почти каллиграфическим почерком, к тому же мог сгодиться как переводчик, хотя я сам немецкий знал сравнительно неплохо».
И. Суман: «Мне в армии не повезло с командиром — редкая была сволочь. Невзлюбил меня страшно, прямо говорил: «Вы, молдаване, вино с детства пьете, поэтому все такие тупые». В войну ссориться с командиром — гиблое дело. А тут я еще после боя в сердцах возьми да и похвали вслух немцев за хороший пулемет. У нас, понимаешь, чтобы во время боя поменять у ручного пулемета раскаленный ствол, нужно было минут пять. За это время тебя раз пять убить могли. А у немецкого — рычажок повернул, пружина ствол выбросила, новый надел, и через 30 секунд — ты в бою. В общем, не сдержался я, а командир сзади был. Кончилось это дело штрафной ротой. Это можно было садиться и самому себе домой похоронку писать».
Законность при направлении в штрафные подразделения и части соблюдалась не всегда. Военные прокуроры, осуществляя надзор над штрафными частями, выявляли немало фактов, когда солдата или сержанта направляли в штрафники за незначительные проступки («шевеление в строю», «приготовление некачественного обеда» и т. п.). «Но здесь сыграла роль скорее не строгость закона, — отмечает A.B. Пыльцын, — как это было во многих судьбах штрафников, а господствовавшие в то время «стукачество» и гипертрофированная подозрительность некоторых начальников. Тогда от этого во много раз больше пострадало людей случайных, допустивших самые обыкновенные ошибки, просчеты, без которых не бывает ни одного серьезного дела. Было правилом обязательно найти, а в крайнем случае придумать, конкретного виновника, ответчика, невзирая на то, что бывают повинны даже не люди, а обстоятельства».
Переменный состав штрафных подразделений комплектовался также из числа военнослужащих, совершивших хищение имущества, продовольствия и другие поступки, не связанные с выполнением боевых задач. Так, в ноябре 1942 г. военная прокуратура Московской зоны обороны привлекла к уголовной ответственности помощника командира 27-го отдельного артиллерийско-пулеметного батальона по материальному обеспечению лейтенанта интендантской службы В.П. Подгорнова, начальника интендантской службы С.Н. Власенко, кладовщика A.B. Алимова, командира батальона майора В. Гринченко, шофера Б.В. Воловика и завскладом Рыбалка.
В обвинении, предъявленном им, отмечалось:
«Помощник командира 27-го отдельного артиллерийско-пулеметного батальона по материальному обеспечению Подгорнов Василий Павлович, начальник интендантской службы того же батальона Власенко Сергей Николаевич и кладовщик Алимов Антон Васильевич по предварительному сговору систематически злоупотребляли служебным положением в корыстных целях, т. е. совместно пьянствовали, а на закуски брали продукты, принадлежащие бойцам, этим возбуждали недовольство среди личного состава. Кладовщик Алимов, получая на мясокомбинате города Калуги сбой (головы, легкие и т. д.) из расчета 2 кг за 1 кг мяса, бойцам выдавал 1 кг сбоя за 1 кг мяса. Таким путем за октябрь и ноябрь недодано бойцам 245 кг мяса, из которого Алимов приготовлял разные блюда, употребляемые на закуски. Совместно с указанными лицами занимался пьянством командир батальона майор Гринченко, который не контролировал работу подчиненных, в результате чего Подгорнов на протяжении двух месяцев использовал автотранспорт, принадлежащий батальону, в личных корыстных целях. По его приказанию шофер Воловик возил в Калугу дрова, продавал от 1000 до 1500 руб. каждую автомашину и передал Подгорнову не менее 45 тыс. рублей. На свои нужды израсходовал 1500 руб. Завскладом Рыбалка не контролировал работу Алимова, передоверял начальнику караула, охранявшему овощехранилище, выдавать картофель. Кроме того, при заготовке не перевешивал картофель, доверяя Алимову. В результате получилась недостача картофеля свыше 7 тонн. Таким образом, Гринченко, Рыбалка, Воловик совершили преступление, предусмотренное ст. 193—17 п. «б», но, принимая во внимание, что Гринченко своими действиями не причинил вреда государству, а за все материальные ценности отвечал его помощник по материальной части Подгорнов и начальник интендантской службы Власенко, поэтому его действия надлежит квалифицировать по пункту «в» ст. 193—17 УК РСФСР».
12 января 1943 г. трибунал 20-го района авиабазирования Западного фронта в открытом судебном заседании рассмотрел дело вышеназванных военнослужащих. Трибунал приговорил В.П. Подгорнова к расстрелу, С.Н. Власенко к лишению свободы в исправительно-трудовом лагере сроком на 10 лет, A.B. Алимова — на 7 лет, обоих без поражения в правах, с отсрочкой исполнения приговора до окончания военных действий. В связи с этим оба подсудимых были освобождены из-под стражи и направлены: Власенко — в штрафной батальон, а Алимов — в штрафную роту.
И. Пичугин: «У нас в 3-й армии, которой командовал генерал Александр Васильевич Горбатов, были три штрафные роты, каждая по 350 человек. В роте — по четыре взвода. Разные люди попадали в эти воинские подразделения: воры, бандиты, рецидивисты, прибывшие из тюрем и лагерей со своими традициями и законами, которые и здесь (тем более с оружием в руках) забывать не собирались. Но были и случайно оступившиеся, а порой и безвинно пострадавшие, оклеветанные».
