Оттуда вышел динозавр. Ага, самый настоящий динозавр из исторических книжек. Или из просмотренного недавно голофильма какого-то дремучего года ХХ века – как там, бишь, он назывался, «Сад Юрского периода», что ли? Или «парк»?
Шкура рептилии была темно-зеленого цвета, покрытая бугристыми пластинами чешуйчатых наростов. Мощные задние лапы – три когтистых пальца впереди, четвертый направлен назад от пятки. Верхние – или передние? – лапы казались маленькими, но пальцы их были явно приспособлены для более тонких движений. Из оскаленной пасти непропорционально-большой по отношению к туловищу головы торчали саблевидные зубы, из-за которых постоянно выскакивал тонкий раздвоенный язык, облизывающий ноздри. Одна ноздря находилась слева под глазами, вторая, соответственно, – справа. И язык все время мелькал, будто плетка – вверх-влево-вправо, вверх-влево-вправо…
Но самыми страшными все же казались глаза. Взгляд рептилии пугал, будучи одновременно и равнодушно-безэмоциональным, и в то же время разумным. Вот только разумность эта была совершенно нечеловеческой… Единственным чувством, читаемым в глазах двуногого хищника, была холодная жажда еды. Да, именно так, именно «жажда еды». Ящер попросту хотел жрать…
Неожиданно рептилия засвистела. Издаваемый свист был на некой грани тишины и грохота. Казалось, его почти не слышно, но уши хотелось зажать, настолько сильно давил на них этот «неслышимый» свист. Некоторые и впрямь схватились за голову, зажав коленями выданные им штурмвинтовки. Однако первой отреагировала корова. Она повернула голову, замерев на несколько секунд, и неожиданно резко развернулась, помчавшись прочь от ящера. Хищник же рванулся следом с неожиданной для его туши скоростью. Буквально в несколько прыжков догнав несчастное животное, он прыгнул на него.
И в этот миг корова закричала.
Да, животные тоже умеют кричать, когда их убивают. Ящер легко пронзил ее кожу когтями. Он даже не стал использовать зубы, впиваясь в жертву наподобие земных хищников. Он просто вырывал оказавшимися неожиданно сильными передними лапами из бьющегося в конвульсиях животного куски плоти и жрал, жрал, торопливо запихивая в пасть окровавленное, живое мясо. А она продолжала кричать, обводя замершие трибуны невероятно страдающим, почти что человеческим взглядом.
– Да что он творит! – вскинулся Крупенников, хватаясь за кобуру, в которой последнее время носил приглянувшийся ему лазерный тридцатизарядный «N-Маузер-038». Впрочем, батареи в рукояти не было.
Харченко тоже вскочил, схватив комбата за локоть и усаживая обратно:
– Виталь! Жди!
А корова продолжала кричать, но все тише, тише.
Ящер же, не обращая внимания на вскочивших людей, продолжал торопливо есть, расплескивая вокруг себя горячую кровь. Свежая кровь… Ее часто называют парной. Потому как парит она на холодном воздухе. Но сейчас, к счастью для потомков, стоял вечный нодесский август. И они не видели этого красного пара, но чувствовали изнеженными носами красный запах. Запах крови. Сладкий. Мясной. Железистый. Запах еды и смерти. Смерти и еды…
Внезапно искромсанная корова вскинулась – и тут же опала на землю. И лишь ноги еще судорожно подергивались, когда ящер продолжал ковыряться в ее чреве.
И вдруг Финкельштейн бросил сквозь решетку заостренную металлическую полосу, нечто вроде грубо сработанного мачете полуметровой длины.
Ящер замер, покосившись на неожиданное движение. Постоял, оценивая ситуацию, потом резко подхватил нож и стал ковыряться во внутренностях растерзанного животного. Достал большую, сочащуюся алыми каплями, печень и начал жадно откусывать огромные куски, явно наслаждаясь процессом. Даже подернутые белесым глаза на забрызганной кровью морде чуть прикрылись от удовольствия.
На трибунах блевали. Не стесняясь ни товарищей, ни офицеров. Прямо под ноги.
Лаптев внезапно съязвил, странно искривив угол рта:
– Будет чем новобранцам заняться перед отбоем.
Впрочем, сам он, произнося фразу, был бледен, как мел. Да, война – это война. Или ты его – или он тебя. Всякое бывало. А тут? Рука сама тянулась к оружию. Пристрелить ящера – и дело с концом. Но сами же безоговорочно приняли план Яши. Значит, нужно ждать. Недаром же вчерашним приказом по батальону все офицеры сдали боеприпасы и энергоблоки своего оружия. Все, кроме двух, наиболее спокойных бойцов из бывших разведчиков. Те сейчас с равнодушием наблюдали за сценой убийства, стоя рядом с Финкельштейном. За их спинами величественно возвышался на свежевыкрашенной треноге поистине архидревний крупнокалиберный пулемет «ДШК» калибром 12,7 миллиметра. Страшная вещь для тех, кто понимает. Для тех, кто не понимает, впрочем, еще страшнее…
Ящер лениво отошел от останков коровы. Сделав несколько шагов в сторону центра поля, подвернул толстый хвост и уселся на траву, совершенно по-человечески вытянув нижние лапы. Рядом с собой воткнул в землю мачете. Раздвоенный язык продолжал скользить по кровавой слизи, покрывшей равнодушную морду.
– А ведь эта тварь и взаправду разумная, – хмыкнул Харченко, куда больше потрясенный использованием «крокодилом» орудия труда, нежели кровавой расправой над беззащитной коровой.
