— Непременно! Такое ощущение, как будто в шнапсе выкупался. Помолодел на десять лет.
— Обращаю ваше внимание, господа, что русские, при всем их варварстве и повсеместной грязи, необычайно чистоплотны, — вещал фон Клеффель чуть позже, — если вы успели заметить, почти на каждом дворе в этой деревне имеется баня. Такого количества бань я не встречал ни в одной стране Европы, разве что в некоторых районах Польши. Я имею в виду, господа, что я во всей Франции, к примеру, не встречал такого количества бань, как в этой деревне.
Вечером они познакомились еще с одним потогонным русским изобретением — чаем из самовара. Но до этого был ужин. На полевую кухню добровольно отправились Бебе с Кинцелем, принесли ведро роскошной каши — рис, мясо, чернослив. И доппаек на неделю — килограмм сахару и по стограммовой плитке шоколаду, вывалили все на стол. Фрау Клаудиа сахару чрезвычайно обрадовалась, принялась что–то показывать руками, это можно было понять так, что сахара она очень давно не видела, а можно было и как–то иначе. Клавка от предложенного шоколаду долго отнекивалась, мотая головой, потом съела кусочек и поклонилась в пояс. Потом распрямилась и посмотрела на бабку. Та лишь слегка повела глазами, как девушка сразу принялась собирать грязные котелки, ложки, кружки, отнесла их в угол, к простенькому умывальнику. Утром, когда они встали, вся посуда была вымыта.
На несколько недель изба стала их домом — местом, куда они с радостью возвращались после тяжелого трудового дня.
— Кто–нибудь мечтал при призыве, чтобы его направили в строительную часть? — спросил при одном таком возвращении фон Клеффель.
Юрген намеревался ответить утвердительно, просто так, для поддержания разговора, но его опередил Зальм.
— Если бы мне предоставили право выбора, я бы выбрал именно строительную часть.
— Что ж, радуйтесь, ваша мечта сбылась.
— Я был глуп, герр подполковник.
Все эти недели они занимались строительством оборонительных сооружений. В томашовском лагере они отрабатывали лишь один прием — окапывание под огнем противника, перекопав весь огромный полигон. Здесь же они освоили фортификационное искусство во всем объеме, пространство было меньше, зато копали глубже.
— Надеюсь, к тому времени, когда мы займем место в этом блиндаже, здесь будет суше, — сказал Шпигель, стоя по щиколотку в воде на дне шестиметровой ямы.
— Не надейтесь, — сказал Вайнхольд, — здесь высокий уровень фунтовых вод.
Вайнхольд в этом понимал, на гражданке он занимался ландшафтным проектированием — обустройством парков.
— Копайте, копайте, Шпигель, — с натужной бодростью сказал фон Клеффель, его рукам и спине на этой работе доставалось больше всех, — лучше сидеть в воде, чем лежать в земле.
— Лишний накат над головой никогда не бывает лишним, — изрек Кинцель.
После сооружения блиндажей рытье траншей, ходов сообщения, мусорных ям, устройство пулеметных гнезд, гнезд наблюдателей и нужников казались уже детскими играми в песочнице. Заграждение из спиралей Бруно вызвался делать Вайнхольд, получилось очень живописно. Диц оказался довольно искусным плотником. Вообще–то он обижался, когда его называли плотником. «Я — резчик по дереву», — говорил он, опуская как ненужную деталь слово «подмастерье». Он и смастерил для блиндажей двери, столы, нары, лавки, вешалки для одежды. Зальм сделал в стенах ниши, которые вскоре заполнились книгами, у каждого в ранце было что–то для души — сборники стихов и песен, речи фюрера, армейские уставы. Стены за отсутствием гобеленов покрыли мешковиной, скрепленной поперечными рейками, выкрашенными белой краской, потолок оклеили прочной серой бумагой.
— Будет даже жаль, если такой славный блиндажик достанется кому–нибудь другому, — сказал Ули, оглядывая результаты их трудов.
— Рядовому Шпигелю не терпится испытать, выдержит ли сделанное им перекрытие прямое попадание 105–миллиметрового снаряда, — сказал фон Клеффель.
— Или стокилограммовой авиабомбы, — подхватил Кинцель.
— Только вместе с вами, — смеясь, ответил Ули. Когда строительная гонка немного спала, у них появилось больше времени и сил для других занятий.
Воодушевленный благодарностью за удачное размещение спиралей Бруно, Вайнхольд выступил с инициативой улучшить маскировку позиций посредством насаждения кустарников и деревьев. Оборот он завернул тот, что надо, потому что майор Фрике незамедлительно поддержал инициативу. Так позиции украсились елочками и небольшими, аккуратно подстриженными кустами, которые успели порадовать всех пышной свежей зеленью до того, как их состригли под корень осколки снарядов и автоматные очереди.
Красавчик пропадал в большом кирпичном сарае, в котором хранилась сельскохозяйственная техника — три трактора и небольшой грузовик тонны на полторы. Их не угнали только потому, что они были неисправны еще во время летнего наступления двухлетней давности. За это время местные жители сняли с них все, что можно было открутить или отломать. Красавчик, в котором вдруг проснулось уважение к чужой собственности, искренне возмущался этим.
