но и рвется сделать это. Удивительно, но поэт и государственный чиновник сочетаются в нем столь органично, что, глядя на одухотворенное лицо, можно твердо сказать: вот человек, способный поверить алгеброй гармонию. Или измерить? Да какая, в общем-то, разница! Пусть хоть доказательство теоремы Пифагора в стихах напишет.
Может быть, когда-нибудь и напишет, но пока двенадцать томов in folio заключали в себе банальную прозу, разбавленную скучными цифрами. И отдельно, на мелованной бумаге с тисненой золотом печатью Министерства финансов, итоговая сумма. Вот она как раз не показалась Бонапарту скучной.
– Два с половиной миллиарда франков? – Потрясенный французский император на всякий случай пересчитал ноли пальцем. – Это немыслимо!
Ага, а сам не меньше пяти в войнах заработал. Пополам – это честно.
– Рублей, а не франков, Ваше Величество, – обратил внимание Державин. – За время вашего отсутствия начали чеканить монету с пониженным содержанием золота. Так что, увы, только рублями.
– Кто? – прорычал Наполеон. Кажется, его перестала беспокоить сумма, но появилась другая забота – выяснить имя мерзавца, покусившегося на святое право монархов. Да, только император может урезать франк. – Кто это сделал?
Не подлить ли масла в огонь? В самом деле, почему бы нет?
– Мой дорогой друг, – я доверительно склонился к корсиканцу через стол. – Вы позволите так называть? Вот и хорошо… Уже месяц, как чеканкой французской монеты не занимается только ленивый.
В реальности все обстояло не так печально, как мы пытались изобразить. Да, герцог Бентинк привез с собой пару кораблей фальшивок, но массовое их производство находится под контролем Александра Христофоровича и еще не запущено на полную мощность. Так, шлепают потихоньку худосочные наполеондоры, но лишь для того, чтобы не потерять навык. Немного заработать – не грех. Не знаю, правда, как собирается из этого извлекать выгоду Гаврила Романыч, но, честно сказать, это не моя забота. Внакладе не останемся – знаю наверняка.
– Где и что подписывать? Я согласен!
Ошарашенный таким заявлением, Державин потерял дар речи, и если бы не помощь канцлера, молчание могло бы затянуться надолго. Мне тоже сказать нечего, готовился-то к ожесточенному сопротивлению по примеру вчерашнего вечера.
– Ваше Величество, зачем торопиться? – Ростопчин с ласковой улыбкой санитара, уверяющего буйного сумасшедшего, что смирительная рубашка тому очень к лицу, повторил вопрос: – Зачем торопиться?
– Франция в опасности!
– Согласен, но ваше недолгое присутствие поставит вашу же страну в более опасное положение.
– Почему недолгое?
– Без армии… Гибель императора ввергнет империю в хаос.
– Кто говорит о гибели?
Ростопчин пожал плечами:
– Все говорят. Давайте посмотрим правде в глаза: живым вы нужны только России.
Мог и не объяснять – корсиканец не дурак и сам все прекрасно понимает. Даже не удивлюсь, если он где-то глубоко внутри себя потешается над идиотами, для отъема денег разыгрывающими целое представление. Но в то же время Бонапарт знает, что без него эти деньги получить крайне трудно. Возможно, но трудно. И нет ли в его пафосном заявлении ответного спектакля? Мол, утром войска против англичан – вечером стулья… Тьфу, то есть возмещение расходов на войну. И шантажирует, гад.
– Да, Ваше Величество, – поддерживаю высказывание Ростопчина, – нам не нужны великие потрясения, нам нужна великая Франция.
Все равно смотрит с недоверием. И с ожиданием, конечно.
– И чтобы не было недомолвок, предлагаю рассмотреть прожект одного документа.
– Одного?
– Их несколько, но главный один. Прошу вас, Федор Васильевич, зачитайте.
Канцлер кивнул, обозначая почтительный поклон, и взял со стола тонкую красную папку:
– Мировой Имперский Кодекс, параграф первый…
Глава 21
– С боевым крещением, казак! – капитан-лейтенант Зубков хлопнул великого князя по плечу. – Вижу, в первый раз в деле был?
Командир «Забияки» немного не соразмерил силы, и Николай от одобрительного жеста чуть не упал на колени.
– Так точно, ваше благородие! – Возбуждение от только что закончившегося сражения еще не прошло, и цесаревич чуть ли не кричал: – Только так ни разу и не стрельнул! Это линейные корабли были, да?
– Они самые, – подтвердил Зубков. – А что не стрелял, так невелика беда – победа складывается не только из выстрелов. Зато ты два пожара погасил.
– Да какие там пожары, – отмахнулся Николай. – От ракетных хвостов чуть-чуть затлелось…
– На войне мелочей не бывает, друг мой.
Капитан-лейтенанту нравилось учить юного казака уму-разуму. Самое трудное – не подать виду, что знает его истинное происхождение, и не перейти на титулование. А в остальном это обычный смышленый мальчишка, в меру любопытный и без меры стремящийся к подвигам. И очень похож на оставшегося дома младшего брата. Ну, не совсем дома, Нижегородское Суворовское училище вряд ли можно считать таковым…
– Не бывает мелочей? – переспросил Николай.
– Конечно. А победа, кстати, куется в тылу. На военном корабле за тыл принимаем все, что не стреляет в неприятеля. Вот скажи, смогли бы мы потопить два линейных корабля без превосходства в скорости и независимости от ветра?
– Нет, наверное.
– Так оно и есть – без паровой машины стали бы мишенью. Пусть и пребольно кусающейся, но мишенью. Значит, будем считать кочегаров и механиков участвующими в бою? Как и пожарные расчеты?
– Пожалуй, да…
– Вот! И поверь мне, казак, на суше примерно то же самое. Крестьянин, вырастивший поросенка, и заводчик, укупоривший в банку тушеную свинину, тоже внесли определенный вклад. На голодный желудок много не навоюешь, значит, каждое зернышко, выросшее на полях, – выпущенная по врагу пуля.
Зубков неуклонно подводил цесаревича к мысли, обозначенной в личном письме императора Павла Петровича. И, кажется, кое-что получилось.
– То есть простой мужик тоже воюет, даже оставаясь дома?
– Народ является инструментом, с помощью которого монарх строит государство. Почему бы не содержать его в исправности? Мы каждый день чистим и смазываем оружие, не так ли?
– Так это оружие! Хотя… – На лице Николая отразилось понимание. – Богатый крестьянин всегда грамотен, многодетен, здоров… Идеальный рекрут!