– Еще бы ему неразумным быть. Если с автоматом бегал… – хмыкнул Лаптев. – Смотри, как башкой вертит! А прыгнуть на нас даже не пытается, понимает, что из клетки ему не выбраться.
Крупенников же мрачно смотрел на решетку ворот в дальнем конце поля. Второй акт драмы? Именно оттуда, согласно задумке замполита, вышла корова. Психологический этюд, мать его. С другой стороны, должны ж они хоть что-то понять?! Сначала – неразумное животное, затем – человек. И не просто человек, не просто венец творения и прочее, и прочее… Женщина. Мать. Сосуд, дарующий жизнь…
Из решетчатых ворот и вправду вышла женщина. И с нею – двое детей, девочка и мальчик. Мальчик был постарше и повыше, примерно по грудь матери. А девочка – по пояс. Лица их были неуловимо знакомы. И Крупенникову, и Харченко, и даже Лаптеву. И, видимо, не только им.
Стадион опять замер.
Кто-то где-то застонал.
Рептилия вздрогнула, оглянулась. Тяжело приподнялась. И опять засвистела. Ящер был сыт, ему совершенно не хотелось жрать, но нечто заставляло его атаковать. Да, именно так – заставляло.
Женщина с детьми попятилась. Она попыталась спрятать детей за спину, но мальчик неожиданно шагнул вперед, сжимая кулачки.
Ящер на миг замер, склонив набок уродливую башку. И бросился. Медленнее, чем в первый раз, мешало набитое жратвой брюхо. Женщина упала, закрывая телом девочку. Мальчик же зажмурился и сделал вперед еще один шаг. Последний.
Когда ящеру оставалось всего с десяток метров, во всех коммуникаторах раздался спокойный голос старшего лейтенанта Якова Финкельштейна:
– Ну и чего спим? Кого ждем? ОГОНЬ!
И в тот же миг басовито заработал «ДШК», но очередь его пошла выше головы ящера, куда-то в пустые трибуны северной стороны стадиона, разнося пластиковые сиденья. Еще миг, и стрелки перевели б прицел, разметав его очередью тяжелых пуль, ныне разбрасывающих обломки пустых сидений и поручней. Но этого никто не заметил, потому что стадион внезапно взорвался огнем. Стреляли все. Даже офицеры постоянного состава, прекрасно знающие, что их магазины пусты, щелкали затворами.
Ящер не добежал до женщины с детьми нескольких шагов. Его буквально порвало в клочья. И противоположной трибуне досталось тоже. Хорошо, что оружие, согласно все тому же Яшиному плану, у потомков было только огнестрельное. Безо всякого плазменного или электромагнитного. Иначе полрайона разнесли б сгоряча…
– От лица командования объявляю всем благодарность за уничтожение противника! – вдруг прогрохотал голос Финкельштейна, как-то разом прекративший стрельбу.
– Внимание! Боевая тревога! Повзводно! Поротно! Построение на плацу! Форма номер пять! Полное снаряжение! Марш-бросок на место десанта ящеров в Новой Одессе! Бегом, вашу… мать!
Бежали все. Ни одного не осталось в казарме. Даже караульных с дневальными и тех не осталось. Даже добровольцы, что не могли сдать ни одного зачета по физической культуре, и те не отставали.
На бегу Крупенников, откинув забрало, догнал Финкельштейна и язвительно осведомился:
– А бабу с детьми куда дел, замполит?
– За кого вы меня принимаете, товарищ майор?! Муляж это был. Голограмма просто… – ухмыльнулся тот в ответ. – Никто ничего и не понял, правда?
– Что же ты, морда нерусская, про второй акт нам наврал?
– Так специально ж, тащ майор, – тяжело дыша, ответил замполит.
– Так понятно, что специально, но нам-то зачем?
– А вот чтобы и вы тоже почувствовали! – ухмыльнулся Яша. – Если и вы поверили, то уж местные-то наверняка… Так как спектакль?
– Спектакль-то хорош, режиссер буев! Станиславский, млин. Ну, а если б не получилось?
– Я рассчитал…
Крупенников только молча мотнул головой и немного отстал, чтобы проконтролировать роты корпуса.
Сибирский еврей Финкельштейн рассчитал не только мощь психологического воздействия, но и время прибытия корпуса на «дачу Ковалевского», как по старинке называлась эта местность. Разумеется, никаких дач в санитарной зоне Нодессы не было уже несколько веков. Зато имел место огромный лесопарк, зоны отдыха на побережье и Мемориал знаменитой четыреста одиннадцатой береговой батареи, оборонявшей город в немыслимо далеком сорок первом году ХХ столетия.
Корпус построился на краю глинистого, рыжего с зелеными пятнами растительности обрыва, круто спадающего к морю.
– Солдаты! – начал речь перед утиравшими пот добровольцами и офицерами старший лейтенант Яков Финкельштейн. – Солдаты! Вы сегодня сделали невозможное. ВЫ ПЕРЕЛОМИЛИ СЕБЯ, свой разум, свою душу! Вы спасли тех, кого мы, мужики, должны спасать всегда и везде. И не важно, кто перед вами – ящер или… Не важно. Важно не то, что впереди, а тот, кто за спиной. Здесь, на этих самых местах, давным-давно погибали ваши предки. Они погибали, чтобы родились вы. Это мужской долг. Это мужская судьба. Наши отцы спасают нас, а потом мы спасаем наших детей. Тем мы и живы! Тем мы и славны! Спасибо вам, мужики!