«Неужто перебор? – насторожился Бокша. – Хреновато. Может, и струхнуть».
Однако Мадьяр думал о другом.
– Ты понимаешь, что теперь обратного пути вам нет? – скривившись лицом, произнес он. – Теперь вас уже не червонец ждет и даже не четвертак, а…
Он не договорил, обреченно взмахнув рукой, но и так было ясно, что именно он имел в виду. О подобном повороте разговора Андрей даже мечтать не мог. Теперь главное – не переборщить и не переиграть, можно и сорваться.
– Аврам, кореш ты мой ненаглядный! Ну вот скажи мне, как ты мог подумать, что мы вернемся в тот же Ужгород, упадем в ноженки тому же следаку и, вытирая свои собственные сопли, будем умолять его о милости царской? – На его лице как бы застыла кривая, вымученная ухмылка, и он как-то очень тихо произнес: – Обратной дороги для нас нет – это и стебанутой ибанушке понятно. Обратная дорога – это трибунал и расстрельный взвод.
Едва не подавившись куском сала при этих словах, Пуля покосился на своего пахана, словно умного совета требовал для столь уважаемых людей. Однако Мадьяр только осадил его жестким взглядом и, повернувшись лицом к Боцману, спросил:
– И что же думаете теперь делать? В Россию будете уходить?
– Зачем же в Россию? – пожал плечами Андрей. – Ни в России, ни на Украине нам сейчас делать нечего. Оперативки небось уже по всем управлениям НКВД разосланы. И стоит только засветиться самую малость…
Мадьяр не моргая смотрел на Боцмана.
– И… и что же?..
Андрей скользнул глазами по лицам сидевших напротив него разведчиков. Словно разрешения спрашивал на честный ответ.
– Спрашиваешь, куда думаем кости бросить? Да очень даже просто – в Европу будем уходить, через линию фронта, тем более что нам к этому не привыкать. Да и стволов хватит, чтобы в случае засады или прорыва могли бы дать бой на всю катушку.
– Но ведь там… в Европе…
– Ты хочешь сказать, что почти везде советские войска? – ухмыльнулся Бокша. – Только насчет этого ты сильно ошибаешься. Там еще есть и французская зона, и английская, и американская… Так что найдем доброго дядю, который смог бы нас пригреть.
Андрей замолчал, и в комнате застыла напряженная тишина. И Мадьяр, и Пуля осмысливали услышанное. Понимая важность момента, Шайтан, Писка и Боцман также молча закусывали уже заметно поостывшей картошкой с грибочками. Наконец Мадьяр оторвал от своей тарелки глаза, и теперь уже в них можно было прочесть явную заинтересованность услышанным.
– И когда думаете рвануть? Если, конечно, не секрет.
Не очень-то поспешая отвечать, Боцман пожал плечами.
– Пока что точно не знаю, но…
– Что, думаете что-нибудь замутить сначала? – насторожился Мадьяр.
– Ну-у-у… скажем, есть такая мыслишка.
Теперь уже Мадьяр почти буравил глазами лицо гостя, и его можно было понять. Своим авторитетом он добился уважаемого сана пахана, Мукачево, близлежащие хутора и села были как бы его вотчиной, которую окучивала подвластная ему бражка [64] , к появлению на его земле весьма активного колхоза, который уже заявил о себе громкими делами и членам которого уже нечего было терять, он был не готов…
Что и говорить, соседство было малоприятное, тем более что на ватагу Боцмана могут выйти красноперые, и тогда вся округа наполнится теми же красноперыми, ряжеными, злыднями и прочей уголовкой, которая начнет чесать против шёрстки мукачевскую братву, и тогда от этого чёса худо будет не только тем, кто в розыске, но и ему, пахану, мало не покажется.
В то же время Боцман был и оставался тем же Боцманом, которому он был обязан по жизни, и надо было искать приемлемое для них обоих решение.
Судя по той ухмылке, которая скользнула по лицу Боцмана, он догадался, о чем подумал мукачевский пахан, и он не ошибся.
– Если думаешь, что мы здесь надолго застрянем, не боись, – произнес Боцман. – Я же понимаю твое положение, и как только провернем одно дельце, тут же рванем через границу.
При этих словах Мадьяр покосился глазом на Пулю и невольно скривился. Боцман, который вырвал его когда-то из лап отрицалов-беспредельщиков, намекал ему на то, что личный покой мукачевского пахана дороже Мадьяру старой дружбы, и об этом уже завтра пойдет молва по всем округам и зонам. Надо было исправлять положение, и Мадьяр как бы в знак примирения потянулся рукой к бутылке.
– Я думал, что ты малёк получше обо мне думаешь, – с обидой в голосе произнес он. – И если потребуется моя помощь, помогу тебе, чем могу.
В знак благодарности и восстановления прежних отношений Боцман утвердительно кивнул головой.
– Помощь, думаю, понадобится. Не откажемся. Но только без лишних глаз.
– Как скажешь, – явно довольный тем, что смог отработать задним ходом, заверил гостей Мадьяр. И тут же: – По наколке работаете или нахрапом?
– Считай, что нахрапом, однако наколка была надежная. А пока что… не будем пока эту тему перетирать. Слишком серьезная, да и сглазить боюсь.
Хорошо зная Боцмана, Мадьяр более этой темы не касался и только спросил осторожно:
– В чем проявится моя помощь?
