тся.
– Знаешь, – продолжила Мария Федоровна, – ты никогда не задумывался о впечатлении, производимом тобой на Европу?
– Вот уж на что нас…
– Не смей грубо выражаться при ребенке, даже при спящем!
– Да, извини… На мнение Европы мне наплевать. Я прекрасно осознаю глупейшее положение своего прадеда, в погоне за так называемым признанием хлеставшего пиво в голландских рыгаловках и позволявшего снисходительно хлопать себя по плечу неотесанным ублюдкам в заляпанных дерьмом деревянных башмаках.
– Я просила…
– Еще раз извини. Так вот… если Европа хочет иметь свое мнение, то пусть прочитает его на остриях моих штыков, там крупными буквами написано. Пусть русский учат, пригодится.
– Печально.
– Что именно?
– Нельзя все проблемы решить одной грубой силой.
– Но большую их часть можно, верно?
– Хочешь, чтобы тебя боялись?
– Добро должно быть с кулаками. А лучше – с винтовкой и гранатой.
– Зря.
– Сможешь предложить что-то иное?
– Для тебя? Нет, – улыбнулась Мария Федоровна. – А я хочу дать миру сказку о России. Сказку о волшебной стране, где у каждой маленькой девочки есть шанс стать принцессой. Не родиться ею, а именно стать.
– Как Марта Скавронская?
– Дурак!
– Извини.
– Не извиню. Ты в этой сказке будешь добрым волшебником.
– Каким?
– Добрым. Это тебе в наказание.
– Ага, понятно. И подарю маленькой девочке хрустальные туфельки?
– Что за вздор? В них же ходить совершенно невозможно! Туфельки самые обычные.
– А где волшебство?
– Не будет никакого волшебства. Вот принц будет. И любовь будет, и свадьба. А добрые волшебники должны пить цимлянское, кричать «Горько!» и дожидаться внуков.
– Вот оно, значит, как…
– Именно так. – Императрица смотрит с вызовом. – Это тебе с женой повезло, а своим сыновьям я не желаю выбирать невест среди захудалых немецких побирушек!
Гитлер капут, блин… Мне нечего больше добавить…
Мы переночевали на какой-то почтовой станции, название которой тут же вылетело из головы, и наутро удивительно быстро поехали дальше. Дорога странным образом воздействует на женщин: отправившись из дома после утомительных и долгих сборов, они разом превращаются в решительных и целеустремленных особ, способных путешествовать почти без остановок, лишь бы поскорее вернуться к привычному уюту и комфорту.
Про вчерашний разговор не вспоминали, просто сидели и смотрели в разные стороны, пересчитывая полосатые верстовые столбы, а будущая принцесса Дашка тайком протащила в возок полную муфту заранее слепленных снежков и безнаказанно обстреливала старшего брата. Тот не отвечал, боясь засветить в лоб августейшим особам, но громко обещал дождаться весенней крапивы и уж тогда отплатить сестричке за все.
Юная фрейлина украдкой от строгой наставницы показывала язык и повторяла:
– Не отплатишь, не отплатишь!
– А вот увидим.
– И не увидим! Ты весной на войну уйдешь, там генералом станешь, а генералы крапиву не рвут. Им не положено!
– Дашенька, а с кем же он воевать будет? – удивилась императрица.
– С англичанами, – уверенно ответила девочка. – Мне Миша обещал живого английского принца привезти.
– Вот как? И что ты с ним будешь делать?
– Хлебом кормить. Маленькие такие кусочки хлеба буду ему в клетку бросать, а когда он издохнет, попрошу похоронить в саду.
– А зачем в саду?
– Чтобы сидеть около могилки и жалеть его.
– Добрая какая девочка, однако! – Это уже я вмешиваюсь в беседу. – Боюсь огорчить, но этой весной мы не станем воевать с Англией.
– Точно?
– Точнее не бывает.
Дашка тяжело вздохнула, бросила взгляд на брата и тихо-тихо прошептала:
– Значит, Мишка выпорет крапивой…
– Раз-два-три, раз-два-три… Плавнее движения, Елена Михайловна! – Генеральша Бибикова изобразила отчаянье, переходящее в панику. – Сколько можно повторять: во время танца вы кладете руку партнеру на плечо, а он поддерживает вас за талию.
– За что, простите?
– За талию! – И генеральша пальцем показала, где оная располагается.
– Срам.
– Нет, Елена Михайловна, срам – это отсутствие талии, но у вас-то она есть! И по нынешним временам не уметь танцевать – стыдно.
– Домна Алексеевна, зачем мне такое умение?
– Что вы такое говорите, голубушка? – всплеснула руками Бибикова. – А ну как на балу в Москве сам Наполеон пригласит?
– При муже-то? Да Александр Федорович ему…
– Я подразумевала тур вальса, а не что-то иное.
– Про что-то иное даже думать пусть не смеет, недомерок!
– Введете вы государство в конфузию, Елена Михайловна.
– Значит, так этому государству и надо. Чего удумали, мужних жен учить танцевать вальсы.
– А чему же еще?
– Как это чему? – Белякова остановилась посреди залы, заставив растерянно моргать партнера, престарелого генерала Бибикова. – Женщине в жизни много полезного нужно знать: хозяйство вести, пироги печь, варенье варить, из пистолетов стрелять, сабельный бой опять же…
– Что? – поразилась Домна Алексеевна.