— Варвары! На кой ляд им сдалась крышка коробки передач, если во всей округе нет и одного самодвижущегося устройства?
В конце концов ему удалось собрать один трактор из трех и запустить двигатель. Он выпросил у артиллеристов канистру солярки и, излучая счастье, впервые за несколько месяцев сел за руль. Он лихо обогнал стадо гусей на деревенской улице и с грохотом и треском подкатил к самым позициям, где фон Клеффель разглагольствовал перед группой недавно прибывшего пополнения — это было его излюбленным занятием в свободное время. Несколько солдат при звуках тракторных выхлопов упали ничком на землю.
— Сразу видно бывалых солдат, — одобрительно заметил фон Клеффель и пояснил стоявшим: — Русские двигатели стреляют точно как их пулеметы. У вас скоро появится возможность сравнить.
Брейтгаупт со Швабом, отдавая дань крестьянской натуре, заложили огород. От отсутствия свежих овощей страдали все. Мяса, крупы, маргарина, сахарина и шоколада было если не в избытке, то в самый раз, но витаминов не хватало, и по весне десны у многих кровоточили, особенно у городских, которые не знали, какие из первых зеленых побегов можно есть, а какие не стоит. Но выращивать зелень самим?.. Тем более в испытательном батальоне, который сегодня здесь, завтра — там.
Над огородниками подтрунивали все кому не лень. Они тупо отмалчивались, такие они были люди. Но однажды Брейтгаупт не стерпел и разразился речью, самой длинной за все время его службы в батальоне:
— Почему бесполезно? Мы окопы и блиндажи роем. Какая от них польза? Только землю поганим. Но роем. Вот а я сажаю. Вырастет, не нам, так другим польза будет. Вас послушать, деревьев не будет. Сегодня — здесь, — он обвел рукой вокруг, — завтра — там, — он воздел руку к небу, — зачем сажать? Дед яблони сажал, яблоки — я ел. Теперь я сажаю.
У всех челюсти отпали от удивления. Вайнхольд захлопал в ладоши. А двое, устыдившись, сами лопаты в руки взяли. Лаковски — потому что немало батрачил и был знаком с этим трудом, а Кинцель за любую работу готов был взяться, лишь бы добровольцем.
Юрген, вспомнив детские годы, тоже присоединился, но немного позже и в другом месте. Как–то раз фрау Клаудия рано поутру взяла лопату, отправилась в поле за деревней и принялась копать землю.
— Чего это старая ведьма там делает? — насторожился Курт Кнауф, он все никак не мог забыть случая в бане. — Давай сходим, посмотрим, — обратился он к сидевшему рядом Юргену.
Отчего же не сходить? Юргену хватило одного взгляда на изрытое кочковатое поле с лежащими на земле пучками сгнившей ботвы.
— Ein Kartoffelfläche,[14] — сказал он.
Фрау Клаудия метнула на него быстрый взгляд.
— А–а–а, — протянул Курт, — точно, — и пошел назад.
А Юрген остался. Ему в голову одна мысль пришла: а ну как Красавчик на своем тракторе поле вспашет, ему это только в радость, а старухе — помощь.
И он принялся изображать трактор, даже пробежался для пущей ясности по полю, издавая звуки, которые должны были имитировать работу двигателя, но больше походили на попердывание солдат после гороховой каши. Фрау Клаудия то в недоумении разводила руки, то вдруг заходилась смехом, так сквозь смех и проговорила:
— Да объясни ты человечьим языком! Как надысь. Ты же можешь. Как же я с вами намучилась! Никто по–русски не разумеет, и говорите, как бусурманы.
Из всего этого Юрген понял только то, что он опять где–то прокололся. Пока он соображал — где, язык сам выговорил:
— Трактором вспашем.
— Вот ведь можешь, когда захочешь! — удовлетворенно воскликнула фрау Клаудия. — А другие могут?
— Нет, — упавшим голосом сказал Юрген. Он вконец растерялся.
— Жаль.
— Вы им не говорите… — просительно начал Юрген.
— Как же я им скажу? — удивилась старуха.
— И со мной по–русски не заговаривайте.
— Не буду, коли не хочешь, — покорно, но с легкой обидой в голосе сказала старуха.
Она вновь принялась копать землю. Возможно, она не поняла, что сказал Юрген. Или не поверила. Где это видано — трактор на участке под картошку. Лопатой — оно привычней и надежней. Так и копала до обеда.
А Юрген между тем все устроил. Долго вышло, потому что инициатива снизу должна была по инстанциям до самого верху дойти, до майора Фрике. Тут главное было, как подать. Обер–лейтенанту Гиллебранду Юрген все подал под пропагандистским соусом, создание образа благородного завоевателя в глазах местного населения и все такое прочее, и не прогадал. Тут вмешался Брейтгаупт и чуть все не испортил. Он предложил засеять несколько соток для нужд батальона.
— Хорошо будет осенью своей картошкой полакомиться, — сказал он.
И был тут же обвинен в пораженческих настроениях.
— К осени мы должны разгромить основные силы Красной армии и вновь выйти к Волге! — патетически воскликнул Гиллебранд.
Знай он, что будет осенью, он скорее обвинил бы Брейтгаупта в шапкозакидательских настроениях.