– В машине, – не вдаваясь в подробности, ответил Андрей. – Лучше, конечно, если это будет полуторка.
– А водила?
– У нас свой есть. Что касается твоей доли, то обсудим ее чуток позжей.
– О чем ты?.. – возмутился было хозяин дома, но Андрей остановил его рукой. – Послушай, Аврам, не надо одесского базара. А бумага и рыжевьё это так: или их нет, или они есть, но лишними они никогда не бывают.
– Хорошо, пусть будет так, – согласился с Боцманом Мадьяр. – Когда сможешь определиться окончательно?
– Думаю, буквально днями. Нам тоже не фартит засиживаться в лесу, того и гляди как бы войсковые части прочес не устроили. Да и хреновато там, откровенно говоря.
– В схронах осели?
– Ну а где же еще? Там и отлеживаемся.
– М-да, схроны – это, конечно, не пляж в Аркадии и не санаторий под Одессой. Кстати, как будем связь держать?
– Да очень даже просто, – пожал плечами Андрей. – Как только определимся относительно нашего дела, я сам к тебе на огонек загляну. Так что постарайся в ближайшие два-три дня не особо-то надолго отлучаться из дома.
…Когда уже была допита последняя бутылка водки, а на посошок пустили по кругу, как когда-то у таежного костерка на лесоповале, кружку с грамотно заваренным чифирком, явно расчувствовавшийся Бокша произнес негромко:
– Креста, надеюсь, помните?
– Господь с тобой! – вскинулся Мадьяр. – Неужто свою курносую нашел?
– Зачем же курносую? – обиделся за друга Боцман. – Сейчас он нас поджидает, а если бы знал, что тебя с Пулей встретим, то и сам бы в город приперся.
– Неужто и Крест с тобой?!
– А где же ему еще быть? Конечно, со мной! Кстати говоря, и остальная братва – весьма уважаемые люди.
ЗАПИСКА ПО «ВЧ»
«Срочно!
Абакумову, Смирнову.
Дешифрован очередной радиоперехват, адресованный «Михаю». Судя по нервозности текста, в силу каких-то причин у Вербовщика сжимаются временные рамки, и он требует ускорить подготовку группы сопровождения. Радиоперехват зафиксирован в 21.06, однако радист еще не проявил каких-либо действий относительно встречи с «запасным вариантом».
Ведем наблюдение. К работе приступила группа капитана Федина.
На связи с группой Боцмана ст. лейтенант Тукалин, «Часовщик». Из полученного донесения можно сделать вывод, что Боцман, использовав еще довоенные каналы уголовного мира, вышел на авторитетного вора по кличке Мадьяр (Аврам Адамович Салмаш), с которым он сблизился в «Сиблаге». Внедрение прошло успешно, и его можно было бы развивать по утвержденному плану, однако в силу того, что Вербовщик требует ускорения подготовки группы прикрытия, прошу разрешения на активизацию группы Боцмана с правом оружия.
Карпухин».
Перед тем как отправить эту записку в Москву, Карпухин еще и еще раз перечитал последнюю фразу, в которой он ясно давал понять и Абакумову, и Смирнову, что игра в «нечистые руки» закончилась, и если непосредственные руководители «Закарпатского гамбита» по-прежнему настроены взять Вербовщика живым и невредимым вместе с его «бесценным» грузом, Боцману и его группе надо разрешить действовать по своему усмотрению, то есть по уголовной логике тех бандитов, которых они из себя представляют. И в этом случае, возможно, оружие будет направлено против своих же людей. И выбора, как понимал генерал-майор Карпухин, у штрафников не было.
Глава 9
Получив от лейтенанта Новикова необходимые пояснения относительно Стефана Драги – его привычка помусолить перед сном на крыльце папироску, затем пройтись в сколоченную из досок уборную, что затерялась на дальнем конце лысого пока что огорода, и уже после этого, подтянув штаны и застегнув ширинку, накинуть деревянный засов на дверь добротно сложенной постройки, в которой семья Драги держала годовалую телку с коровой, двух поросят и бычка-двухлетка, радиста повела группа капитана Федина.
Вечерний «обход» Драги заканчивался у калитки невысокого плетня, и уже с чувством исполненного долга он неторопливо поднимался на крыльцо, по наработанной привычке окидывал прощупывающим взглядом разбегающуюся в два конца улицу, окна соседских домов и уходил в дом, плотно прикрыв за собой входную дверь. Ночами из дома никто не выходил, справляя малую нужду в старое ведро, содержимое которого ранним утром выплескивалось на огородные грядки, уже засеянные картошкой и кукурузой, которую в этих местах почему-то называли пшинкой.
Очередное явление радиста оперативникам службы наружного наблюдения НКВД СССР свершалось то в шесть, то в семь утра, видимо, в зависимости от того, как спалось в прошедшую ночь Стефану Драге и не снились ли ему кошмары.
Появившись в кальсонах и в исподней рубашке на крыльце, Драга закуривал уже прилипшую к его губам папироску и, сладко затянувшись, с папиросой в зубах шел в дальний конец огорода, в уборную. К этому времени в хлеву уже вовсю хозяйничала его мать, однако заслышав неторопливые шаги сына, на какой-то миг появлялась в дверном проеме и, бросив ему – «Щас снидать будем», вновь скрывалась в полутемном зеве хлева.