– На саблях рубиться, – охотно пояснила Елена Михайловна. – В купеческом деле как бы не важнее арифметики.
– Ах, сударыня! – оживился генерал. – Я сразу почувствовал в вас родственную душу.
Генеральша мысленно застонала и закатила глаза. Если муж сейчас начнет рассказывать, как ходил на Крым под началом самого Миниха, об уроках танцев можно будет забыть. А ведь губернатор просил непременно выручить в столь деликатном деле.
– Порфиша, друг мой, ну к чему ты начинаешь?
– Молчать штафиркам! – Впервые в жизни Порфирий Петрович повысил голос не на врага, а на собственную жену. – Хорошему фехтовальщику раз плюнуть освоить эти ваши дурацкие танцульки, нужно только показать правильно.
– Каким образом?
– Сейчас увидишь. Гришка, где тебя черти носят? Подай сабли!
Гришкой оказался седой сморщенный старичок, хромающий на правую ногу, но еще сохранивший военную выправку. Начав когда-то службу денщиком у юного прапорщика, он так и прижился при командире, став доверенным слугой, управляющим и другом одновременно.
– Прикажете обычные, Ваше Превосходительство?
– Нет, давай те, что при Ставучанах с паши снял.
– Ого!
– Не ого, а бегом! И полотенца принеси – чую, жарко станет.
Где-то через половину часа изнывающий от неутоленного любопытства Григорий не выдержал и приник ухом к замочной скважине. Прихваченная прострелом спина возмущенно застонала, но смирилась под приказом извечной человеческой слабости, порой бывающей неодолимо сильной.
– Сударыня, я бы доверил вам командование левым флангом.
– Муж не пустит, Порфирий Петрович.
– И правильно сделает.
– Это почему же?
– В таком случае ему придется возглавить дивизию. Он же у вас по финансовой части при государе?
– Да за все берется. Александр Федорович у меня работящий. Недавно вот к персиянам по делу ездил… Детей по полгода не видит.
– Так вот это кто! Наслышан, весьма и весьма наслышан.
Голоса сменились звоном металла, и раздосадованный Григорий сердито засопел. Ну как тут что узнаешь?
– Нет-нет, сударыня! – Ага, это опять Бибиков. – Представьте, будто противник все время атакует слева, а вы, не разрывая дистанции, уходите вправо и одновременно пытаетесь достать его под ухо. Ух ты…
– Ой, простите, Порфирий Петрович.
– Пустое, Елена Михайловна, не переживайте. Но примите дружеский совет: при танце с Наполеоном постарайтесь сдержать руку, а не то зашибете коротышку напрочь. А теперь все повторим! Домна, голубушка, сядь к роялю. Раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…
Вечером отставной генерал с кряхтением укладывался в постель, а помогавший раздеться Григорий сочувственно вздыхал:
– Не в наши годы, Порфирий Петрович, так с саблями скакать. Мало не до смерти уходила проклятущая баба.
– Дурень ты, Гришка, – поморщился Бибиков и потер зашибленную шею. – Люди с оружием в руках бабами не бывают.
– Так не мужиком же ее называть?
– Зови вашей светлостью, не ошибешься.
– Так ведь это…
– Зови-зови, я тоже редко ошибаюсь.
– Чудны дела твои, Господи! – перекрестился Григорий. – А вообще, Ваше Превосходительство, как она на саблях-то?
– Ну, супротив нас с тобой и сейчас не устоит, да и с янычаром каким не дай бог встретиться, но пару разбойников на дороге положит не запыхавшись. Большего и не нужно.
– А я-то подумал…
– Не думай, дурак потому что! Чай, не людей на куски пластать учил, а вальсы вальсировать. С менуэтом долго провозились – скорости в нем нет, будто пудовыми булавами бьешься.
– Это точно.
Старики немного помолчали, вспоминая давние сражения, и Порфирий Петрович вдруг шлепнул себя ладонью по лбу:
– Совсем из головы вылетело… В Сергач людей послал?
– Так точно, и ответ ужо получен. Зачитать письмецо?
– Своими словами обскажи.
– Обещались быть всенепременно к масленой неделе.
– Не обманут?
– Сергачи-то? Они обманывать не умеют.
– Смотри у меня, Григорий! Кутузов лично просил посодействовать, как бы не осрамиться перед Михаилом Илларионовичем.
– Слово твердое, не подведем. А ведь высоконько взлетел наш-от подпоручик!
– По уму. Мишка завсегда головой славился.
– Нешто славнее вас, Ваше Превосходительство?
– Нашел с кем сравнивать. Против нас с тобой, Гриша, любой фельдмаршал сущим ребенком выглядит.
– А в чинах он, а не мы.
– Да разве в бабьи царствования военного человека за ум ценили? Сам знаешь, за что ценили. Да не прячь рожу-то, один раз не считается.
– Угу, – кивнул Григорий и на всякий случай повернул подаренный когда-то перстень камнем внутрь. – Нынче по уму чего не послужить.
– С Сергачами не опозоримся, глядишь, и позовет Павел Петрович обратно на службу.
– Точно?
– Точнее и быть не может.