Заслуженный деятель искусств, кандидат искусствоведения И.П. Горин был арестован зимой 1944 г. за подделку хлебных карточек и приговорен с учетом прошлой, оставшейся еще от детдомовской юности судимости, на пять лет лагерей. «В Ковровской пересылке я попросил заменить мне срок штрафным батальоном, — вспоминал Иван Петрович. — Политическим оружия не давали — не доверяли, но я шел за мошенничество, и мне заменили…»
В штрафники попадали и работники Особых отделов. Так, приказом наркома обороны И.В. Сталина № 0089 от 31 мая 1943 г. за «извращения и преступные ошибки» в следственной работе особого отдела 7-й отдельной армии заместитель начальника отдела, начальник следственной части подполковник Керзон и старший следователь Ильяйнен были уволены из органов контрразведки и осуждены к 5 годам заключения в лагере, а следователи Седогин, Изотов и Соловьев, также изгнанные из органов, направлены в штрафной батальон при Начальнике тыла Красной Армии.
А.И. Солженицын в книге «Архипелаг ГУЛАГ» пишет: «В том же году (1942 г. — Авт.) после неудач под Керчью, под Харьковом… в ходе крупного южного отступления на Кавказ и к Волге, — прокачан был еще очень важный поток офицеров и солдат, не желавших стоять насмерть и отступавших без разрешения, — тех самых, кому, по словам бессмертного сталинского приказа № 227 (июль 1942), Родина не может простить своего позора. Этот поток не достиг, однако, ГУЛАГа: ускоренно обработанный трибуналами дивизий, он весь гнался в штрафные роты и бесследно рассосался в красном песке передовой».
Э. Бивор в книге «Сталинград» отмечает: «И хотя уже около 400 тысяч бойцов Красной Армии должны были «искупить кровью свои преступления, совершенные против Отечества», эта идея так понравилась советским властям, что и гражданских заключенных ГУЛАГа стали переводить в штрафро-ты. Некоторые историки утверждают, что таких заключенных было больше миллиона, но это, скорее всего, преувеличение. Обещания реабилитации, как правило, оказывались ложными в основном из-за бюрократического безразличия к судьбам людей. Солдат, совершивших поистине героические поступки, оставляли все в тех же штрафных подразделениях, обрекая на верную гибель».
Э. Бивор снова коснулся этой темы, теперь уже в книге «Падение Берлина. 1945» «Ранней весной 1945 года отправка заключенных в специальные штрафные подразделения шла полным ходом, — пишет он. — Основание для освобождения было только одно — людям предлагалось искупить свою вину перед Родиной и государством собственной кровью. Нужда в новом пополнении была настолько велика, что в конце марта, то есть всего за две недели до начала наступления на Берлин, вышло специальное постановление Государственного Комитета Обороны, которое регламентировало отправку заключенных на фронт. Определенное количество людей должны были поставить областные управления НКВД, сам Наркомат внутренних дел, а также следственные органы прокуратуры в войсках. Сейчас трудно сказать, насколько охотно бывшие заключенные шли на фронт, насколько сильно их мотивировала перспектива погибнуть смертью храбрых, вместо того чтобы безвестно, словно собака, сгинуть в лагере («собаке собачья смерть»)… Однако следует признать, что заключенным предоставлялся определенный шанс. Они были воодушевлены одной возможностью избавиться от однообразия и безвременья, которые пропитывали лагерную атмосферу. Некоторые из них действительно «искупили свою вину кровью», находясь либо в штрафных ротах, либо в подразделениях по разминированию местности. Естественно, что положение тех, кого прикрепляли к саперам, было неизмеримо лучшим, чем тех, кого отправляли в штрафные роты».
М.И. Сукнев: «Батальон — разношерстную толпу — под усиленным конвоем привели энкавэдэшники и сдали мне под «личную ответственность». Знакомимся с делом каждого штрафника. Среди них офицеров — от младшего лейтенанта до старшего (капитанов не было) — под сто пятьдесят человек, все осуждены за «нарушения воинской дисциплины», за драки, «прелюбодеяния», за то, что утопили танк, направляясь «попутно» в деревушку к знакомым девчатам, и т. п. И даже из наших войск в Афганистане попали ко мне два лейтенанта, которые подрались на квартире пожилого командира полка из-за его любвеобильной молодой жены. Лейтенантам дали от одного до трех месяцев штрафного. Как этот срок пройдет или штрафник раньше отличится, подписываем документ, и он отправляется в свой полк, надевает погоны, служит дальше. Эта рота элитная, думаю, не подведут лейтенанты! 2-ю роту сформировали из 200 гавриков — одесских и ростовских рецидивистов, которым заменили штрафным батальоном длительные сроки отбывания наказаний в тюрьмах и лагерях. Несколько привезены с приговорами к смертной казни — расстрелу. Это медвежатники, аферисты, громилы по квартирам и налетам, но умнейший народец. Рассудительные, технически образованные, все же такие механизмы, сейфы в сберкассах, вскрывали. Им лет по 28–35, физически крепкие. Как они мне объяснили, одессит — это русский, грек, украинец и еврей… Анекдоты потом рассказывали — от смеха падаешь. 3-я рота — басмачи, 200 человек таджиков, туркмен и еще откуда-то из Средней Азии. Они все, как мы говорили, «бельмей», по-русски якобы не понимали поначалу. Их поручили Николаю Шатурному, сносно говорившему по-таджикски». Это воспоминание опровергает слова В.В. Карпова: «В фильме («Штрафбат». — Лет.) показан штрафной батальон, в котором собраны уголовники, политические, проштрафившиеся рядовые. Такого не было и быть не могло… Проштрафившиеся рядовые, а также уголовники, политзаключенные, изъявившие желание воевать, направлялись в отдельные штрафные роты. Такие роты в штрафбат не входили, а придавались стрелковым полкам».